уться в
Нухурмур, туда, под защиту наших скалистых стен.
     - Полно  тебе,  лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты меня заразишь
в конце концов.
     - Барнет,  -  важным  тоном  отвечал  ему  Барбассон, - я уверен, что в
природе  существуют  жидкие  флюиды, которые ускользают от научного анализа,
но,  помимо  нашего сознания поражают наши чувства и предупреждают иногда об
опасностях   и   катастрофах,   совершенно  нами  непредвиденных.  Тот,  кто
подвергается    влиянию    этих   флюидов,   чувствует   себя   беспокойным,
взволнованным,  нервным,  не  будучи  в  состоянии объяснить этого, и только
когда  опасность  поражает  его,  понимает  он  таинственное предупреждение,
которое  неведомые силы почерпнули извне и передали ему без всякого указания
на  источник  этих ощущений. Ты удивляешься, Барнет, что я так рассуждаю, я,
такой  всегда  покойный и веселый, но я одним словом объясню тебе сейчас эту
аномалию.  Мой  дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре
часа  до  того,  как  он  лег  спать,  спрятался под кроватью, выжидая, пока
больше  никого  не  будет на ногах в доме. Бедный старик, живший еще два дня
после  этого,  рассказывал,  что  в  этот  злосчастный вечер он никак не мог
уснуть  и  раз  двадцать,  не  бойся он только показаться смешным, собирался
положить  кого-нибудь  спать  в  своей комнате, так он боялся... Почему же в
тот  именно вечер это замечалось, если нет таинственных эманации? Сегодня я,
как  мой  дедушка,  Барнет,  боюсь,  не  зная чего, и вот этот инстинктивный
страх,  с  которым  я  не могу бороться, больше всего действует на меня, тем
более что по моей вине мы не взяли оружия.
     - Полно,  успокойся,  Барбассон, - отвечал Барнет, сильно взволнованный
этими словами, - забросим раз-два удочку и вернемся домой.
     Направляясь  к  передней  части  шлюпки,  Барбассон вдруг остановился и
пронзительно вскрикнул.
     - В чем дело? - спросил Барнет, оставляя удочку и подбегая к нему.
     - Смотри!  -  отвечал  ему  товарищ,  бледный, как смерть. И он пальцем
указал  на  палубу.  Янки  наклонился,  чтобы лучше видеть, и в свою очередь
вскрикнул от ужаса.
     У   самого   края  на  досках  шпардека  они  увидели  ясный  отпечаток
человеческой ноги, мокрый еще и покрытый песком.
     - Видишь,  -  продолжал Барбассон, - кто-то приходил сюда, уже довольно
долго  спустя  после отъезда Сердара и за несколько минут до нашего прихода.
Этот  песок  мелкий,  из  залива, я узнаю его, и, несмотря на то, что солнце
вот  уже  полчаса  с тех пор, как мы плывем, жжет палубу, след еще не высох.
Кто  мог  оставить  этот  отпечаток?  Не  Сами... он не выходил с утра, а на
отпечатке - нога вдвое больше, чем у него.
     - Едем  домой!  -  оборвал  его  Барнет,  побледневший вдруг, как и его
товарищ.  -  Я  не  беспокоился  бы  так,  будь с нами револьверы и карабины
Кольта!  Впрочем, если на нас нападут, то не здесь на озере, а потому скорее
в Нухурмур! Кто знает, мы там нужны, быть может.
     - Едем!  Лучше этого мы ничего не можем сделать в том состоянии духа, в
каком  мы  находимся  теперь.  Все наши страхи были основаны на пустяках, не
будь у нас перед глазами этого недавнего и необъяснимого следа.
     - Особенно,  мой милый Барбассон, если мы поставим его в связь с другим
фактом - закрытия люков, - с которым это ничего общего не имеет.
     - Кто  знает?  - сказал провансалец. - Дай Бог, чтобы не на нашей шкуре
это было доказано!..
     Но  друзьям  сегодня пришлось переходить от одного удивления к другому.
Не  успел  Барбассон взяться за рукоятку проводника, тогда как Барнет держал
руль,  поворачивая  вправо,  как  лицо  его из бледного превратилось вдруг в
сине-багровое   и   он   едва   не   упал  навзничь,  как  бы  под  влиянием
апоплексического  удара.  Барнет,  ничего  не понимавший, бросился к нему на
помощь и поддержал его, говоря:
     - Ради  Бога,  что  с тобой?.. Полно, Барбассон, я не узнаю тебя, верни
себе обычное хладнокровие!
     Несчастный,  который  под влиянием сильного волнения не в состоянии был
произнести  ни  слова,  напрасно делал ему молящие жесты, приглашая молчать.
Но  Барнет  продолжал  его  пилить  до тех пор, пока товарищ его, к которому
вернулся дар слова, не сказал ему глухим голосом:
     - Молчи  ты,  ради  Бога!  Ты  не  понимаешь,  что  мы  погибли  и твои
проповеди раздражают меня, вместо того чтобы успокаивать.
     - Погибли! - пролепетал Барнет. - Погибли! Что ты хочешь сказать?
     - Вот  тебе,  смотри! - сказал Барбассон, успевший вернуть себе силы. -
И  он  одним  пальцем  ударил по рукоятке, которая тотчас же завертелась, не
останавливаясь.
     - Ну? - спросил все еще ничего не понимавший Барнет.
     - Ну!  Рукоятка  соскочила  с крючка внутри, как только я дотронулся до
нее,  и теперь она не имеет никакого сообщения с машиной, а раз последняя не
действует,  нельзя  управлять  винтом.  Мы  находимся в десяти километрах от
берегов,  не  имея  возможности  двинуться  к  ним,  а потому мы обречены на
смерть от голода посреди озера.
     На  этот  раз  дрожь  неподдельного  ужаса  пробежала  по телу Барнета,
который еле мог пролепетать:
     - Неужели это правда?
     - Убедись сам.
     Американец  взял  рукоятку;  она  без всякого сопротивления повернулась
вправо  и  влево,  как это бывает с колесами механизма, которые не соединены
между  собою.  С  отчаянием  выпустил  он  ее  из  рук,  и  бессильные слезы
заструились по его лицу.
     Что   касается   Барбассона,  он  сразу  изменился  и  сделался  другим
человеком.    То,   что   он   называл   неведомой   опасностью,   указанной
предчувствием,  теперь  (так  он  думал, по крайней мере) открылось ему, и к
нему в ту же минуту вернулись его обычные хладнокровие и энергия.
     - Полно,  Барнет!  -  сказал  он  своему  товарищу.  - Будем мужчинами,
мужайся!  Теперь  моя  очередь уговаривать тебя не падать духом. Обсудим все
вместе,   придумаем   средство,   как  выпутаться  отсюда,  должно  же  быть
какое-нибудь... мы не можем умереть, покинутые всеми.
     - А  между  тем  нас ждет смерть, неизбежная, роковая, потому что никто
не  может  помочь нам. Быть может, подымется буря и погонит шлюпку к берегу,
но  это  будет  по  прошествии  нескольких  месяцев,  когда ястребы и другие
хищные птицы склюют наши тела!..
     Самое  ужасное  во всем их положении - была мысль о возможности умереть
от  голода  в  нескольких  всего километрах от берега; видеть его, покрытого
зелеными   лесами,  и  не  иметь  возможности  перейти  через  это  короткое
пространство,  ничтожное  само  по  себе  для  хорошего  пловца.  Как горько
сожалели  они  теперь,  что  в  молодости своей не упражнялись в этом легком
искусстве!..  И  ничего  кругом,  что  могло бы помочь им держаться на воде;
шлюпка  вся  была сделана из железа и составлена из тяжелых пластин, которые
носил   Ауджали,   а   два   искусных   работника-индуса,  принадлежавших  к
знаменитому  тайному  обществу "Духов Вод", работали над нею втайне. Не было
поэтому  никакой абсолютно возможности снять без всяких инструментов болты с
люка,  чтобы  проникнуть во внутренности шлюпки и исправить случившееся. Оба
в один голос вскрикнули:
     - Будь бы только Сердар здесь!
     - О,  да!  -  сказал  Барбассон. - Будь он по крайней мере в пещерах...
стоило  бы  ему  заметить,  что мы не возвращаемся, он навел бы свой морской
бинокль  на  озеро; одного взгляда было бы ему достаточно, чтобы понять наше
положение,  и  в  два часа он устроил бы плот и явился бы к нам на помощь...
Тогда  как  Сами,  привыкший  к  тому, что одни, затем другие отправляются в
какую-нибудь экспедицию, не обеспокоится нашим отсутствием.
     - Да,  -  вздохнул  Барнет, - он уехал недели на две по крайней мере...
будь у нас еще провизия в ожидании его приезда.
     Последние слова заставили Барбассона задуматься.
     - Правда,  -  бормотал  он  про  себя,  -  провизия,  будь у нас только
провизия!..
     Мысль,  как  молния,  осветила  его...  И  в  несколько секунд лицо его
преобразилось,  и он принялся смеяться, хлопая в ладоши. Барнет подумал, что
он помешался.
     - Бедный  друг!..  Бедный Мариус!.. - сказал он с состраданием. - Такой
ум!
     - Ты что это там говоришь?.. Не думаешь ли, что я потерял рассудок?
     - Не  следует  противоречить,  -  подумал Барнет. - Я много раз слышал,
что "их" не следует раздражать.
     Последние слова он против воли произнес громко.
     - Кого  "их"?  -  спросил  Барбассон.  -  Объяснишь  ты  мне или нет?..
"Сумасшедших", не так ли? Ага! Ты считаешь меня сумасшедшим.
     - Нет,  нет,  мой  друг!  - прервал его испуганный Барнет. - Успокойся,
взгляни,  как  все  мирно  кругом  нас,  природа, кажется, спит под покровом
голубого неба.
     - К  черту  этого болвана! - воскликнул Барбассон, хохоча во все горло.
-  Он  воображает,  будто я не понимаю, что говорю... да выслушай ты меня! Я
нашел возможность жить до возвращения Сердара.
     - Ты нашел... ты?
     - Ну,  разумеется!  Это  так  просто, что даже глупо... Воды не хватает
нам, что ли?
     - Нам и не выпить всей, - вздохнул Барнет.
     - Ну!  Озеро  утолит  нашу  жажду,  оно  и  прокормит нас! А прекрасная
лакс-форель,  о  которой  мы  мечтали?!  Приманок  хватит  нам  на несколько
месяцев... слава Богу! Мы спасены...
     - Придется есть сырыми...
     - Советую  тебе быть благоразумнее... Ты собираешься умереть от голода,
я спасаю тебя одним словом гения.
     - Хитро, нечего сказать...
     - Хитро,  не  хитро,  а  придумать  надо  было,  ты  же  только  одно и
отвечаешь  мне: "Придется есть сырыми!".. Другой пришел бы в экстаз, целовал
бы  мои  руки,  восклицая:  "Спасен! Слава Богу!", вот это дело. Нет, видите
ли,  госпожей  форелей  надо  ему  еще  уложить на постель из свежего масла,
обложить  их разными приправами, полить лимонным соком, по-поварски, да-с!..
Ты,  Барнет,  честное  слово,  внушаешь  мне отвращение... и не будь ты моим
другом...
     - Полно, не сердись, я только констатировал факт.
     - Так! Начинается спор.
     - Нет! Нет! Сдаюсь, сознаюсь, что сказал глупость.
     - Счастье  твое!  Не  будем  терять времени... я чувствую уже пустоту в
желудке... Что если мы займемся обедом!
     - Лучше этого мы ничего не можем сделать.
     И оба принялись хохотать, сами не зная чему.
     - Мы  будем  знамениты,  Барнет!  -  воскликнул  Барбассон.  -  Подумай
только,  мы  будем  жить  собственными  средствами  в  течение  двух недель,
месяца,  на  этой  ореховой  скорлупе.  Нас назовут "Робинзонами шлюпки". Ты
будешь моим Пятницей, и в один прекрасный день я опишу нашу историю.
     К   провансальцу   вернулась  обычная  веселость,  а  с  ней  вместе  и
неистощимая  шутливость.  Барнет,  не  считавший  обжорство  одним  из  семи
смертных  грехов  и  не  приходивший  в  восторг  от такой примитивной пищи,
заразился,  однако, веселостью своего товарища... Но разнородные сюрпризы не
кончились  еще, и день этот готовил им еще более ужасные и непредвиденные...
Одному  из  двух  - увы! - не суждено было видеть восход солнца на следующий
день.
     Друзья  снова  опустили  свои  удочки  и,  устремив взор на поплавок, с
тревогой  и  нетерпением ждали, кому из них первому будет благоприятствовать
судьба.
     - Скажи,  Барбассон,  -  заговорил  Барнет спустя минуту, - что если не
клюнет?
     - Шутишь   ты...   приманки,   приготовленные  мною  по  всем  правилам
искусства... secundum arte!
     - Если  ты  будешь  говорить  на  провансальском  наречии,  я  заговорю
по-английски и тогда...
     - Как ты глуп! Это из воспоминаний о коллегии.
     - Так ты был в коллегии?
     - Да,  до шестнадцати лет; мне отказали в степени бакалавра, в Ахене, -
небольшой   провансальский   факультет,  устроенный  специально  для  приема
провансальцев.  -  Это  было  целое  событие.  За  все тридцать лет отказали
только  одному  парижанину,  который  хотел выдать себя за провансальца, но,
понимаешь,  у  него  не  было  акцента,  и это выдало его. Но я был уроженец
Марселя...  это было слишком и едва не подняло целую революцию на Канебьере.
Хотели  идти целой толпой на Ахен... но дело уладилось, экзаменаторы обещали
не повторять этого.
     - И тебя приняли?
     - Нет!..  Отец-Барбассон  якобы  нечаянным образом уронил на мои чресла
целый  пук  веревок,  я  бежал из отцовского дома и с тех пор не возвращался
туда.
     - Ну,  а  я,  - отвечал Барнет, - никогда не ходил в коллегию и не умел
ни читать, ни писать, когда дебютировал в роли профессора.
     - Скажи, пожалуйста! Да вы там еще ученее, чем мы в Марселе!
     - Нет,  видишь...  надо  было жить чем-нибудь, я и взял место директора
сельской школы в Арканзасе.
     - Как же ты справился?
     - Я  заставил  больших  учить  маленьких, а сам слушал и учился; недели
через  три  я  умел читать и писать. Месяца через два я с помощью книг давал
уроки, как и другие.
     - Ах,  Барнет, как освежается сердце воспоминаниями старины! Я чувствую
себя  растроганным.  Ничего  не  вызывает  так  на  откровенность, как ловля
удочкой.  Мне  кажется,  шнурочек  этот  -  проводник,  по которому... стой,
клюет!.. Внимание, Барнет, полно болтать.
     Ловким  движением  руки,  как  настоящий  знаток,  Барбассон  остановил
удочку  и  затем  вытащил  ее не сразу, как это сделал бы новичок, а потянул
медленно,  еле  заметно,  и  не  мог удержаться от крика торжества, когда на
поверхности   воды   показалась  чудная  лакс-форель  в  пять-шесть  фунтов.
Спустить  ее  в  сетку  и поднять на борт было делом одной секунды. Это была
превосходная  рыба,  с  розоватой  чешуей, темно-красной кожей, того нежного
цвета, который напоминает луч солнца и так ценится гурманами.
     Барнет вздохнул с сожалением.
     - Вспомнил  масло  и приправы... дьявольский обжора! - сказал Барбассон
и  вслед  за  этим  крикнул  своему  другу:  -  Обрати  же  внимание на свою
удочку... уже клюнула и тащит поплавок под шлюпку.
     Но  заблуждение  его  продолжалось  недолго;  он  остановился,  выпучил
глаза,  раскрыл  рот,  и  все  лицо его приняло глупое выражение, как бы под
влиянием какого-то непредвиденного удара...
     Шлюпка  двигалась  медленно,  почти  незаметно,  но  двигалась, - и это
движение,  придвинув ее к поплавку, заставило Барбассона подумать, как будто
поплавок, наоборот, двигался к ней, увлекаемый рыбой.
     - Не  шути только, Барнет, пожалуйста... Двигается она действительно? -
пролепетал несчастный, близкий на этот раз к сумасшествию.
     Барнет  был  не  в  состоянии  отвечать;  он  хотел  крикнуть, но голос
остановился  у  него в горле... Захлопав руками по воздуху, он тяжело рухнул
на  палубу.  Падение  друга привело в себя Барбассона; инстинктивно бросился
он  к  нему  на  помощь  и,  не  понимая,  что  делает, окатил свежей водой;
внезапное  ощущение  холода  принесло  обычные результаты, и Барнет, придя в
сознание, осматривался кругом безумными глазами, бормоча:
     - Это дьявол... Барбассон... Дьявол преследует нас!
     Слова   эти   во   всех   других  случаях  заставили  бы  расхохотаться
провансальца,  но  в  эту  минуту он употреблял напрасные усилия, чтобы хоть
сколько-нибудь   собрать   свои   мысли...   Перед  глазами  его  совершался
неопровержимый    факт:    шлюпка    двигалась.   Скорость   ее   постепенно
увеличивалась,  и  винт  все  сильнее  шумел  в  воде,  оставляя позади себя
длинную  полосу  пены...  И  действительно,  мозг его в данную минуту не был
способен  дать  какое  бы  то  ни  было  объяснение.  Только  по  прошествии
нескольких  минут  почувствовал Барбассон, что кровь не так сильно приливает
к его вискам и он может хоть сколько-нибудь привести свои мысли в порядок.
     - Слушай,  Барнет,  - сказал он, - мы живем, однако, не в стране фей...
будем  рассуждать  просто,  как  будто  мы с тобой не на шлюпке, а видим ее,
стоя на берегу.
     - Будем  рассуждать,  хорошо,  -  пробормотал Барнет, который не совсем
еще оправился.
     - Что сказали бы мы?
     - Да, что сказали бы мы?
     - Мы сказали бы, Барнет: если она двигается, то ее кто-то двигает.
     - Ты думаешь, мы это сказали бы?
     - Да,  думаю...  Примочи  себе  еще  голову  холодной  водой,  это тебе
необходимо... так... лучше тебе?
     - Да, как будто начинает...
     - Так  вот,  почему  здесь,  на  борту,  мы  не  можем прийти к тому же
заключению,  как  и  на  земле?  И  смотри,  как  все  теперь  ясно  и легко
объяснится.  Один  или  два  человека  забрались  в  шлюпку и отпечаток ноги
одного  из них мы видели с тобой на палубе; они заметили, что мы идем, и, не
имея  возможности или не желая выйти оттуда, закрыли люк. Теперь же, так как
им  не  нравится  долгое  пребывание  в  трюме,  раз мы наверху, они двигают
шлюпку  к  берегу,  чтобы  мы могли сойти на землю и уйти, потому что мы без
оружия, а затем и сами они сделают то же самое, если пожелают.
     - Да, если пожелают, а если не пожелают?
     - Что  же  им  делать иначе, не могут же они унести шлюпку в кармане...
мы всегда найдем ее.
     - А если это англичане?
     - Ну,  мы сложили оружие, поступили по правилам, и моя предосторожность
спасет нас.
     - Ты, быть может, прав...
     - Впрочем,  мы  скоро узнаем, в чем дело; шлюпка приближается к берегу,
будь готов следовать за мной и действовать ногами.
     - О! Я был профессором гимнастики в Антенее в Цинцинатти.
     - Ты прошел все ремесла?
     - И  много  чего  еще  другого, - отвечал янки, которому эти объяснения
вернули обычную самоуверенность.
     - Внимание,  наступает время прыгать! - воскликнул Барбассон, становясь
ногою на планшир и готовясь к прыжку.
     Шлюпка   пристала;   друзья   с   математической   точностью   прыгнули
одновременно вперед и упали на землю.
     - Теперь  удирать,  и поскорее, - крикнул провансалец, быстро вскакивая
на ноги.
     Не  успел  он  произнести  этих  слов,  как из кустов выскочило человек
двадцать  индусов, которые окружили их, повалили на песок, связали веревками
из  волокон  кокосовой  пальмы  и,  привязав  их к бамбуковой палке, понесли
бегом, как носильщики носят паланкины.
     Все  это  случилось так быстро, что они не успели даже заметить, как из
люка  шлюпки  вылез  ужасный  Кишная  и  бегом  последовал  за уносившими их
индусами.


II

          Пленники тугов. - Развалины Карли. - Предложение Кишнаи.
          -  Попытки  к  бегству. - Подземный ход. - Невозможность
          двинуться   вперед   и  вернуться  назад.  -  Безнадежно
          погибшие.   -   Барнет   съеден   шакалами.   -  Бегство
          Барбассона. - Отъезд на Цейлон.

     Дьявольское  воображение  этого  человека было неистощимо в изобретении
разных  хитростей.  Вот  уже сорок восемь часов, как он скрывался на берегах
озера,  поджидая случая, чтобы похитить хотя бы одного из жителей Нухурмура;
несмотря  на  все  самые  тщательные  поиски,  он никак не мог найти входа в
таинственное  жилище,  который  был  скрыт  среди  чащи  кустов и карликовых
пальм.  Все  исполнилось, как он желал, и будь он главным руководителем всех
событий, он и тогда не мог бы лучше управлять ими.
     Он  один  добился  успеха  там,  где все шпионы и полиция вице-короля и
губернатора  Цейлона  вынуждены  были признать свое бессилие. Рам-Шудор, его
зять,  скоро  должен был предать сэру Вильяму Броуну его смертельного врага,
Сердара,  которого  он  без  всякого труда и без малейшей тени сопротивления
завлек  в  ловкую  западню: "Диана" сама станет под пушки броненосца первого
разряда,  ожидающего ее на рейде Пуант де Галль. Он же сам дня через два-три
захватит  Нана-Сагиба,  не  подвергаясь  ни  малейшей опасности. В Нухурмуре
никого  не  оставалось  больше,  чтобы  защищать  принца,  а  от  своих двух
пленников  он  узнает, как пробраться к Нане, и захватит его там раньше, чем
тот  догадается  о  присутствии  врагов.  Для  этого достаточно