сть  озера  серебристыми  волнами  своего света. Ночное
светило  это  отличается  под  ясным  небом  Индии таким сильным светом, что
туземцы  на своем образцовом языке называют тот период, когда спутница нашей
земли достигает полнолуния, "лунными днями".
     - Ури!   Ури!  -  продолжал  Тота-Ведда,  снова  повергаясь  ниц  перед
Сердаром.
     - Что  он  там  говорит?  - спросил Барбассон, вышедший в эту минуту на
палубу.
     - На  тамульском  наречии,  которым  говорят  у подошвы этих гор, "ури"
значит  "собака",  -  отвечал  Сердар.  -  Нет  ничего  особенного,  если он
запомнил  это  слово  и,  вероятно,  хочет дать нам понять, что он будет нам
предан,  как собака; с другой же стороны, он, быть может, хочет сказать нам,
как  его  зовут.  Будь  здесь  Рама-Модели,  он  объяснил бы нам все это; он
провел  свое  детство  в этих горах и говорит на языке этих бедных людей так
же  хорошо, как и они сами... Пора, однако, возвращаться домой; в Нухурмуре,
вероятно, беспокоятся, мы никогда еще...
     Он  не  докончил начатой им мысли; меланхолический и пронзительный звук
рога  нарушил  ночную  тишину,  и  жалобные нотки его три раза скользнули по
водам  озера,  принесенные  легким ветерком, который в этих обширных долинах
дует  каждый  вечер  после  захода  солнца,  когда  в  раскаленной атмосфере
восстанавливается равновесие воздушных течений.
     - Это  Рама  зовет  нас,  -  сказал  Сердар.  -  Вперед,  Барбассон,  и
поскорее.  Нам  достаточно  и  двадцати  минут,  чтобы пролететь шесть миль,
отделяющих нас от друзей.
     - А Тота-Ведда? - спросил Барбассон.
     - Я беру его на себя.
     - All right! - как говорит Барнет. - Отвечал моряк.
     И  шлюпка  снова  понеслась  по  волнам.  Туземец заснул, скорчившись в
углу.  Менее  чем через полчаса вдали показался противоположный берег озера.
Сердар,  который  не  мог  отвечать  на  сигнал, посланный ему из Нухурмура,
потому  что  ветер  дул  ему  навстречу,  взял  теперь  в каюте висевший там
буйволовый  рог  и извлек из него три звучных ноты, которые друг за другом и
с различными изменениями разнеслись эхом по долинам.
     - Теперь,  когда  мы  предупредили  наших товарищей, - сказал он своему
спутнику,  -  остановитесь  на  минуту  и  помогите  мне.  Я  должен принять
небольшую  предосторожность, чтобы этот туземец никогда не мог открыть тайны
нашего таинственного убежища.
     - Я  не  любопытен,  -  отвечал моряк, - это наше семейное качество, но
клянусь   бородою   всех   Барбассонов,   прошедших,  настоящих  и  будущих,
предполагая,  что  знаменитая  ветвь  эта  не  угаснет  со  мною, я все же с
нетерпением  жду,  что  вы сделаете, чтобы скрыть вход в подземелье от этого
"комка сажи".
     Сердар  не  мог  удержаться  от  смеха,  выслушав  эту тираду, прелесть
которой  увеличивалась  акцентом,  от  которого  наш марселец никогда не мог
отделаться.
     - Очень  просто, - отвечал он, - я употреблю тот же способ, который так
успешно  заставил  его  есть;  он, как ребенок, подчинится всему, что мы ему
скажем. Одолжите мне свою голову, Барбассон!
     - Обещаете мне отдать ее обратно?
     - В полной сохранности.
     - Получайте  же!  Это  самое  драгоценное, что я имею в этом мире, хотя
Барбассон-отец всегда утверждал, что Бог забыл наполнить ее мозгами.
     - Я  сделаю  вид,  что  завязываю  вам  глаза,  и  я  уверен,  что Тота
безропотно позволит сделать и себе то же самое.
     - Вот  об  этом  я  не  мог  бы догадаться. А как это просто! Как и все
гениальные  мысли,  Сердар! Но я всегда говорил, что в вашем мизинце гораздо
больше ума, чем у всех нас вместе взятых.
     Хохоча  от  души  над  многословием своего спутника, Сердар приступил к
исполнению  своего  проекта,  который  удался  вполне.  Разбуженный  Тота  с
любопытством  следил  за  тем,  что  он  делает  с  Барбассоном,  и позволил
завязать себе глаза, нисколько не сопротивляясь.
     В   ту   минуту,   когда   шлюпка   пристала   к  берегу,  авантюристов
приветствовали  Рама-Модели  и  Сами,  которые  с  самого  захода  солнца  с
тревогой  ждали  их  возвращения.  Рама  собирался уже передать своему другу
тревожившие  его  заботы,  но слова замерли у него на губах, когда он увидел
третье  незнакомое  ему  лицо;  удивленный  этой  неожиданностью,  он не мог
отдать себе отчет, к какой касте принадлежит это существо.
     - Это  несчастный Тота-Ведда, которого я ранил, приняв его за шпиона, -
поспешил  Сердар,  предупреждая  его вопросы. - Я все подробно расскажу тебе
потом;  помоги  мне  сначала провести его в подземелье. Я завязал ему глаза,
чтобы он не догадался, куда мы привели его.
     Влияние  Сердара на всех окружающих было так велико, что Рама-Модели не
позволил  себе сделать ни малейшего замечания. Он взял одну руку Тоты, тогда
как  друг  его  взял другую, чтобы помешать ему снять повязку, и оба вынесли
его из шлюпки. Несчастный туземец снова принялся дрожать всем телом.
     - Скажи,  что  ему  незачем  бояться  нас, - сказал Сердар, обращаясь к
Раме.
     - Не  знаю, поймет ли он меня, - отвечал последний, - некоторые из этих
дикарей,   заброшенные  своими  родителями  с  детства,  доходят  до  такого
состояния,  что  только  кричат  и  от  радости, и от горя, и от удивления и
никогда  не  в состоянии запомнить тех выражений, из которых состоит язык их
братьев, хотя и в нем всего только тридцать слов, не более.
     Заклинатель  пантер был прав: он никак не мог добиться, чтобы его понял
Тота-Ведда.  Несчастный  был,  вероятно,  покинут  матерью  с самого раннего
детства  своего, и перед нами возникает мудреная проблема, каким образом мог
он существовать среди всякого рода опасностей, окружающих его.
     В  нескольких  шагах  от  озера  среди  чащи  пальм,  бамбуков и гуявов
находился  целый  ряд  утесов,  нагроможденных  друг на друга и доходящих до
пятидесяти-шестидесяти  метров  высоты.  Сердар притронулся к одному из них,
часть  которого  тотчас  же  повернулась,  открывая  вход,  устроенный самой
природой  и  только  с  одной  стороны несколько расширенный рукою человека.
Маленький  отряд  скрылся  спустя  минуту  внутри  этого входа; Сами толкнул
камень,  закрывший вход, и он принял прежнее свое положение, так естественно
прикрывавшее  отверстие,  что  даже  самый  опытный  глаз  не  мог бы ничего
заметить.
     Снаружи  оставался один только Барбассон, который должен был, по своему
обыкновению,  отвезти  шлюпку в небольшой залив вроде гавани, хорошо скрытый
за  ветвями  деревьев,  густо переплетенных лианами и ползучими растениями и
образующих  нечто  вроде  свода,  где она была скрыта от всякого нескромного
взгляда.
     Пройдя  двадцать  метров  среди  полной  темноты, Сердар и спутники его
повернули  вправо  и  очутились  в  обширном  гроте,  великолепно освещенном
старой  индусской  лампой  из  массивного  серебра с шестью рожками, которая
висела  на  потолке  пещеры,  прикрепленная к нему посредством металлической
цепи.
     Сердар  говорил правду, рассказывая Барбассону, что он за несколько еще
месяцев  вперед  приготовил  это  убежище  для последнего наследника древней
империи  моголов. Весь пол был устлан мягкими коврами из Кашмира и Непала, и
вдоль  стен,  покрытых  шелковой  бенгальской материей, затканной серебром и
золотом,  стояли широкие и роскошные диваны с подушками всевозможной формы и
величины.  Мебель  и разные вещи, дорогие Нана-Сагибу по воспоминаниям, были
также  перенесены  сюда  из  дворца  его  в  Беджапуре  на  Декане,  который
находился  всего в пятидесяти милях расстояния от Нухурмура. Благодаря почти
полному   уединению   этой  местности,  совершенно  опустошенной  последними
войнами  махратов,  верные  Нариндра и Рама-Модели, переодетые разносчиками,
могли  в  несколько  приемов  перевезти  эти вещи на спине слона, прикрыв их
парусиной.
     Вот  почему принц, очутившись в этом месте после своего побега, полного
треволнений,  не  верил своим глазам, увидя себя среди роскошного помещения,
напоминающего  одно  из  помещений  его  дворца.  Целый  ряд  других гротов,
обставленных  более  скромно, был занят спутниками изгнанного принца. Отсюда
через  коридор, увеличенный беглецами, можно было пройти в глубокую долину с
отвесными  стенами,  которую  Рама-Модели  открыл  с  опасностью для жизни и
которую назвали колодцем Нухурмура.
     Нана-Сагиб  жил здесь уже почти шесть месяцев с небольшим числом людей,
оставшихся  ему  верными, а англичане до сих пор еще не могли напасть на его
следы.
     Но  напрасно  превращена  была долина в прелестный сад, напрасно был он
окружен  всем,  чего  только желал, напрасно спутники, полные уважения к его
несчастью,  обращались  к нему, как к царственному лицу, - жизнь, которую он
вел  в  подземельях Нухурмура, так тяготила его, что он готов был отдать все
спасенные  им  миллионы  золота  и драгоценных камней, чтобы вести свободную
жизнь  самого  последнего  из  кули,  ибо свобода есть первое благо в жизни,
хотя  ее  ценят  только  тогда,  когда потеряют. С некоторого времени он жил
одною  только  мыслью:  Сердар  обещал  ему  отправиться на "Диане" вместе с
Барбассоном  на  поиски  какого-нибудь пустынного острова среди бесчисленных
групп  островов  в  Зондском  проливе  и  на  Тихом  океане,  куда  все  они
собирались  переселиться  вместе с ним, вдали от мстительной Англии. С этого
дня  он  то  и  дело побуждал его к исполнению своего обещания; но Сердар не
хотел  ехать  в такое далекое путешествие раньше, чем не будет уверен в том,
что  утомленные  войной  англичане и целая армия их шпионов прекратят всякие
преследования.  В  настоящее  же  время нечего было и думать о том, чтобы не
только   Нана-Сагиб,   но   еще   более  Сердар,  который  своими  подвигами
прославился  по  всей Индии, покинули это убежище, не рискуя быть немедленно
узнанными и переданными в руки врагов.


III

          Нана-Сагиб   и   Сердар.   -   Серьезный   разговор.   -
          Существование  Барнета  в  Нухурмуре.  -  Орест-Барнет и
          Барбассон-Пилад.  - Честолюбивый проект. - Слава Барнета
          мешает  спать  обоим  друзьям.  - Отсутствие Нариндры. -
          Грустные мысли. - Барбассон - лингвист.

     В  ту  минуту, когда Сердар входил в грот, Нана-Сагиб сидел на диване и
курил  свой  гука;  шум  шагов  пробудил  его от глубокой задумчивости, и он
бросился к входившему.
     - Как  я  рад  твоему  возвращению,  Сагиб! - принц никогда не звал его
иначе.  -  Ты  запоздал  сегодня,  и  я  боялся,  не  случилось  ли  с тобой
какого-нибудь несчастья.
     - Нас  задержало маленькое приключение, принц, в котором мы, к счастью,
не  подвергались  никакой  опасности.  Но  мы  вынуждены  были взять с собой
нового сожителя, который, пожалуй, будет несколько стеснять нас.
     И   Сердар  в  нескольких  словах  рассказал  Нана-Сагибу  о  том,  что
произошло.  Тота-Ведда,  которому  сняли  повязку  с  глаз, тотчас же упал к
ногам Сердара, которого он, по-видимому, признавал своим господином.
     - Дай  Бог, чтобы тебе не пришлось раскаиваться в том, что ты спас его,
-  сказал  Рама, - я знаю людей этого племени, - у них нет середины: или они
бывают  злы  и  дики,  как  хищные звери, с которыми они живут, или кротки и
привязчивы,  как  собаки, и бывают такими же мирными, как и они, если только
привязываются к кому-нибудь.
     - Ты  знаешь,  что говорит наш божественный Ману, - отвечал Нана-Сагиб.
- "Каждому доброму делу назначена своя награда владыкою всех вещей".
     После  нескольких  минут разговора Сердар попросил именитого изгнанника
позволить  ему  удалиться  вместе  со  своими товарищами, потому что всем им
необходимо  подкрепить себя пищею и затем ввиду позднего часа отправиться на
покой.
     - Всегда  один!  -  грустно  прошептал  принц,  склоняя  голову  в знак
согласия.
     Предрассудки  его  касты  абсолютно  запрещали  ему  есть с Нариндрой и
Рамой-Модели,  которые не принадлежали к его касте, и с европейцами, которые
не принадлежали к его племени.
     Гастроном  Барнет,  целый день охотившийся в верхних долинах, где никто
не  мог  беспокоить  его,  ибо ни один шпион не рискнул бы туда отправиться,
вернулся  домой с двумя молодыми оленьими телятами и поджарил их на вертеле,
следя  за  приготовлением их со всем вниманием гурмана. Жаркое было дожарено
в  самый  раз...  и  он  начинал  уже браниться за промедление, когда приход
друзей вернул ему снова хорошее расположение духа.
     Сибарит  вел  здесь  жизнь как нельзя более подходящую к его вкусам: он
охотился,  ловил  рыбу,  готовил, благодаря всевозможным консервам, которыми
изобиловал  Нухурмур,  самые  изысканные  кушанья,  какие  он придумывал для
собственного   своего   удовольствия   и   для   удовольствия  своего  друга
Барбассона.  Он  почти не сожалел теперь о своем великолепном дворце в Ауде,
откуда  его  без  всякой  церемонии  выгнал  некий  капитан  Максуэлл  после
конфискации  этого  королевства  лордом  Далузи, генерал-губернатором Индии.
Ненависть  его к вышеупомянутому капитану даже ослабевала со дня на день, не
потому,  чтобы  он  просто в этот момент ничего не желал в этом мире; свежая
дичь  каждый  день,  великолепная  лакс-форель  из  озера,  полное  изобилие
всевозможных   тропических   плодов,  затем  консервы:  паштеты  из  гусиной
печенки,   норвежские  анчоусы,  оренбургская  икра,  копченая  лососина  из
Сакраменто,  окорока  из  Йорка  и т.д... всего не перечислить. Прибавьте ко
всему   этому   лучшие   вина  Франции,  Венгрии,  Рейнские,  из  Капштадта,
бесчисленное  количество  ящиков  с  портером  и индийским пэль-элем, шкап с
ликерами,  где  Вдова  Амфу,  Бордо  сочетались с Гарнье де ла Шартрез, и вы
поймете,  как должен был наслаждаться Барнет среди такого изобилия, которого
он нигде больше не мог надеяться найти.
     Он  ни в чем не терпел недостатка, даже в дружбе, этой усладе жизни, на
которую   так  скупы  боги,  что  она  встречается  на  земле  лишь  в  виде
исключения.  Барнет встретил Барбассона, как Барбассон встретил Барнета; они
дополняли  друг  друга,  и  посмотрите,  сколько  сходства  между ними! Один
родился  в  Марселе,  другой  в Нью-Йорке, в двух морских портах; когда один
говорил  о  Канебьере,  другой  говорил  о Бродвее. Оба почти в одно и то же
время  были выгнаны своими отцами пучками веревок; оба получили от почтенных
виновников   их  существования  одно  и  то  же  предсказание,  что  их  или
расстреляют,  или  повесят;  заметьте, что в данный момент они находились на
дороге  к  тому  или  другому  и  остановка  была  только  за  выбором;  для
окончательного  решения  вопроса им достаточно было прогуляться на равнину к
англичанам.  Оба  бродили  по всему миру и практиковались в разных ремеслах;
если  один  вырывал  зубы  в  тридцать пять секунд, то другой подшивал новые
подметки  под сапоги в двадцать пять минут; если Барбассон был адмиралом без
флота  у  его  высочества  имама  Маскатского,  то Барнет был артиллерийским
генералом  без  пушек  у  экс-раджи Ауда. Мы никогда не покончили бы с этим,
если  бы  захотели перечислить все черты сходства, существующего между этими
двумя  знаменитыми особами, которые прибавляли ко всем их качествам еще одно
-  быть  верными  несчастью: правда, они находили это для себя выгодным и не
могли  выйти  отсюда, не рискуя испытать на себе справедливости предсказания
своих  отцов;  но  совершенства  нет  на  земле,  и  они  во  всяком  случае
отличались  неоспоримым  качеством  безусловной храбрости, которого никто не
мог  отрицать  у  них. Они, конечно, не бежали сами навстречу опасности, они
предпочитали  не  встречаться  даже  с  нею,  но,  если к этому их вынуждали
обстоятельства, бились, как безумные. Чего же больше спрашивать от них?
     Они  были связаны узами такой тесной дружбы, что Барбассон-Орест не мог
обойтись   без   Барнета-Пилада,   а   Пилад-Барнет   не  мог  обойтись  без
Ореста-Барбассона.  Они  пользовались  жизнью, не заботясь о завтрашнем дне.
Два   существа   эти   были  самые  счастливые  из  всех  людей,  окружающих
Нана-Сагиба;  подчиненные  абсолютному  влиянию Сердара, они были всей душой
преданы  ему  и  готовы  в  огонь  и  воду  броситься за него, в том случае,
конечно, если огонь этот был недалеко.
     Одна    только   мысль   мешала   им   быть   совершенно   счастливыми:
доказательство  того,  что  полного  счастья нет на земле. Англичане могли в
один   прекрасный   день   схватить   Нана-Сагиба,   несмотря  на  охрану  и
преданность,  окружающие  его.  Друзья  не сомневались в том, что они найдут
способ  скрыться,  но  что будет тогда с ними, после того как они привыкли к
наслаждениям  жизни покойной, свободной от угрызений совести? Начинать снова
бродячую  жизнь  вокруг света было им не по вкусу; Барбассон мог вернуться в
Маскат,  но,  во-первых, казначей имама всегда забывал ему платить жалованье
в  течение  двух  лет  его  службы,  что  вынуждало  его вознаграждать себя,
увеличивая  в  свою  пользу  сбор  таможенных  пошлин в размере 50 на 100, а
во-вторых,  он  мог  найти  свое место занятым, ибо благодарность государя -
вещь  неверная:  "Настроение  государя  меняется,  и  безумец  тот,  кто ему
доверяет",  -  сказал  поэт.  Правда,  Барбассон Мариус исполнял обязанности
адмирала  и  дантиста  его величества, но так как он вырвал у него последний
зуб  за  неделю  до отъезда своего в Индию, то не мог больше рассчитывать на
зубную  боль,  чтобы  вернуть  все  прежнее  свое  влияние. Друзья много раз
ломали  себе  голову над решением этой трудной задачи; несколько уже месяцев
думали  они  все  об  этом, когда в одно прекрасное утро Барбассон в костюме
Архимеда ворвался в грот, где спал Барнет:
     - Нашел! Нашел! - крикнул он, как сумасшедший.
     - Что такое? - спросил янки.
     - Средство устроить свои дела в тот день, когда наш бедный принц...
     - Понял, покороче!
     - Не  ты  ли  рассказывал  мне,  что  соотечественники  твои отличались
страшным  легковерием  и  какой-то  Барнум нажил себе от них целые миллионы,
показывая им кормилицу великого Вашингтона?
     - Ничего нет более верного, я сам стоял у дверей и зазывал публику...
     - По боку Барнума! Мы соблазним какого-нибудь индуса.
     - Золотом!
     - Где  ты  его  возьмешь?  Обещаниями... в этом отношении мы достаточно
богаты.
     - Догадываюсь...
     - Дай  мне  кончить.  Мы наденем на него старый ковер, тюрбан и саблю и
перевезем его в твою страну.
     - Барбассон, ты поражаешь меня!
     - Мы  будем  брать  один шиллинг за вход и показывать индуса под именем
великого,   несравненного   Нана-Сагиба,  о  которого  в  течение  двух  лет
разбивались все силы Англии.
     - Барбассон, ты велик, как мир!..
     - Это  не твои слова, но все равно, я принимаю их - они вполне к месту.
Мы  скопим  денег,  купим дачу в окрестностях Марселя и будем проводить дни,
обладая золотом, вином из Бордо, трюфелями и шелком.
     Друзья  упали в объятия друг друга и с тех пор не беспокоились больше о
будущем.
     Простившись  с  Нана-Сагибом, наши авантюристы отправились в свой грот,
который  выходил  на  внутреннюю долину, и сели ужинать. Нариндра не занимал
сегодня  своего  обычного  места;  вот  уже неделя, как он уехал в Бомбей за
получением  европейской  почты,  которая  приходила  туда для Сердара на имя
преданного  члена тайного общества "Духи Вод", к которому принадлежали также
он и Рама.
     В  этот  вечер  Барнет и Барбассон были особенно веселы и воодушевлены,
но  оригинальные  выходки  их  не  веселили  сегодня  Сердара,  который ел с
рассеянным  видом и все время после возвращения своего в Нухурмур был мрачен
и  озабочен;  он  не  обращал  даже внимания на Тота-Ведду, который, сидя на
корточках,  ловил  на  лету,  как  собака,  все, что ему бросали. Отсутствие
махрата,  который  был всегда олицетворением точности и должен был вернуться
еще  сутки  тому  назад,  внушало  ему  гру