задержать  этого  дикаря  в Нухурмуре на все время, пока мы будем оставаться
здесь.
     - Как!  вы  не  знаете...  впрочем,  вы  спали  и  только  мы  с  Рамой
присутствовали  при  всем  этом  приключении.  Мы действительно совершили из
человеколюбия  некоторую  неосторожность,  но  теперь нет времени исправлять
ее.
     - О каком Тота-Ведде говорите вы? - живо перебил их Нариндра.
     Сердар  поспешил  удовлетворить  любопытство  махрата  и  в  нескольких
словах  рассказал  ему  о  том,  что случилось накануне, начиная с того, как
Тота-Ведда  был  ранен  в присутствии Барбассона, до появления пантер на зов
своего хозяина и бегства их, о котором провансалец не знал.
     По  мере  того,  как  рассказ его подвигался вперед, Нариндра выказывал
все  большие  признаки  волнения;  бронзовый  цвет его лица принял синеватый
оттенок, и крупные капли пота выступили у него на лбу.
     Сердар,  весь  поглощенный  своим рассказом, не замечал этого, а другие
свидетели  этой  немой  сцены  были  так  поражены  внезапной переменой лица
Нариндры,  что  не  смели  прервать его, думая в то же время, что Сердар сам
прекрасно  замечает,  что происходит. Но вот Сердар взглянул на махрата, и у
него невольно вырвалось восклицание самого горестного изумления.
     - Бог мой, что с тобой, Нариндра?
     - Мы  погибли, - пробормотал Нариндра, еле держась на ногах, так сильно
было овладевшее им волнение, - сигнал, посланный мною вам с берега...
     - Ну?.. Успокойся и говори!
     - Я  слышал...  шум...  в  кустах вдоль озера... и я спрятался, крикнув
два  раза,  как  макак... чтобы на всякий случай предупредить вас... А минут
через  пять  мимо  меня  прошил  знакомый мне факир, друг Кишнаи, начальника
душителей.  Своей  ужасной  худобой  он так походит на Тота-Ведду, что можно
ошибиться;  за  ним шли две ручных пантеры, которых он показывает любопытным
жителям  деревень.  Они  весело прыгали кругом него, а он говорил им: "Тише,
Нера!   Тише,   Сита!  Добрые  мои  животные,  надо  спешить.  Хороший  день
заработали мы сегодня". И он шел все дальше по направлению к равнине.
     Нариндра,  к  которому  мало-помалу  вернулось его хладнокровие, кончил
рассказ без всяких остановок.
     - Одурачены!  Одурачены  этим  подлым  негодяем Кишнаей; он один в мире
способен задумать, подготовить и выполнить такой ловкий маневр!..
     - В  таком  случае  ничего больше не остается, как бежать из Нухурмура.
Шансы  Барбассона-отца  подымаются... берегись веревки, мой бедный Барнет! -
жалобным тоном сказал марселец.
     Он был способен шутить даже на эшафоте.
     - Нет  еще,  -  сказал Сердар, ударив себя по лбу, - я думаю, напротив,
что  мы спасены. Слушайте! Не подлежит никакому сомнению, с моей стороны, по
крайней  мере,  что ложный Тота-Ведда был подослан Кишнаей. Эти люди, как вы
знаете,  готовы за несколько су нанести себе самые ужасные раны, изуродовать
себя   и  броситься  под  колеса  колесницы,  на  которой  во  время  бывших
празднеств   возят  Шиву  и  Вишну;  они,  так  сказать,  питают  абсолютное
презрение  к жизни и страданиям. Не останавливаясь на некоторых более темных
для  нас  обстоятельствах,  как появление двух пантер на зов своего хозяина,
обстоятельство,  во  время  которого  мог  легко  сыграть  свою роль роковой
случай,  упомянутый  недавно, надо обратить внимание на тот важный факт, что
факир  не  знает  и  не  может указать входа в пещеру со стороны озера; я, к
счастью,  сам  завязывал  ему глаза и отвечаю за то, что он ничего не видел.
Будьте  уверены,  что Кишная и приверженцы его не посмеют никогда спуститься
в  долину  под  огнем  наших  карабинов  и  захватить  нас. Шотландцы могут,
конечно,  сделать  это  с  помощью  крепостных  лестниц,  если  им  прикажут
спуститься,  но начальник душителей пожелает сохранить для себя честь поимки
и не передаст им о своем открытии...
     - Клянусь  бородой  Барбассонов, - воскликнул провансалец. - Сердар, вы
выше  всех  нас...  Вы  все  растете  в  моих глазах! Сюда, к нам, дети юга,
достаточно говорить в полслова.
     - Я желал бы знать...
     - Что, я отгадал?
     - Верно...  И если вы отгадали, то можно держать какие угодно пари, что
наши предположения сбудутся.
     - Так  вот,  Сердар,  нет ничего легче, как дополнить ваше рассуждение.
Кишная,  не  считая возможным спуститься в долину, пожурит факира за то, что
он  не  остался  подольше  с  нами, чтобы узнать, где находится таинственный
вход,  через  который  его  провели  с  завязанными  глазами;  тогда  весьма
возможно,  что  мнимый  Тота-Ведда осмелится вернуться той же дорогой, какою
вышел,  как  будто  бы  уходил только погулять со своими пантерами. Я вполне
уверен,  что  так  все  произойдет.  Разве только Кишная дурак и не пожелает
воспользоваться  неожиданным случаем, давшим ему возможность провести шпиона
в  самые  пещеры...  Вы сами сказали, Сердар, что мы спасены, а потому бьюсь
об  заклад,  что  ни один из душителей в мире не найдет среди сотни долин на
вершине горы ту, в которой находится вход в пещеры.
     Сердар  сиял...  Его  мысль  именно передал Барбассон так ясно и точно,
что  он  хотел  уже выразить ему свое удивление его проницательностью, когда
появился Сами, совсем испуганный и расстроенный.
     - Сагиб,  -  сказал он Сердару, - я не знал, что там происходит, но мне
кажется,  кто-то  стучит  по  стене  со  стороны долины, и Ауджали несколько
минут уже кричит, как сумасшедший.
     - Это  Тота,  черт  возьми! - воскликнул торжествующий Барбассон, - кто
же  кроме  него  мог  пробраться  в  долину... Ловкий парень этот Кишная, он
хочет  воспользоваться  этим  случаем...  Большой  ум вредит, говорят в моей
стране.
     - Открыть? - спросил Сами.
     - Отчего же нет! Чем мы рискуем? - воскликнул провансалец.
     Все  присутствующие  окаменели  от  удивления при таком быстром обороте
дел,  хотя  все  случившееся  было  вполне естественно. Ничего не могло быть
логичнее   того   заключения,   что   Тота  поспешил  за  своими  пантерами,
испуганными  криком  слона,  и что Кишная не удовольствовался теми неполными
сведениями,  которые  он  принес,  зная  хорошо  противников, с которыми ему
приходилось  бороться. В последнем случае немедленное возвращение Тота-Ведды
было  лучшим  средством  для удаления всяких подозрений. Начальник тугов тем
менее  должен  был  колебаться, отправляя его обратно, что лично он ничем не
рисковал  в этом деле, а, напротив, в случае успеха выигрывал все. Он не мог
даже  сомневаться  в успехе ввиду дружеского приема, сделанного туземцу, тем
более  что  не  знал,  как  изменилось положение после сообщения, сделанного
Нариндрой.   Во   всем   этом  не  было  даже  никакого  странного  стечения
обстоятельств;  факты  всегда совмещаются и всегда вытекают один из другого,
как и понятия. Сердар и Барбассон рассуждали сообразно логике событий.
     После  минутного  колебания  Сердар  сделал  знак  Сами,  и  последний,
поспешив  в коридор, повернул камень не без некоторого волнения, охватившего
и  всех жителей Нухурмура. В ту же минуту Тота-Ведда - это был он - оросился
большими  прыжками  через отверстие и, добежав до Сердара, упал к его ногам.
Пантеры  его  не посмели следовать за ним и остались снаружи. Сами закрыл на
всякий  случай  вход;  он не хотел, чтобы кошки эти явились на помощь своему
хозяину.  Сердар  дал  знать  друзьям едва заметным знаком, как важно, чтобы
они предоставили вести разговор ему одному.
     - Ну-с,  мой  милый  Ури, вот ты и вернулся, - сказал он туземцу, гладя
его  ласково  по  руке,  как это он делал накануне. И он нарочно обратился к
нему  на канарском наречии, на котором Тота, как слышал Нариндра, говорил со
своими пантерами.
     - Ури!  Ури!  -  повторял  Тота  с  таким  прекрасно  разыгранным видом
невинности,  что  все невольно любовались совершенством, с каким он исполнял
свою роль.
     - Злой,  - продолжал Сердар, - оставить своих друзей, не предупредив их
об  этом!  Неужели  же  тебе  не  понравилась кухня Барнета? А ведь он вчера
превзошел самого себя.
     - Ури! Ури! Ури! - отвечал факир с полным равнодушием животного.
     Сердар   подумал,   что,  разговаривая  долго  таким  образом,  они  не
подвинутся  ни  на  шаг  вперед;  он  чувствовал,  как кровь у него кипела в
жилах,  и  сдерживал  себя,  чтобы не слишком резко перейти к самому делу. С
другой  стороны,  он с нетерпением ждал, когда какое-нибудь судорожное, едва
заметное  движение  на  лице  хитрого мошенника покажет, что он не ошибался.
Слова,  слышанные  Нариндрой, были, само собою разумеется, самым подавляющим
из  доказательств,  но во всей наружности этого тощего существа было столько
естественного,  неподдельного,  все  черты  лица  его  дышали  такой наивной
радостью,  когда  он  снова  увидел  своего  вчерашнего  друга,  что  Сердар
невольно спрашивал себя, не был ли Нариндра игрушкой заблуждения.
     Он  хотел  испробовать еще одну последнюю попытку, прежде чем прибегать
к   принудительным   мерам,  к  которым  он  не  питал  особенного  доверия.
Принуждение  мало  действует  на  факиров, привыкших считать пустяком всякую
физическую  боль  и  лишения,  и  нет  примера,  чтобы  таким путем добились
чего-нибудь от этих людей, раз они дали клятву молчать.
     Самое   лучшее   было  поразить  чем-нибудь,  получить  хотя  бы  самое
ничтожное  указание,  а  затем подействовать на него с помощью одного из тех
предрассудков  касты  или  религии,  которые  имеют такое сильное влияние на
индусов.  Сердар  остановился на этом решении, с тем чтобы в случае неуспеха
лишить  свободы  ложного Тота-Ведду и поставить его в невозможность вредить.
Сделав  вид,  что  он без всякого особенного внимания смотрит на него, чтобы
не  возбудить его подозрений, но в то же время не теряя из виду его лица, он
продолжал по-прежнему дружески говорить с ним.
     - Ты  хорошо  сделал, вернувшись к нам, бедное ты заброшенное создание,
-  сказал он. - Ты ни в чем не будешь терпеть недостатка у нас, так же как и
пантеры, которых ты так любишь.
     Взглянув  затем  ему  в  лицо, он быстро, как молнию, бросил ему фразу,
услышанную Нариндрой:
     - Тише,  Нера!  Тише,  Сита!  Надо спешить, мы хороший денек заработали
сегодня.
     Как  ни  был  он  подготовлен  к  своей  роли, удар был слишком силен и
непредвиден,   чтобы  ложный  Тота  отнесся  к  нему  с  обыкновенным  своим
равнодушием.  Глаза  его  загорелись,  брови сдвинулись, и он бросил быстрый
взгляд  в  сторону коридора, по которому пришел, как бы спрашивая себя, есть
ли  у  него  какие-нибудь  шансы  для  побега. Но это продолжалось одно лишь
мгновение;  больше  он  никаким  движением  не  выдал своих мыслей. Лицо его
сохранило  детски-наивное  выражение, которое так удавалось ему, и он третий
раз  повторил  слово,  служившее  ему  для  передачи всех впечатлений: "Ури!
Ури!",  сопровождая  его веселым взрывом хохота, чтобы скрыть охвативший его
ужас, потому что в эту минуту он должен был считать себя погибшим.
     Как  ни  мимолетно было впечатление, пробежавшее по лицу факира, оно не
ускользнуло  от  Сердара,  который  выждал  окончания  припадка  веселости и
сказал ложному Тоте тоном, исключавшим всякую попытку к дальнейшим фокусам:
     - Прекрасно   играешь  свою  роль,  малабар,  но  комедия  продолжалась
довольно  долго...  Встань  и, если дорожишь жизнью, отвечай на предлагаемые
тебе вопросы.
     Это  было  ясно  и  внушительно,  и факир понял, что ничего не выиграет
притворством.  Повинуясь данному приказанию, он встал, прислонился к стене и
ждал,  что  ему  скажут,  с  выражением  глубокого  презрения  и  полнейшего
равнодушия.  Это  не  был  больше  тот  тщедушный  идиот-недоносок, которого
присутствующие  видели перед собой всего каких-нибудь пять минут тому назад,
а  существо  мужественное,  все  состоящее из нервов и мускулов, несмотря на
страшную худобу свою, с энергичными чертами лица.
     Человеку   этому   нужны   были  большая  сила  воли  и  необыкновенное
искусство,  чтобы  исполнить  роль  с  таким  совершенством,  что  все  были
обмануты и даже одну минуту сомневались в правдивости показаний Нариндры.
     - Хорошо,  -  сказал Сердар, когда тот повиновался его приказанию. - Ты
признаешься,  следовательно,  что понимаешь Канарское наречие; продолжай так
поступать, и, надеюсь, мы сговоримся с тобой. Главное, не лги.
     - Рам-Шудор  отвечает,  когда  хочет, молчит, когда хочет, но Рам-Шудор
никогда не лжет, - отвечал индус с достоинством.
     - Кто прислал тебя, чтобы шпионить за нами и выдать нас?
     Факир покачал головою и не сказал ни слова.
     - Напрасно  скрываешь  ты его имя, - сказал Сердар, - мы его знаем: это
Кишная, начальник касты тугов в Мейворе.
     Индус  с  любопытством  взглянул  на  своего  собеседника, пораженный и
удивленный.  Присутствующие  вывели  из  этого  заключение,  что  Кишная, по
своему  обыкновению,  действовал  в тени и не думал, чтобы присутствие его в
этой местности было замечено.
     - Посмотри  на  нас хорошенько, - сказал Сердар, продолжая свой допрос,
- знаешь ты всех, кто находится здесь?
     - Нет,  -  отвечал  факир,  с большим вниманием рассматривая по очереди
всех присутствующих.
     - Можешь поклясться?
     - Клянусь Шивой, который наказывает за ложную клятву.
     - Так  ты  не знаешь нас, у тебя нет мести против нас и ты соглашаешься
служить  человеку,  который  принадлежит к касте, презираемой всеми в Индии,
чтобы предать нас ему.
     Индус  не  отвечал,  но  всем  было ясно, что в эту минуту он боролся с
каким-то сильным волнением.
     - Я  думал,  -  продолжал  Сердар,  -  что факиры посвящают жизнь своим
богам  и что между ними не найдется ни одного, который согласился бы служить
шпионом разбойников и убийц.
     - Рам-Шудор  не  был  шпионом, Рам-Шудор никогда не делал зла, - мрачно
отвечал  индус, - но у Рам-Шудора есть дочь, которая была радостью его дома,
а   теперь  старая  Парвади  оплакивает  свою  дочь  Анниаму,  которую  туги
похитили,  чтобы принести ее в жертву на следующую пуджу... и Рам-Шудор стал
малодушен,  когда  Кишная  сказал  ему:  "Сделай это, и твоя дочь будет тебе
возвращена".  И  Рам-Шудор  сделал,  что  ему  сказал  Кишная,  чтобы старая
Парвади не плакала дома и чтобы ему отдали Анниаму.
     И  по  мере  того,  как  он говорил, все больше и больше прерывался его
голос  и  крупные  слезы  текли  у  него по лицу. Глубокое молчание царило в
гроте;  все  эти закаленные люди, которые сто раз жертвовали своею жизнью на
поле  битвы, чувствовали, что ими овладевает волнение и глубокое сожаление к
этому  человеку,  этому  отцу,  который оплакивал свою дочь, забывая, что он
хотел  предать  их  самому  жестокому  врагу.  Спустя несколько минут Сердар
снова заговорил с ним, стараясь придать строгий тон своему голосу.
     - Итак,  ты  признаешь,  что нашей жизнью ты хотел выкупить жизнь твоей
дочери. Какое наказание заслужил ты за это?
     - Смерть, - отвечал индус, совершенно уверенным на этот раз голосом.
     - Хорошо, ты сам произнес свой приговор.
     Бросив многозначительный взгляд на своих товарищей, Сердар продолжал:
     - Даю тебе пять минут, чтобы приготовиться к смерти.
     - Благодарю,  Сагиб,  - сказал факир без всякого бахвальства, - я хотел
бы  только  проститься  с  бедными  животными  своими... они всегда были мне
верны и так любили Анниаму.
     - Ага,  вот  куда!  -  воскликнул  Барбассон  по-французски, думая, что
индус  не понимал, вероятно, этого языка. - Это своего рода маленький фокус,
чтобы  пантеры  защищали  его,  а  самому  дать  тем временем тягу. Ах, черт
возьми!  Это  слишком  хорошо... нет, слишком хорошо, это своего рода антик,
честное слово... я готов расплакаться.
     - Ошибаешься,  Барбассон,  -  сказал  Рама-Модели, - ты не знаешь людей
нашей  страны.  Человек  этот  приготовился  к  смерти  и не сделает попытки
бежать.
     - Эх! Эх! Я готов на опыт, не будь только опасно прибегать к нему.
     - Что   ты   скажешь   на   это,  Рама?  -  спросил  Сердар,  несколько
поколебавшийся в своем намерении.
     - Я отвечаю за него, - отвечал заклинатель.
     - И я также, - прибавил Нариндра.
     Нана-Сагиб склонил голову в знак согласия.
     Сердар подчинился этому единодушному заявлению.
     - Если  все  удастся,  как  я  думаю, - сказал он, - мы сделали хорошее
приобретение.
     Он  сделал  знак  факиру  следовать  за  собой и направился к выходу во
внутреннюю  долину,  где оставались пантеры, приказав Сами стоять наготове с
карабином  в  руках,  ибо  не имел никакого желания сделаться жертвой своего
великодушия.
     Тут  произошла  сцена действительно необыкновенная. Перейдя через порог
входа  в  пещеру,  Рам-Шудор  кликнул  животных, весело прыгавших по долине.
Пантеры  бросились  к нему и осыпали его ласками; они лизали ему руки, лицо,
весело  вскрикивая  и мурлыча с невыразимой нежностью, затем сворачивались у
его  ног,  подымались  и одним прыжком перепрыгивали ему через голову, делая
вид,  что  хотят  убежать  от  него,  затем возвращались, ложась у его ног и
взглядом вымаливали ласки, которыми он щедро осыпал их.
     - Я  взял  их  к себе совсем маленькими, - сказал он Сердару, - всех из
одной  берлоги;  в  то  время  они почти ничего не видели, а когда они стали
ходить  и играть, то принимали меня за мать и кричали, если я уходил от них.
Они  никогда  и  никому  худого  не  сделали, возьми их в награду за то зло,
которое я хотел всем вам сделать... Ну, теперь кончено, я готов.
     - Хорошо, - сказал Сердар, заряжая револьвер.
     - О,  только  не  здесь,  они  разорвут  тебя, как только увидят, что я
падаю.
     - Войдем в пещеру, они ничего не увидят тогда.
     Они  вошли  в  пещеру,  и  камень  тотчас же закрылся за ними. Кончено!
Пантеры не могли защитить своего хозяина.
     - Ну-с, Барбассон, убедились вы теперь? - спросил Сердар.
     - Это  выше  моего  понимания,  ей-богу!  И мне, как говорят, надо было
видеть, чтобы поверить.
     Рам-Шудор ждал...
     - Итак, жизнь твоя принадлежит нам.
     - Да, принадлежит, - просто отвечал индус.
     - Ну,  так  мы  сохраним ее тебе, и так как ты нам более полезен живым,
чем мертвым, то мы предлагаем тебе служить нам, пока ты нам будешь нужен.
     Факир,  ожидавший  получить  роковой  удар, не верил своим ушам; он, не
моргнувший  до  сих  пор бровью, вынужден был прислониться к стене, чтобы не
упасть.
     - Ты даришь мне жизнь?
     - С условием, что ты будешь верно служить нам.
     - Я буду твоим рабом.
     - Знай,  что  мы  сумеем  вознаградить  тебя; пуджа Кали совершится еще
через  пять  недель,  мы  успеем за это время наказать Кишнаю и вернуть тебе
дочь твою.
     - Сагиб!  Сагиб!  Если  ты сделаешь это... Рам-Шудор будет твоею тенью,
будет  смотреть  твоими  глазами  и  думать твоей головой... я буду почитать
тебя,  как Питре, ибо наш божественный Ману говорит: "Кто умеет прощать, тот
близок богам".
     И  Рам-Шудор,  подняв руку к небу, произнес страшную клятву, которую ни
один  индус,  будь  он  сто  раз  изменником,  вором и убийцей, ни за что не
нарушит, раз она сорвалась у него с языка.
     "Во  имя  великого  Брамы Сваямбхувы, существующего самим собою, вечная
мысль  которого  живет  в  золотом  яйце, во имя Брамы, Вишну и Шивы, святой
троицы,  явленной  в  Вирадже,  вечном сыне, пусть я умру далеко от своих, в
самых  ужасных  мучениях,  пусть  ни  один  из  моих  родных  не  согласится
исполнить  на  моей  могиле  погребальных церемоний, которые открывают врата
Сварги,  пусть  тело  мое будет брошено на съедение нечистым животным, пусть
душа  моя  возродится  в  теле ястребов с желтыми ногами и вонючих шакалов в
тысяче  тысяч  поколений людей, если я нарушу клятву служить всем вам и быть
преданным  до  последнего  издыхания.  Я  сказал;  пусть дух Индры запишет в
книге судеб, чтобы боги-мстители помнили это".
     И,  кончив  эту  кля