ю, что в том случае,
если  Сердар  находился  в  Индии,  он  мог  быть  только  в  Беджапуре, где
благодаря  внутреннему  расположению  дворца  Омра  и Джахар-Бауг, ему легко
скрыться.
     Начальник  душителей,  несмотря  на всю свою хитрость, не мог добыть от
браматмы  Арджуны точного плана внутреннего устройства обеих резиденций, и в
древнем  замке  Адила-Шаха  последний из факиров лучше его знал все потайные
ходы.  При  таком  положении  дел  ему  ничего  не  оставалось, как поручить
наблюдение  за  дворцами своим собственным людям, которым он доверял гораздо
больше, чем факирам общества, к которым Кишная питал мало доверия.
     В  самый  день  бегства  Утсары  Кишнае  сообщили,  что  любимый  факир
браматмы   вышел  около  полудня  из  колодца,  куда  он  неизвестно  почему
спрятался,  и  затем исчез среди кустов на дне рва, который окружает дворец;
но  следов  его  нигде  не  нашли. При этом известии Кишная, который боялся,
чтобы  факир  не содействовал бегству его пленников, отправился немедленно в
зал,  где  находился вход в Колодец Молчания, и пришел туда спустя несколько
минут  после  того,  как  Утсара  оттуда  вышел.  Он  успокоился, видя плиту
нетронутой;  но  прежде  чем  уйти,  он  оставил  одного  из  своих  слуг  с
приказанием немедленно уведомить его, если произойдет что-нибудь особенное.
     Факира,  как  видите,  могли  застать  в  самый  момент освобождения им
падиала:  он  находился  еще  в  зале,  когда  шум шагов одного из товарищей
Кишнаи  привлек  его внимание и заставил броситься в один из потайных ходов.
Здесь,  в этой борьбе хитростей и уловок между двумя партиями, играл большую
роль   случай,   которого   никогда  нельзя  отвергать,  как  участника  дел
человеческих.  Появись  только  на  лестнице  в  известный  момент  один  из
товарищей  Кишнаи  -  и  дела приняли бы совсем другой оборот. Утсара был бы
захвачен  во  время своих размышлений, арестован, а так как он защищался бы,
то  его  убили бы на месте. Последствия же были бы таковы: падиал умер бы от
голода  в  мрачной  тюрьме,  и  - в чем вы убедитесь в свое время - сэр Джон
Лауренс,  вице-король  Индии,  был бы спасен. В жизни нередко случается, что
самые   ничтожные   события   становятся   необыкновенно  важными  по  своим
неожиданным результатам.
     Спустя  несколько  минут  после  того,  как Кишная вернулся к себе, ему
доложили,  что  Утсара и падиал отправились в Джахара-Бауг, остановившись по
дороге на несколько минут в избушке падиала.
     На  этот раз начальник душителей отказался верить сделанному донесению,
пока  сам  не  убедился в этом собственными глазами... Каким образом падиал,
всего  дня  два  тому  назад бежавший из Колодца Молчания, - так думал он по
крайней  мере,  судя по донесению факиров, которые нашли колодец открытым, -
осмелился  свободно ходить по улицам Беджапура? Это так мало согласовалось с
известной   трусостью   Дислад-Хамеда,  что  недоверие  Кишнаи  было  вполне
извинительно.  Убедиться  в  верности  донесения  было  не  трудно, - стоило
только  спрятаться  в  развалинах, находившихся ближе к дворцу. Так и сделал
душитель,  - убедившись самолично, что с доверенным человеком браматмы ходит
его  пленник  во  плоти  и крови. Шпион, скрытый в роще, подслушал несколько
слов  из  разговора  и донес ему, что оба отправляются в Пондишери; он видел
даже,  как  Утсара бережно нес в руке белый конверт, не зная, куда лучше его
спрятать, чтобы не смять, и положил его, наконец, в ящик хаудаха.
     Нем  сомнения!  Сердар  скрывается  или  в  Джахаре-Бауг, или во дворце
Омра.   Отсюда   он  ведет  переписку  со  своими  друзьями  на  французской
территории    и    отправляет,   быть   может,   приказание   прислать   ему
подкрепление...  А  потому  в  данный  момент  важнее  всего  было завладеть
письмом,  которое  обе  посла  везли  на  французскую территорию. Там должно
скрываться объяснение многих непонятных фактов.
     На  одну  минуту  Кишнае  пришла в голову мысль арестовать послов, - но
слух  об этом немедленно дошел бы до ушей Сердара, если послание это исходит
от  него;  Кишная  же  выигрывал несравненно больше, сразу удостоверившись в
присутствии  своего врага, и в его намерениях. Он решил поэтому предоставить
послам  ехать  своей  дорогой  и постараться похитить у них конверт, который
они  везли  с собой. Он обратился к одному из самых ловких богисов в городе,
который   согласился   за  весьма  хорошую  плату  исполнить  для  него  это
деликатное  поручение.  Мы  видели  уже, как этот туземец бросился по следам
маленького  каравана,  ехавшего  вдоль  Кришны, по старинной мощеной дороге,
которая  ведет  от  Беджапура на Мадрас, а одна из ее ветвей поворачивает на
французский город Пондишери, или просто Понди, как его зовут туземцы.
     Слон  Тамби  бежал хорошо, но скороход не поддавался усталости; караван
шел  целую  ночь,  не  останавливаясь, и до одиннадцати часов следующего дня
ничего  не  случилось особенного ни с той, ни с другой стороны. Но тут голод
и  жар  заставили  путешественников  остановиться.  В это время они ехали по
обширному  лесу,  который  еще не кончился. Утсара выбрал для остановки одно
из  самых  тенистых  и  прохладных мест леса, где он намерен был остаться до
четырех  часов  дня,  когда  несколько  спадет  удушливый  зной. Каждый день
должны  они  были ходить девятнадцать, двадцать часов, а отдыхать от четырех
до  пяти,  включая  сюда еду и сон. При такой езде они должны были прибыть в
Пондишери дней через семь.
     Тамби  освободили  от хаудаха, который поставили под огромным банианом,
приютившим  под  свою  тенью  и  туземцев, и пустили слона пастись в лесу на
свободе, пока хозяева готовили национальное блюдо индусов, - керри.
     Тамби,  однако, не занимался восстановлением своих сил; он был, видимо,
чем-то  озабочен,  смотрел далеко в лес; время от времени он наполнял воздух
мелодическими  звуками,  которыми  природа  наделила  его  и  которые  имели
отдаленное  сходство  с  звуками  тромбона  в  руках  человека,  только  что
познакомившегося, как справляться с его амбушюрой.
     - Что  такое с Тамби? - удивился корнак. - Я никогда еще не видел его в
таком состоянии.
     - Ба!  -  отвечал факир. - Не стоит беспокоиться. Мы в самой чаще леса,
и  ветер  приносит  ему  время  от  времени  испарения  хищников, - вот он и
тревожится. Это не должно мешать нашим занятиям.
     Замечание  это  показалось вполне благоразумным, и все трое вернулись в
своим  занятиям:  один  разводил огонь, другой готовил рис, третий с помощью
гранитной  каталки  растирал  на  камне  mossabes,  род  смеси из кориандра,
корней  куркумы или индийского шафрана, индийского перца и мякоти кокосового
ореха, предназначенной для приправ керри.
     Видя,  что спутники не обращают внимания на крики, слон успокоился и ни
о чем больше не заботился, кроме пищи.
     Когда  керри  был  готов и съеден с аппетитом, на который способны лишь
люди,  не  евшие  целые сутки, - все трое растянулись на циновках, собираясь
уснуть,  но так, чтобы не терять из виду хуадаха, где находилось драгоценное
письмо.  Корнак  и  Утсара  скоро  заснули,  но не то было с падиалом; крики
слона  и  пристальный  взгляд  его,  устремленный  в  глубину  леса,  крайне
беспокоил  его, и он невольно спрашивал себя, не предвещает ли это более или
менее  близкой  опасности,  которой  напрасно  пренебрегали  его спутники...
Несмотря  на это, сон мало-помалу овладевал им, усиливаясь еще деятельностью
пищеварения;  он  собирался  уже  поддаться искушению, когда ему показалось,
что  в  двадцати  шагах  от хуадаха появился вдруг куст, какого он как будто
раньше  не  замечал. Это казалось ему не особенно важным, и он закрыл глаза,
твердо  решившись  на  этот раз уступить сну. Над ухом его пискливо зажужжал
москит;  он  небрежно  прогнал  его  рукой,  и  тогда ему захотелось еще раз
взглянуть  на  кустарник...  Было  ли  то  странное  влияние сна, только ему
показалось, что куст переменил место и подвинулся еще дальше.
     - Клянусь  Шивой! - подумал падиал и невольно вздрогнул: - Вот странный
лес,  где  кустарники  сами  по  себе  двигаются с места. Буду спать... Это,
верно, от усталости.
     И  на  этот  раз  он  закрыл глаза с твердым намерением не открывать их
больше.  Но  он  не  умел избавиться от непобедимого чувства страха, который
овладел  им  и  которого  он  никак не мог отогнать. Медленно, точно стыдясь
своего  чувства, приподнял он веки, чтобы взглянуть только сквозь ресницы...
Он  едва  не  вскрикнул  от изумления и испуга, увидя, что куст совсем почти
приблизился  к хаудаху. Бледный от ужаса хотел он протянуть руку и разбудить
своего  товарища или, вернее своего господина, Утсару, - как рослый человек,
голый,  как  червяк  и  черный, как туземец Малабарского побережья, выскочил
из-за  куста  с  громадным  кинжалом в руке и, положив палец на губы, сделал
ему  знак  молчать,  не  то...  ту же руку он приложил затем к сердцу, - что
падиал понял, как угрозу вонзить ему в сердце ужасный кинжал.
     Бедняга  сразу  сообразил,  что  он  погибнет  прежде, чем его спутники
успеют  проснуться,  а  так как от него требовали одного только молчания, то
он  опустил  руку  и  лежал  неподвижно с растерянным взглядом. Призрак был,
по-видимому,  доволен  его  повиновением и, не теряя ни минуты на дальнейшую
жестикуляцию,  склонился  над  хаудахом,  протянул  руку,  поспешно  схватил
находившийся  там  конверт  и  исчез  за  кустом,  который  с  поразительной
быстротой  стал  двигаться обратно и скоро потерялся в соседней роще. Только
по  прошествии  получаса,  не  видя  ничего и не слыша, падиал пришел в себя
и... заснул.
     Сон  его  был  непродолжителен;  ему  снились самые фантастические сны,
смешанные  со  всеми  событиями, которые произошли за эти несколько дней. Он
проходил  через  разнообразные  испытания, подвергался странным приключениям
и,  наконец,  проснулся,  еле  переводя  дыхание  и  весь  покрытый потом...
Товарищи  его  спали еще, и он решил умолчать о том, что видел, во избежание
упреков  и  ответственности,  значение которой он понимал. Узнав об ужасе, с
которым  он не мог справиться и который точно пригвоздил его к земле, Утсара
наверное  возразил  бы  ему,  что  он  ничем не рисковал, разбудив его в тот
момент,  когда  фантастический  куст  уже  удалялся от хаудаха. Факир мог бы
броситься за похитителем и догнать его с помощью Тамби.
     Умолчав  о  случившемся,  он  избегал всякого риска, а факир, не находя
письма, никого не будет обвинять и подумает, что оно потерялось в дороге.
     Покража  эта  вызвала,  между  тем, такие последствия, которых никто не
мог  ожидать.  Как  только Кишная получил это письмо, он немедленно приказал
перевести  его  себе, - так как оно было написано по-французски. Отправитель
не  подписал  его и ни одно из употребленных в нем выражений не указывало на
него  как  на  автора.  Рассчитывая  на  случайную потерю этого послания, он
рекомендовал  Утсару  исправляющему  должность губернатора, как человека, на
которого  можно  положиться,  и  посылал  его  от лица браматмы. Одна только
последняя фраза могла показаться важной, ибо в ней говорилось следующее:
     "Полковник,  командующий  полком  морской  пехоты, на нашей стороне; вы
можете быть с ним откровенны".
     Кишная  немедленно  передал это письмо сэру Лауренсу, который, не теряя
времени,  телеграфировал английскому посланнику в Париже, а последний, поняв
важность  этого дела, бросил все занятия и отправился к министру иностранных
дел, и передал ему телеграмму.
     Провожая его, министр сказал ему просто:
     - Теперь  девять  часов,  а  заседание министров начинается в десять; я
доложу  ему  об этом деле. Даю честное слово, что в одиннадцать часов депеша
будет уже послана в Индию.
     Мы  скоро  увидим, какие последствия принесло малодушие Дислад-Хамеда и
как повлияло оно на ход всех дел и успех восстания.
     Утсара  проснулся,  ничего  не  подозревая; ему не пришло даже в голову
заглянуть  в  хаудах  и убедиться, там ли еще положенное им письмо. В четыре
часа  Тамби,  призванный  свистком своего корнака, был снова нагружен, и все
трое продолжали с свежими силами дальнейший путь.
     Дней   через  шесть  они  без  всяких  приключений  прибыли  в  столицу
французских владений в Индии.


V

          Пондишери.  -  Бал.  - Удивительные депеши. - Западня. -
          Шах и мат.

     Мы  не  знаем  ничего  прелестнее грациозного города Пондишери, который
спокойно  греется  на  солнышке  Коромандельского  берега  за тройным поясом
морских  волн.  Со своими домами самой разнообразной архитектуры, украшенных
верандами  и  окруженных  чудными  садами,  с  широкими  и хорошо ухоженными
садами,  с  обширной  Правительственной  площадью, с Шаброльской набережной,
усаженной  огромными  деревьями, с живописным и оживленным базаром, туземным
городом,  который  точно  пояс  из  зелени  и  хижин индусов окаймляет его с
севера  на  юг,  со  своими  фонтанами  хрустальной  воды  и бульварами - он
представляет,  действительно,  самый  восхитительный город Востока. Все дома
его   изящно  выстроены  и  выкрашены  нежными  цветами,  которые  прекрасно
сочетаются  с  вечно  чистой лазурью неба; архитектурой своею они напоминают
дворцы.  Невозможно  смотреть  на  этот город, не любуясь им, жить в нем, не
любя  его,  уезжать  из него и не желать вернуться, чтобы кончить в нем свои
дни...
     В  этот  день был бал у губернатора; оркестр музыкантов сипаев играл на
веранде,  устроенной в виде аллеи из пальм, лимонных и апельсиновых деревьев
и  лиан,  вьющихся  вокруг  колонн,  а  в бальной зале царило необыкновенное
оживление.  Де  Марси,  справляющий  должность  губернатора,  встречал  всех
посетителей  необыкновенно  любезно;  каждый  из  них,  представившись  ему,
присоединялся  по  своему  желанию к группам танцующих, играющих в карты или
разговаривающих между собою.
     Несмотря  на любезность, с какою де Марси исполнял обязанности хозяина,
брови  его  хмурились,  губы  судорожно подергивались, что ясно указывало на
то,  как  ему  хотелось  скорее  отделаться  от  пытки, налагаемой этикетом.
Только   когда   последние   из   приглашенных   откланялись   ему,  он  мог
воспользоваться  той  же свободой, какую предоставлял всем посетителям своих
салонов, - то есть мог делать, что ему было угодно.
     Он  привык  окружать  себя  двумя-тремя  близкими  друзьями, с которыми
беседовал  о  местных  делах,  о  слухах, циркулирующих в городе, о новостях
Европы;  в  эти  часы  они  видели  перед  собою  блестящего  собеседника  и
безупречно  светского  человека,  всегда  умевшего  поддержать разговор... В
этот  вечер,  однако,  несмотря  на  все  усилия побороть себя, он рассеянно
слушал  своих  собеседников и отвечал односложными словами, часто сказанными
некстати.  Прокурор  судебной палаты и военный комиссар скоро поняли, что он
озабочен  какими-то  крайне важными делами, а потому решили не тревожить его
дум и ограничиться только своим присутствием у него.
     Часы  дворца  пробили,  наконец,  одиннадцать; Де Марси встал с видимой
поспешностью  и,  простившись со своими друзьями, направился прямо к офицеру
в   мундире   полковника,  который  находился  на  веранде  его  собственных
апартаментов, неосвещенной и потому пустынной.
     - Ну-с,  мой милый де Лотрек, - сказал сановник, беря под руку офицера,
- вы меня ждали?
     - С  нетерпением,  господин  губернатор,  должен  признаться, - отвечал
тот.
     Полковник  де  Лотрек,  близкий друг семьи де Монморен, был человек лет
тридцати  пяти, среднего роста, стройный в своем мундире, который как нельзя
лучше   шел  к  его  фигуре.  Он  был  олицетворением  человека  военного  и
светского,  часто  встречающийся тип в французской армии. Окончив семнадцати
лет  Сенсирскую  военную  школу, он прошел постепенно все степени повышения,
благодаря  своему  мужеству  во  время войны в Крыму, где он служил в отряде
морской   пехоты,  и  в  Сенегале.  Он  был  известен  среди  моряков  своею
ненавистью  к  англичанам  и  не  стеснялся говорить громко, что в тот день,
когда  Франция объявит войну своему смертельному врагу, ему больше ничего не
останется  желать  в мире. Вот почему он с такою радостью слушал все проекты
Фредерика  де  Монморена, говоря, что готов пожертвовать и своим положением,
и карьерой, чтобы поддержать его предприятие.
     Де  Монморен, занявший пост губернатора французской Индии, назначил его
командиром  4-го  полка  морской  пехоты и между ними было условлено, что по
первому  сигналу  он  перейдет на сторону восставших вместе со своим полком,
который  должен  был образовать ядро туземной армии. Сигнал этот был передан
Утсарой,  который  не беспокоился о потере письма и исполнил словесно данное
ему  поручение,  тем  более, что знал пароль, условленный между Сердаром, де
Марен  и  полковником  де Лотрек. Никто решительно не подозревал причины его
появления,  а  так  как он получил приказание поторопить отправку войска, то
последняя  по  общему  согласию была назначена в тот же день на исходе бала,
который  губернатор затеял с исключительной целью отвлечь внимание колонии и
в  особенности  английского консула. Выступление полка назначено было на два
часа утра.
     Все  было  готово:  офицеры,  ободренные  губернатором  и  полковником,
ничего   не  желали,  как  выступить  в  поход;  все  они  жертвовали  своим
положением  в  случае  неудачи,  но  все  храбрецы эти желали только одного:
вернуть  Индию  Франции.  Солдаты  были  в  восторге,  ни  один  из  них  не
отказывался следовать за своими начальниками.
     Все  шло  благополучно,  когда в девять часов вечера, в момент открытия
салонов,   были   получены   три  шифрованных  депеши  на  имя  губернатора,
полковника  де  Лотрека и командира Бертье, - офицера, служащего в батальоне
туземных  сипаев.  Первая  из  них  разрешала  согласно  прошению бессрочный
отпуск  исправляющему  должность  губернатора  и предписывала взять место на
первом  же  пакетботе,  отправляющемся  во  Францию, передав свои полномочия
военному  комиссару,  -  а  в  случае  отсутствия  его  - прокурору судебной
палаты.
     Вторая  назначала  полковника  де Лотрека командиром 2-го полка морской
пехоты  в  Кохинхине,  где  адмирал Риго де Женульи только что взял Пехио, и
приказывал  ему  оставить  командование  4-м  полком немедленно по получению
депеши.
     Третья  назначала Бертье командиром 4-го полка с приказанием дать знать
о  своем  назначении  войскам  и вступить в должность сейчас же по получении
депеши.
     Вторая  часть  этой  депеши  строжайше  предписывала  ему  при малейшем
сопротивлении  со  стороны губернатора и полковника де Лотрека арестовать их
и  немедленно  отправить  во Францию на авизо "Сюркуф", который находился на
рейде  Пондишери, и в этом случае принять управление колонией и пользоваться
властью губернатора.
     Депеши  эти  сразили  де  Марси  и  полковника  де  Лотрека и привели в
отчаяние  все  войско,  ибо  полковник  Бертье,  скрыв  вторую часть депеши,
которую  он  должен  был  показать только в случае сопротивления, немедленно
отправился к губернатору и полковнику де Лотреку и сообщил им первую часть.
     Все  свершилось  чинно и мирно, и в четверть десятого полковник Бертье,
буквально следуя приказанию, принял командование полком.
     Губернатор  не  желал  нарушать  удовольствия приглашенных, и вечер шел
своим  порядком,  но, как мы уже видели, хозяин с нетерпением ждал окончания
скучной  церемонии  приема  гостей, и затем отправился на веранду к ждавшему
его там полковнику.
     - И  я  разделял  ваше нетерпение, мой милый друг, - сказал де Марси. -
Прошу  вас,  когда  мы  так  беседуем  вместе,  откиньте в сторону мой титул
губернатора;  к  тому  же  он лишь наполовину принадлежит мне, ибо я заменяю
вашего  друга  де  Монморена,  а  через  несколько