рбассона.  Воспоминание  это
сделалось  до  того  священным для Барбассона, что он ничего не говорил и не
делал,   не   подумав   о   том,   как   бы  поступил  Барнет  при  подобных
обстоятельствах.  Барнет  был  его  законом  и пророками, и это являлось тем
более  странным,  что  при  жизни янки оба неразлучника вечно спорили друг с
другом...  Правда,  после смерти Барнета Барбассон приписывал все свои мысли
последнему, так что все шло хорошо и согласно.
     Барбассон  начинал  скучать  в  Нухурмуре;  провансалец  утверждал, что
Барнет  после  отъезда  Сердара  не  остался  бы  и двадцати четырех часов в
пещерах,  и  не  проходило  дня,  чтобы  Барбассон  не  заявлял, что напишет
Фредерику де Монморену и будет просить прислать заместителя на свое место.
     Увы!  Это  был  уже  не  тот  бесстрашный Барбассон, которого мы знали,
всегда  готовый  принять  участие  в  заговорах,  сражениях,  в  героических
похождениях,  -  и  вот  почему  Сердар,  заметивший  эту перемену из писем,
которые  получал в Европе, не нашел возможным призвать его к себе по приезде
и дать ему какую-нибудь роль в большом заговоре Беджапура.
     Барбассон   думал  теперь  о  благах  земных,  говорил,  что  англичане
прекрасно  делают, желая сохранить Индию, он, словом, сделался консерватором
с  тех  пор,  как  Нана-Сагиб  подарил ему в награду за услуги целый миллион
звонким бенгальским золотом.
     История  свидетельствует,  что  благосостояние  и  богатство изнеживают
народы,  -  и  Барбассон  подтверждал  это  правило.  Его тянуло вернуться в
Марсель, прогуливаться в Канебьере и слушать, как говорят:
     - Смотри-ка,  милый  мой,  ведь это наш Мариус, сын дядюшки Барбассона,
рабочего на блоках... Он видно нажил деньжат у турок!
     Ему  хотелось  поглядеть,  как будут лопаться с досады его двоюродные и
троюродные  братцы,  любимцы  коллегии,  которые сделали карьеру по судебной
части  и  получают  всего  две  тысячи  четыреста  франков жалованья... Нет,
Барнет  на  его  месте  давно  бы махнул домой, а он, Барбассон, будет очень
наивен,  если  не  поступит,  как  Барнет.  Но  -  терпение! Следующая почта
принесет ему отставку.
     Он  был  настолько осторожен, что перевел свой миллион во Францию через
посредство  банкирской  конторы  в  Бомбее и поручил своему нотариусу купить
прелестную   виллу   по  соседству  с  Бланкардом,  где  он  воспитывался  у
кормилицы.   Он  предполагал  кончить  свои  дни  мирным  землевладельцем  с
воспоминанием  о  Барнете и искусной кухаркой, которая будет вполне угождать
его гастрономическим вкусам.
     В  ожидании  часа  своего  освобождения  он заботился о хорошем столе в
Нухурмуре  и  пристрастился к рыбной ловле на озере, где он совершал чудеса.
Хотя  он был собственно новичком в этом спорте, но ввиду того, что имел дело
с  рыбами,  которые  не  умеют защищаться против хитрых измышлений человека,
легко ловил их на приманку.
     Нана-Сагиб,  который  ничего  больше не боялся после трагического конца
Максуэлла  и  исчезновения  Кишнаи,  был  настолько  хорошо  охраняем  своим
отрядом,  что  начал  также  выходить  из  своего убежища и, находя общество
Барбассона  очень  приятным,  сделался  также  страстным  рыболовом. Вот уже
несколько  дней,  как  они  сидят  каждый день, молчаливые и неподвижные, на
берегу  озера,  терпеливо  ожидая среди мирных занятий, когда Сердар пришлет
им известие о себе.
     Фредерик  де  Монморен  давно  уже  знал,  что  Нана-Сагиб, несмотря на
замечательное  мужество,  с  каким  он  вел свои войска, подвергая опасности
свою  жизнь,  не  имел  качеств,  необходимых  для  заговорщика.  Поэтому он
тщательно  скрывал свое возвращение от принца, решив предупредить его только
в  самую  последнюю  минуту,  из  опасения какой-нибудь неосторожности с его
стороны.
     - На  коня,  Нана!  - скажет он ему в один прекрасный день. - Вся Индия
восстала, и мы начнем снова!
     Он  был  уверен,  что  найдет  в  нем героя знаменитой битвы на равнине
Джуммы.
     Молчание  друга  очень  удивляло  Нана-Сагиба; сдержанный, как все люди
востока,  он  никогда  не  выказывал  беспокойства. Но вот в один прекрасный
день  он  получил  тайное  сообщение  общества "Духов Вод", приглашавшее его
быть  готовым  на  всякий случай, не говоря ничего окружающим, так как Декан
готовится  сбросить  с  себя иго; оно уведомляло его также, что делегация от
Верховного  Совета  явится  за  ним,  когда  наступит  время  стать во главе
восстания.
     Это  Кишная  подготовил  свои  сети.  Однако, спустя несколько времени,
Арджуна,  настоящий  браматма,  прибыл  в  Нухурмур,  куда  его проводил сын
Анандраена;   он  подтвердил  это,  прибавив  также,  что  ждет  возвращения
Сердара.   В   этот   день  все  торжествовало  в  Нухурмуре,  и  Барбассон,
посоветовавшись  по своему обыкновению с памятью Барнета, объявил, что лучше
сто  раз  начинать борьбу, чем продолжать вести уединенную жизнь, на которую
их  обрекли.  А  про  себя  провансалец говорил: "Я уверен, что Барнет, став
миллионером,  направился  бы  на  первом  пароходе,  отходящем  в  Европу, -
единственном  месте,  где  можно  спокойно  наслаждаться своим состоянием. А
если  Барнет  так  поступил  бы,  то  почему и мне не поступить так же? Ведь
Барнет  был  олицетворение  честности. К тому же Нана дал мне этот миллион в
награду за мои услуги, - мы, значит, квиты, и я свободен".
     Составив  этот  план  в  своем уме, Барбассон с нетерпением ждал случая
покинуть  гроты  Нухурмура.  Послушай  только  его,  -  так  все  бы  сейчас
отправились в Беджапур, чтобы присоединиться к Сердару.
     Ах!  Барбассон, ты хочешь запятнать бегством свою жизнь, полную упорной
борьбы,  мужества,  энергии и самых опасных предприятий! К счастью, судьба в
память  твоих  прежних услуг решила иначе, и в минуту опасности в тебе снова
проснулось сознание долга.
     Как  только  Сердар  узнал  тайну  существования  Кишнаи  и  его смелые
маневры,   он  тотчас  же  послал  факира  в  Нухурмур,  чтобы  предупредить
Барбассона  и  Нана  о  возможности  прибытия к ним предателя. Но по роковой
случайности,  весьма  обыкновенной  в Индии, посла укусила ядовитая змея; он
умер,  и  труп  его,  спустя  несколько  минут,  сделался добычей шакалов. В
Нухурмуре  поэтому ничего не знали о том, что случилось в Беджапуре, когда в
один  прекрасный  вечер  явился Кишная с депутацией от общества "Духов Вод";
все  были  в масках, согласно уставу Совета Семи, и, к довершению несчастья,
Арджуна,  которого  Сердар  не  мог  известить  ни о чем, занимая его место,
признал их за членов Совета.
     Кишная  к  тому  же  привез  браматме, Нана-Сагибу и Барбассону вести о
Сердаре.  Он  знал  все  так  прекрасно, что ему не стоило труда играть свою
роль  и  обмануть  принца  и  его свиту. Решено было поэтому на следующий же
день  присоединиться  к  Сердару. Вечером перед тем, как ложиться спать, туг
отправил посла к сэру Джону Лауренсу.
     В  этом послании, полном уверенности в успехе, был намек на Барбассона,
потому  что  провансалец  весь  день  почти  не  спускал пытливого взгляда с
начальника тугов.
     Все  шло  к  лучшему,  по  мнению туга и, уверенный в успехе, он все же
постарался  внушить  некоторые  опасения  сэру Лауренсу с единственною целью
придать  себе  больше  цены  в глазах вице-короля. Барбассон, однако, не без
причины  смотрел  на  туга  с  таким  упорством.  Провансалец  не говорил на
телингском  наречии Малабарского берега, которым преимущественно пользовался
Кишная.  Как все люди, не понимающие какого-нибудь языка, он легко удерживал
только  те  выражения,  сочетания  которых  больше  всего  поражало его ухо.
Слушая,   как   Кишная   говорил   о  Сердаре,  Барбассон  был  поражен  его
произношением   этого   имени.   Начальник   тугов   обладал  совсем  другой
интонацией,  которая  не  походила  на  интонацию  живущих  в Нухурмуре, что
особенно   было  заметно  при  произношении  имени  Сердара.  И  чем  больше
вслушивался  провансалец,  тем  больше  казалось ему, что он уже не в первый
раз слышит эту характерную интонацию.
     Барбассон  отличался  прекрасной  памятью,  хотя  это  не  помешало ему
сказать: "Будь жив бедный Барнет, он сообщил бы мне кое-что на этот счет".
     Напрасно  ломал  он  голову над тем, где он слышал этот голос, - память
отказывалась  служить  ему.  Но  он не отчаивался, ибо чем больше думал, тем
больше приходил к убеждению, что с этим связано что-то весьма важное.
     День   прошел  в  этих  размышлениях,  и  бесплодные  старания  его  не
увенчались  успехом;  он  мог  свободно  заняться этим, так как вынужден был
ежеминутно  отвечать  на  просьбы своих товарищей и вопросы вновь прибывших.
Ночь,  дав ему возможность удалиться, должна была облегчить и его изыскания.
Он  занимал  прежнее помещение Сердара - место, которое он занял, в качестве
старшего  коменданта  крепости.  Удалившись  на  покой,  Барбассон тотчас же
занялся приведением в порядок своих мыслей.
     - Ну-с,  -  сказал  он,  -  будем  рассуждать вполне логично, как делал
бедный  Барнет  во  всех  случаях, - ибо Барнет был олицетворением логики. Я
поражен  знакомым произношением этого замаскированного члена общества "Духов
Вод",  и  нахожу,  что  слышал  уже его. Это важно лишь в том случае, если я
могу  приписать интонации одному и тому же лицу; если же это сходство в тоне
и  разговоре  принадлежит  двум  разным  лицам  -  то  я напрасно ломаю себе
голову.  Но  если,  как  я  имею  основание  думать,  это одно и то же лицо,
которое  я  уже  слышал,  то  таинственный  субъект  начинает  казаться  мне
подозрительным.  Я  не  могу  его узнать под маской, зато он может прекрасно
видеть,  кто мы, и если он не напоминает мне, при каких обстоятельствах мы с
ним  виделись,  значит,  он  имеет  важные  причины  скрывать свою личность.
Исходя  из  этого,  я  должен  узнать,  где я видел это лицо вместе со своим
другом. Прибегнем же к исключению неизвестных из нескольких уравнений.
     Барбассон  исключил все месте, где они не бывали вместе с Барнетом, все
приключения,  в  которых  янки не участвовал с ним, и в результате убедился,
что  он  не встречал этого таинственного лица ни на Цейлоне, ни в Нухурмуре;
затем  он  мало-помалу  до  того  сузил  поле  своих догадок, что ему ничего
больше  не  оставалось,  как  перейти  к анализу ужасной ночной экспедиции в
лагерь  тугов,  где  Барнет  умер.  С тем вместе он вспомнил, что в ту самую
ночь,  когда  он  был  пленником  в  подземелье  пагоды, он узнал о западне,
которую туги устроили Сердару.
     Радость  при  этом открытии была до того велика, что Барбассон, подобно
Архимеду,  едва  не соскочил со своей постели и не принялся кричать: "Нашел!
Нашел!".
     Скоро  он  заметил,  однако,  что  несколько  поспешил праздновать свою
победу.  Он  вспомнил,  что  начальник тугов, Кишная, говорил один, объясняя
своим  приверженцам,  какую западню он придумал для Сердара... Но Кишная был
повешен  в  Кеймуре,  а  потому  нечего было ждать возможности видеть его во
плоти и крови в Нухурмуре.
     - Нет,  судьба  решила,  что я не найду, - вздохнул бедный Барбассон. -
Ах! Барнет, Барнет! Как недостает мне в эту минуту твоего высокого ума.
     Не   падая,   однако,  духом  и  с  упорством,  присущим  ему  во  всех
предприятиях,  провансалец  снова  принялся  за  целый  ряд  выводов, и этот
вторичный  обзор  привел  его  к  тому  же  решению:  в  ночь, проведенную в
развалинах  пагоды,  он  слышал  имя  Сердара,  произнесенное  таким  именно
странным  образом,  и произносил его туг Кишная. И вот теперь в Нухурмуре он
слышит  совершенно  ту  же  интонацию,  тот  же  тембр,  тот же голос. Итак,
человек  в  развалинах  и  маскированный  посетитель  Нухурмура одно и то же
лицо,  то  есть  Кишная! Но это ведь невозможно, ибо Кишная повешен... Таков
был круг, из которого Барбассон никак не мог выбраться.
     - А  между  тем, - рассуждал он, - логика может ошибаться только тогда,
когда  выводы  построены  на  ложных  основаниях;  в настоящем же случае все
основания  вполне точны; такое соединение оттенков, ударения, тональности не
может встречаться в двух разных голосах... Факт, следовательно, неверен...
     Добравшись  до  этого  пункта,  Барбассон не останавливался больше. Кто
может  доказать,  что  туг  был повешен! Негодяй слишком хитер и мог нарочно
распространить  этот  слух,  чтобы  вернее  обмануть  своих противников. Он,
Барбассон,  не  присутствовал  при  повешении, он не может утверждать этого,
потому  что  не  видел  факта  собственными  глазами.  А  раз  он  не  может
утверждать,  то  не  может  и  делать  этот  факт  основанием  безошибочного
рассуждения...  И  разве  у  него  нет  средств  проверить  этот  факт? Если
незнакомец - Кишная, Барбассон сумеет это узнать.
     Сделав такое предположение, Барбассон не мог уже оставаться на месте.
     Если   Кишная   был   жив  и  пробрался  в  Нухурмур  благодаря  своему
переодеванью,  погибли  все,  и  принц, и товарищи его, и сам он, ибо туг не
мог  иметь  другой  цели,  как  предать  их  англичанам... Почем знать, быть
может,  красные  мундиры  оцепили  уже пещеры! Не было возможности прожить и
пяти  минут  с  таким  предположением,  а  потому Барбассон решил немедленно
проверить свои подозрения.
     План,  составленный им, был очень прост; для исполнения его требовалась
только  ловкость.  Принц  предоставил свой большой салон членам Совета Семи,
которые  буквально  падали от усталости вследствие продолжительной и быстрой
ходьбы,  и без всяких церемоний расположились на мягких коврах, разостланных
на  полу этой комнаты. Ночная лампа, спускавшаяся с потолка, освещала спящих
бледным  и  тусклым  светом.  Барбассон  вошел босиком в комнату гостей; все
спали  глубоким  и  спокойным  сном.  Заметив тщательно место, где находится
Кишная,  он погасил лампу и лег осторожно подле него; счастливый этим первым
успехом,  он подождал несколько минут, чтобы дать время пройти легкой дрожи,
вызванной  волнением.  Затем  он взял правую руку незнакомца и несколько раз
пошевелил  ею,  как человек, который желает привлечь на себя внимание только
того,  с  кем  он  хочет  говорить;  чтобы тот не заговорил сразу громко, он
шепнул ему на ухо:
     - Кишная! Кишная! Ты спишь?
     Сдержанный,   таинственный   тон  этих  слов  должен  был  предупредить
вопрошающего,   что   нужно  отвечать  осторожно.  Барбассон  с  томительной
тревогой  ждал  пробуждения  спящего.  Если  он ошибался, - у него был готов
выход:  он  спросит незнакомца, не желает ли он, чтобы снова зажгли лампу, а
последний,  не  понимая  ничего  со  сна, не придаст значения другим словам,
которые  слышал.  Все  это  было,  впрочем, не важно, если спящий не Кишная.
Провансалец спросил вторично:
     - Кишная, ты спишь?
     Вслед за этим он услыхал слова, сказанные еще более заглушенным тоном:
     - Кто меня зовет?.. Это ты, Дамара?
     Волнение  Барбассона  было  так  сильно,  что  он  не  в  состоянии был
отвечать   сразу;   сдавленное   горло  отказывалось  ему  служить;  понимая
опасность  молчания,  он  призвал на помощь всю свою энергию и сказал "да" -
на что получил немедленный ответ:
     - Неосторожный!  Не произноси здесь моего имени... Все они считают меня
повешенным;  если  они  узнают, кто мы такие, - тогда мы не выйдем живыми из
Нухурмура... Что тебе нужно?
     - Видишь,  - сказал Барбассон с большей уверенностью на этот раз, - они
погасили лампу... ты не боишься западни?
     - Только-то!..  Спи  спокойно  и  дай  мне  также  покой,  я нуждаюсь в
отдыхе... Никто ничего не подозревает.
     - Ты отвечаешь за нас... я не особенно покойно чувствую себя здесь.
     - Да,  я  отвечаю  за  всех вас... Спокойной ночи, трус, и не буди меня
больше.
     И  Кишная  повернулся  в  противоположную  сторону от мнимого Дамары, а
несколько  минут  спустя  спокойное  и  ровное  дыхание его показало, что он
опять  заснул  глубоким  сном.  Видя,  что  нет  больше  никакой  опасности,
Барбассон  тихонько  вышел  из  комнаты  и поспешил к себе, где прежде всего
ткнулся  лицом  в  воду.  Он задыхался... Кровь прилила ему к голове с такою
силою,  что  он опасался апоплексического удара. Благодаря такому обливанию,
он успокоился, насколько это было возможно при данных обстоятельствах.
     - Ага!  Господин  Кишная!  -  сказал  он,  когда к нему опять вернулась
способность  говорить.  -  Вы  недовольны,  что  вас  не  повесили, и имеете
смелость  положить голову прямо в пасть волку, как говорил Барнет, обожавший
эту  метафору...  Ну-с, теперь вы будете иметь дело со мной, и на этот раз я
вас не выпущу.
     Барбассон  решил  ничего  не говорить ни Нане, ни своим товарищам, - он
готовил им сюрприз.
     На  рассвете  он  вышел  прогуляться по берегу озера и вернулся прежде,
чем  кто-либо  заметил  его отсутствие. Затем он принялся готовить удочки; в
то  время  как  он  занимался этим во внутреннем саду Нухурмура, туда пришел
туг,  который  только что проснулся. У последнего также были свои планы; ему
очень  хотелось  знать,  почему европеец так странно вел себя по отношению к
нему,  и  туг  был  доволен,  что  встретил его одного. К великому удивлению
своему,  он  нашел  в  нем большую перемену. Барбассон, которому нечего было
больше узнавать о нем, был в прекрасном настроении духа и очень любезен.
     - Салам,  бабу!  - сказал он туземцу, как только увидел его еще издали.
- Как ты провел ночь?
     Титул  "бабу" дастся всегда богатым индусам высокой касты, а потому туг
был этим польщен.
     - Салам,  сагиб!  -  отвечал  он.  - Всегда отдыхаешь хорошо под крышей
добрых людей... Ты рано встаешь, сагиб, солнце еще не взошло.
     - Это  самое  лучшее  время  для  рыбной  ловли,  а  так как мы уезжаем
сегодня,   то   я   в  последний  раз  хочу  половить  рыбки.  Ты  занимался
когда-нибудь этой забавой?
     - Нет; она совсем мне незнакома.
     - Ты  удивляешь  меня, бабу! Это самое приятное препровождение времени,
которым  занимаются  и  мыслители,  и  философы; рука занята, ум же свободно
предается  самым  возвышенным  мечтам...  Не  хочешь  ли  пройтись со мною к
озеру?
     "Я  ошибся на его счет, - подумал Кишная, - он просто дурак... Как я не
догадался  раньше!  Рыболов!  А  еще говорили, будто европейцы к Нухурмуре -
серьезные противники!"
     - Принимаешь мое предложение? - спросил Барбассон.
     - Я  рад  быть  тебе приятным, сагиб! - отвечал туг, недоверие которого
совершенно исчезло.
     - Так  идем...  Самое  время,  когда  рыба  клюет охотно. Обещаю тебе к
завтраку блюдо по твоему вкусу.
     - А  ты  разве  занимаешься  стряпней? - спросил Кишная снисходительным
тоном.  -  "Рыболов  и  повар,  -  думал он, - бедный человек! И таким людям
поручают  охрану  Нана-Сагиба...  Нет,  право,  и  труда  никакого  не  было
завладеть героем восстания после отъезда Сердара... Знай я это..."
     - Кухня,  бабу,  не  имеет  тайн  для  меня, - продолжал провансалец, -
каждый  день  я  сам  приготовляю  принцу  разные  кушанья... Одна прелесть,
говорю тебе.
     И он щелкнул языком с видом наслаждения.
     - Он  напрасно  уезжает...  Вместо  того,  чтобы начинать свои пляски с
англичанами,  он  лучше  оставался  бы здесь, где я забочусь о нем, где холю
его...  Впрочем,  это  его  дело; есть люди, которые понимают по-своему, что
такое счастье.
     Все  подозрения  туга  мало-помалу  улетучивались.  Вначале  он  боялся
какой-нибудь  ловушки; исполняя такое опасное поручение, он все время должен
был  держаться  настороже  -  и  ни  за что не согласился бы на такую раннюю
прогулку   ни   с  одним  туземцев,  а  тем  более  с  европейцем  из  свиты
Нана-Сагиба.  Прогулка  на  озеро  показалась  бы  ему еще опаснее, не играй
Барбассон  так  прекрасно  своей  роли.  Вид  у него был такой добродушный и
безобидный!
     - Следовательно,  -  сказал  туг, желавший окончательно разувериться на