Сердар  ушел  от  него  со слезами на глазах и с сердцем, переполненным
восторженным  удивлением  к  своему  герою, слабостей которого он никогда не
хотел видеть.
     - Какая  жалость,  что  нам  не  удалось  освободить Индию! - сказал он
своим друзьям. - Какой великий государь был бы у нее!
     - Так   вот   всегда   и  пишут  историю!  -  шепнул  Нариндра  на  ухо
Раме-Модели.
     Всю  ночь  не  мог  Сердар  закрыть  своих  глаз;  он  не помнил, чтобы
испытывал  хоть  раз  такую радость с того дня, когда двадцать два года тому
назад,  вечером  во  время битвы при Исли, маршал Бужо приколол ему на грудь
крест  Почетного  Легиона, сорванный потом, благодаря тому негодяю... Он был
свободен...  Свободен наконец... А виновник всех его несчастий находился, по
соизволению  неба,  в Индии. Человек этот, который добился того, что военный
суд  лишил  Сердара  чина  и ордена, который был причиной того, что отец его
проклял,  вся  семья  оттолкнула от себя, что он вот уже двадцать лет бродит
по  всему  миру,  чтобы заглушить свое отчаяние беспрерывным передвижением с
места  на  место,  заговорами,  битвами,  -  этот человек назывался Вильямом
Броуном  и  был губернатором острова Цейлона. Год тому назад он встретился с
ним  лицом  к  лицу  и думал, что убил его во время дуэли без свидетелей, но
Богу  было  угодно,  чтобы  он остался жив, дабы дать возможность бывшей его
жертве  вырвать  у него признание и доказательство его подлого поступка. Вот
куда  немедля  хотел  отправиться Сердар, теперь снова Фредерик де Монмор де
Монморен;  ему  хотелось  привести  это  доказательство  своей сестре, чтобы
первое  слово,  услышанное  ею  от него, было: "Твой брат был всегда достоин
тебя".
     За  час  до  восхода солнца на берегу озера стоял Ауджали с хаудахом на
спине  и  ждал, пока маленький караван кончал свои последние приготовления в
путь.  Сердар  брал  с  собою  только  Нариндру  и  Раму, которым Нана-Сагиб
разрешил  сопровождать  его. Беспечный принц, помня слова индусов: "Мы будем
биться   в  первом  ряду,  но  с  тобою",  -  предпочитал  оставить  у  себя
чужестранцев,  которые  не  придут каждую минуту тревожить его покой и будут
хорошо  служить  ему  благодаря его золоту. Не странно ли, что человек этот,
выказавший   столько   мужества  во  главе  восставших  сипаев,  впал  после
поражения  в  полную апатию, присущую всем восточным принцам? Не будь у него
той  беспредельной  гордости,  которая  заставляла  его бояться, как смерти,
публичной   выставки   перед   народом,   которая   на  основании  индусских
предрассудков  должна  была  низвести  его  на один уровень с париями, он бы
давно  уже  сдался  англичанам  и  поселился  в  одном из дворцов на берегах
Ганга,  чтобы  вести  там  созерцательную  жизнь, какую ведут лишенные трона
раджи.
     В  ту  минуту,  когда  маленький  отряд готовился отправиться в далекий
путь  к  Гоа,  чтобы  сесть  там на шхуну "Диана" и ехать в Пуант де Галь, к
Сердару  подошел  со  своими  пантерами Рам-Шудор и просил его, как милости,
позволения  сопровождать  его.  Сердар  хотел сначала отклонить его просьбу,
когда в голове у него мелькнула одна мысль.
     - Кто знает, что может случиться? - пробормотал он.
     Пантеры,  привыкшие  уже  к слону, которому Нариндра преподал урок, как
он  должен  вести  себя  с  ними,  весело прыгали вокруг него. Сердар указал
факиру на них и сказал:
     - Можешь ты заставить их сидеть в хаудахе?
     - Если  желаешь, Сагиб, - отвечал факир, - эти животные дрессированные,
которых  я  показываю  на  праздниках  в  деревне, они привыкли повиноваться
одному моему знаку.
     И,  чтобы  доказать  это,  приказал пантерам прыгнуть на спину колосса.
Ауджали,  успокоенный  присутствием  своего  махута,  принял довольно хорошо
этих новых еще для него путешественников.
     - Закрыть  хаудах  и  в  путь!  - громким и звучным голосом скомандовал
Сердар.
     Кто  может описать неизмеримую радость, наполнявшую его грудь! Двадцать
лет  ждал  он  этого  сладостного  часа!.. Да, это правда, его ждет борьба с
врагом  могущественным,  в распоряжении которого находились все средства для
защиты,  но мысль эта не могла удержать его ни на минуту. План его давно уже
созрел...  Он  был  уверен в успехе, да, наконец, чего нельзя было сделать с
такими  отважными  людьми, как Нариндра и Рама-Модели! Когда маленький отряд
перешел  гору  Нухурмур,  Сердар  остановился. У ног его лежали свежие тихие
воды  озера,  сверкавшие  под  первыми  лучами  восходящего  солнца; со всех
сторон  тянулись  друг  за  другом пригорки и долины, покрытые непроходимыми
лесами,  среди  которых  трудно  было  различить  тот именно, где шел путь к
таинственному жилищу в Нухурмуре.
     - Нет,  -  сказал  он  после  нескольких минут глубокого размышления, -
только измена может открыть это убежище... Я спокойно могу ехать.
     Повернувшись   затем   к  слону,  высившемуся  над  обширным  Индийским
океаном,   волны   которого  слегка  отливали  лазурью  под  первыми  лучами
пробуждающегося  дня,  он  сделал  вызывающий  знак  рукой в сторону острова
Цейлона и воскликнул:
     - Теперь наша очередь с вами, сэр Вильям Броун!
     Путешественники  и  не заметили, спускаясь к берегу, вдоль которого они
должны  были  ехать  вплоть  до самого Гоа, как из-за группы пальм выглянула
чья-то  голова  и  долго с зловещей улыбкой следила за ними. Это был Кишная,
начальник  тугов.  Спустя  несколько  времени после того, как противники его
потерялись среди извилин леса, он вышел из-за деревьев, где скрывался.
     - Хорошо,  -  сказал  он,  -  Рам-Шудор  с  ними, они скоро узнают, что
значит  доверяться  Рам-Шудору...  Ха-ха!  Славную историю придумал он им...
Его  дочь, прекрасная Анниама у тугов!.. И "страшная клятва"... Безумцы, они
не  знают, что туги признают одну только Кали, мрачную богиню, и что для них
не   существует  никаких  клятв,  кроме  тех,  которые  они  произносят  над
трепещущими внутренностями жертв...
     Уверенный  в  том,  что  никто  его  не  слышит,  он с зловещим хохотом
воскликнул:
     - Ступайте,  спешите  в пасть волка. Вильям Броун предупрежден уже, что
Рам-Шудор  везет ему друзей... Вы будете довольны приемом. - И он повернул в
сторону озера Нухурмур.


 * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

РАЗВАЛИНЫ ХРАМОВ КАРЛИ


I

          Идеи  Барбассона  и  мечты  Барнета.  -  Рыбная ловля. -
          Таинственное движение шлюпки. - Зловещие предчувствия. -
          Отпечаток  человеческой  ноги.  -  Непонятный  арест.  -
          Неизбежная смерть. - Заколдованная шлюпка.

     В  это  утро Барбассон был в прекрасном настроении духа, а Барнет видел
все  в  розовом  цвете;  отъезд  Сердара не нарушал ни в чем довольства двух
друзей.  Мы  даже не поручимся за то, чтобы отъезд этот в сильной степени не
способствовал    увеличению    спокойствия    духа,    душевного    мира   и
жизнерадостности,  которую  в  данную  минуту  испытывали  оба  они в равной
степени.
     Этот   человек  знатного,  по-видимому,  происхождения,  с  изысканными
манерами,  приветливый,  но  сдержанный, внушал им почтение; они чувствовали
себя  неловко  в  его  присутствии:  его  нельзя  было  похлопать по жилету,
обращаться  к  нему  с  бесцеремонными  шуточками,  какие  позволяются между
друзьями.  Он  не  был,  одним  словом,  из их общества, и, хотя позволял им
обращаться  с  собой  просто,  что  вполне  допускалось их настоящим образом
жизни  и  положением,  они  никогда  не могли решиться на это; между тем нет
ничего  более  фамильярного  по своей натуре, чем провансалец, а тем более -
янки.  Вот вам пример - ничто так не даст надлежащего понятия, как пример, -
одолжите  лошадь  провансальцу  раз,  другой,  а в третий он скажет: "Доброе
животное  эта  наша лошадь". А янки со второго раза не отдаст вам ее больше,
если не забудет отослать вам ее в первый.
     Несмотря  на  то,  что в Нухурмуре пользовались полной свободой, руки у
Барбассона  и  Барнета  были  не  так  развязаны,  как  они  того хотели бы;
присутствие  Сердара  сдерживало  их,  что  происходило  более  от  сознания
собственного ничтожества, чем от того, как он всегда относился к ним.
     Раз   он   уехал,   они  становились  хозяевами  пещер,  потому  что  о
Нана-Сагибе  бесполезно  и  говорить;  принц жил один в той части пещер, где
Сердар  приготовил для него помещение, пил только воду, курил все время гуку
и  не мог стеснять наших двух авантюристов, которые дали себе слово кататься
как  сыр в масле за время отсутствия Сердара. Они в тот же день принялись за
исполнение  своего  намерения. Было уже двенадцать часов, а стол все еще был
покрыт остатками десерта.
     - Скажи  мне,  Барнет,  -  начал  Барбассон  после  вкусного  завтрака,
который  привел его в прекрасное расположение духа, потому что оба несколько
злоупотребили  прекрасным  бургундским,  -  скажи  мне...  у меня накопилось
множество идей, и мне хочется, чтобы ты одобрил их.
     И  он  налил себе вторую чашку душистого мокко, отливавшего золотистыми
искрами.
     - Как и мне, Барбассон.
     - Зови  меня  Мариусом,  хочешь?  Как-то приветливее... Ты мой друг, не
правда ли?
     - Идет  на  Мариуса,  -  отвечал  Барнет  с  сияющим  лицом,  - с одним
условием.
     - С каким?
     - Чтобы  ты  звал меня Бобом, это нежнее; ты мой друг, как и я твой, не
так ли?
     - И получается два друга.
     И  приятели  расхохотались  с  тем  глупым видом, какой бывает у людей,
дошедших до границы опьянения.
     - Условие  заключено,  -  сказал  Барбассон,  -  ты  будешь  звать меня
Мариусом, а я тебя Бобом.
     - Я  говорил тебе, мой милый Мариус, что у меня в голове скопилась куча
проектов, относительно которых мне хотелось бы знать твое мнение.
     - И  я,  как  ты,  мой  милый Боб, - отвечал марселец, - если бы ты мог
видеть  все  мысли,  которые шевелятся у меня в мозгу, их... их как звезд на
небосклоне...  Как  ты  находишь,  однако, удобно нам здесь рассказывать или
нет...  Эта  лампа  прожигает  мне  череп,  а  с  меня довольно и моих идей,
которые  сталкиваются,  переталкиваются...  К  тому  же  я не нахожу нужным,
чтобы   Сами   присутствовал  при  нашем  конфиденциальном  разговоре...  Не
пройтись  ли кругом озера? Разговаривая о своих делах, мы можем употребить с
пользой  время  и  наловить  превосходных  лакс-форелей...  недурное блюдо к
ужину.
     - Браво,  Мариус!  Не  считая  того,  что  мы  подышим свежим воздухом,
насладимся  прекрасной  природой,  голубыми  волнами,  обширным  горизонтом,
листьями лесов, мелодичным пением птиц...
     - Я не знал, что ты поэт, Боб...
     - Чего ты хочешь? Можно разве вдохновиться, когда живешь в норе?
     - Идем...
     - Возьму только карабин и сейчас к тебе...
     - Вот еще, Боб, погоди... Никакого оружия, кроме наших удочек.
     - С  ума  ты  сошел,  Мариус?  Или  на  тебя действует это превосходное
бургундское...
     - Ни   слова  больше,  не  то  пожалеешь...  Слушай  и  удивляйся  моей
проницательности. Что сказал махрат, вернувшись из Бомбея?
     - Ей-богу, не помню.
     - Он  сказал,  -  продолжал  Барбассон, отчеканивая каждое слово, - что
англичане   даровали  полную  амнистию  всем  иностранцам,  участвовавшим  в
восстании, с условием, что иностранцы эти сложат оружие.
     - Так  что  ж,  мы ведь не можем сложить его, мы... мы клялись защищать
до самой смерти...
     - И наивен же ты, мой бедный Боб! Дай я кончу...
     И он продолжал поучительным тоном:
     - Видишь,  Боб,  надо  уметь  жить, иначе ты сделаешься жалкой игрушкой
событий,  с которыми человек сильный должен уметь справиться. Ясно, что пока
Нана-Сагиб  платит нам и мы не вынуждены будем бежать, мы не складываем и не
сложим  оружия;  что  касается  англичан...  представь  себе,  что мы в одно
прекрасное  утро попадаем, - ведь они, смотри, тут как тут, - попадаем среди
отряда Хигландеров*.
     ______________
     *   Highlander  -  горный  житель,  шотландец.  Барбассон  выговаривает
неправильно: вместо Хай, он говорит Хиг.

     - Хайландеров!
     - Что ты говоришь?
     - Хайландеров!
     - Хайландеров,  хайландеров,  мне-то что до этого? В Марселе мы говорим
"хигландер".  Ну,  предположим,  что  они захватили нас: "Что вы делаете?" -
говорит  нам  их  начальник. - "Дышим свежим воздухом". - А так как у нас не
будет  другого оружия, кроме удочек, нас не имеют права повесить, мой добрый
Боб!..  Если  нас обвинят в том, что мы участвовали в восстании, мы ответим:
"Очень  может  быть,  но  мы  сложили оружие". Что они скажут на это, раз мы
исполнили  условия  амнистии?  Если  же у нас найдут револьвер, даже простой
кинжал,  мы  погибли;  первое  попавшееся  дерево,  три  метра  веревки, - и
предсказание Барбассон-Барнет-старших исполнится... Понимаешь теперь?
     - Мариус, ты великий человек.
     - Понимаешь,   что   таким  способом  мы  сохраняем  наше  положение  у
Нана-Сагиба и удовлетворяем англичан.
     - Понимаю... Понимаю, что я ребенок в сравнении с тобою.
     - И  потом,  не  видишь  ты  разве,  что  при настоящем положении вещей
всякая  попытка  к  сопротивлению  была  бы абсурдом... Нет, клянусь честью,
занятная  штука:  Барнет  и  Барбассон  вошли  в соглашение и объявили войну
Англии.  Надо  быть  экзальтированным,  как Сердар, чтобы мечтать о подобных
вещах.
     - Но  ты  кричал еще громче меня: "Умрем до последнего! Взорвем себя на
воздух  и  схороним  с  собою  и  врагов  наших  под  дымящимися развалинами
Нухурмура!"
     - Ну,  да, мы люди южные, мы всегда таковы, мы горячимся кричим сильнее
других...  К  счастью,  обратный толчок наступает скоро и мы останавливаемся
как  раз  в  ту минуту, когда другие начинают в свою очередь глупить. Ну так
как же? Одобряешь ты мою идею?
     - Превосходная... Берем удочки.
     После  этого  достопамятного  разговора  друзья  вышли  и направились к
заливу, где находилась шлюпка.
     - Стой,  -  сказал  Барбассон,  который  вошел  первым  на борт, - люки
закрыты! Черт бы побрал этого Сердара, он не доверяет нам.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Неужели  ты  не помнишь, что он предупреждал нас, чтобы мы не плавали
в  шлюпке  по  озеру  из  боязни  какого-нибудь шпиона поблизости. На тот же
случай, если бы мы не устояли против искушения, он и запер люки.
     - Это неблагородно с его стороны.
     - Ага,  вспомнил!  Там,  на  задней части шлюпки, подле винта и компаса
есть  такая  рукоятка,  ею  можно привести шлюпку в движение, если только не
прерван электрический ток. Вот посмотрим сейчас.
     При   первой   же   пробе,  сделанной  Барбассоном,  шлюпка  немедленно
повиновалась толчку... ток не был прерван.
     - Мы спасены! - воскликнул провансалец. - У нас будет лакс-форель!
     Шлюпка  скоро  вышла  из  залива,  и  друзья двинулись прямо к середине
озера;  там  на  каменистой  мели  среди  эрратических  валунов  ледникового
периода  встречалась  обыкновенно  эта  чудная рыба, которую они так жаждали
поймать.  Они  двигались  вперед  умеренным  ходом  и  готовили свои удочки,
урывками продолжая начатый разговор.
     - Чем  больше  я  рассуждаю,  тем  меньше  понимаю  поступок Сердара, -
сказал  Барбассон,  хлопая  себя по лбу, как бы думая этим породить в голове
объяснение  факта,  так занимавшего его, - это недоверие в человеке, который
всегда  думает,  чтобы  не  оскорбить  чьей-нибудь  щепетильности, совсем не
согласуется  с  рыцарским  великодушием,  доказательство которого мы столько
раз уже видели даже в самых ничтожных вещах.
     - Он, быть может, без всякого намерения закрыл вчера эти люки.
     - Мы  были  с ним, Барнет, и я прекрасно помню, что он не запирал их на
ключ.  Задвинь  он  просто двери, мы могли бы открыть их, а между тем они не
поддаются никаким моим усилиям.
     - Ба!  Чего  ты  так беспокоишься? Ключ может быть только у Сердара, не
так  ли? А сегодня утром ему сразу пришла какая-нибудь фантазия в голову. Он
мог, например, бояться, чтобы Сами не совершил экскурсии по озеру...
     - Сами не знает способа управлять шлюпкой.
     - Хитро,  ей-богу, нечего сказать. Нажать рукоятку проводника, и шлюпка
повинуется.  Да  всякому  ребенку  достаточно  будет пяти минут, чтобы найти
этот замечательный секрет.
     - И  что  же  с  того?  Сердар  сделал это не из-за Сами; он знает, что
молодой  индус  не способен нарушить его приказание, ему достаточно выразить
свое желание на этот счет.
     - Ты  становишься  скучным...  день  так хорошо начался, а ты испортишь
мне все удовольствие.
     - Что  делать,  я  нахожу  это  до того необыкновенным, что против воли
говорю  об этом... Не моя вина, если все так складывается, чтобы указать мне
на непонятную странность нашего положения.
     Барбассон  не шутил; чем больше размышлял он, тем сумрачнее становилось
его  лицо,  и  он  с беспокойством начинал всматриваться в окружающий берег,
точно  опасаясь, что вот-вот кто-нибудь вынырнет из лесу. Зато Боб продолжал
по-прежнему  подшучивать  над  ним,  желая  затронуть  его  самолюбие  и тем
изменить направление его мыслей.
     - Можешь  говорить,  что  хочешь,  -  сказал  ему  Барбассон, - в жизни
бывают  предчувствия  неизвестной  опасности,  основанные  на  едва уловимых
признаках,  и как горько сожалеешь о потом, когда не послушаешься их. Побудь
серьезным   хотя  бы  пять  минуточек,  и,  если  ты  найдешь  какой-нибудь,
возражение  на  то,  что  я скажу тебе, обещаю, что сам первый жестоко осмею
все мои, как ты называешь, смешные предубеждения.
     - Хорошо,  я  слушаю,  Мариус,  но  только  пять  минут,  ни больше, ни
меньше.
     - Я  допущу  на  одну минуту, как и ты, что Сердар, рекомендовав нам по
возможности  меньше пользоваться шлюпкой, - это его собственное выражение, -
раздумал  затем  и  вместо  того, чтобы довериться нашей осторожности, хотел
поставить  нас  в  невозможность  пользоваться  ею.  Неужели  в таком случае
человек  точный  и  рассудительный  оставил  бы  снаружи рукоятку проводника
машины?
     Барнет   был   поражен   таким  решительным  аргументом,  но  он  решил
упорствовать, не желая быть побежденным. Он отвечал, стараясь засмеяться:
     - Так  это  ты называешь прямым ударом, неопровержимым доказательством?
Простая   забывчивость   Сердара,   и   в   этой   забывчивости  нет  ничего
необыкновенного ввиду поспешности, с которой он готовился к отъезду.
     Но  веселость  Барнета не была на этот раз так естественна, как раньше;
он  был  поражен  логикой  товарища и шутил так себе, без всякого убеждения.
Барбассон  заметил  это;  но  вместо  того,  чтобы  торжествовать, сообразно
естественному  складу своего темперамента, он под влиянием своих впечатлений
удовольствовался только тем, что отвечал:
     - Хорошо,  пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что опасность
эта  угрожает непосредственно нам, а если бы и так, то открытый нами факт не
может  еще  служить  указанием...  Вот  мы  и на середине озера, я остановлю
шлюпку,  и  мы  закинем удочки... Какую сторону предпочитаешь ты? Невозможно
вдвоем удить рыбу в одном и том же месте, не рискуя перепутать веревочки.
     - Я на задней части шлюпки и остаюсь на ней, - отвечал Барнет.
     - Хорошо,  я  стану  на передней части; теперь хочешь ты или нет, но мы
удовольствуемся  первой  попавшейся  кому-нибудь  из нас штукой и вернемся в
пещеры.
     - Клянусь честью, я тебя не узнаю.
     - Слушай,  Барнет,  ты  видел  меня  при  осаде Дели и знаешь, что я не
отступаю   перед  опасностью,  но  ничто  так  не  действует  на  меня,  как
неизвестное,  таинственное,  непонятное; это безрассудно, глупо признаваться
в   том,  что  я  чувствую.  Скажи,  может  ли  озеро  быть  покойнее,  вода
прозрачнее,   небо  чище  и  более  залито  солнцем,  лес  веселее  и  берег
безмолвнее?  Не  правда  ли?..  И, однако, я боюсь чего-то, Барнет. Чего? Не
знаю,  но  боюсь...  Я  не  знаю,  чего  только не дал бы, чтобы верн