ную одежду на  батарею,
он снял все и, застыв посреди комнаты, уронил весь ворох на пол
и  не заметил. Лег на койку и, плотно сдвинув брови, лежал так,
водил пальцем по лбу.
     Потом открыл глаза. Оказывается, пролетело три часа. Спал!
Осталось всего полчаса! Брился под краном, не замечая  холодной
воды, умывался, приводил себя в порядок к встрече с датчанином.
Ничего  не  обдумывал,  у  него  не было такой привычки. Просто
готовился.  Приходил  в  новое  настроение.  Около  пяти  часов
зазвонил телефон.
     -- Это товарищ Стригалев? Иван Ильич?.. -- Звонила Раечка.
Значит,  и  она была введена в курс. Как легко, игриво она вела
свою роль! -- Иван Ильич,  к  нам  приехал  доктор  Мадсен,  из
Дании.  Он  хочет  вас  видеть. Вы можете подойти к нам?.. Он в
кабинете Петра Леонидыча. Будете? Пожалуйста, Иван  Ильич,  вас
ждут...
     Федор  Иванович уже был одет. Он сам бы не узнал себя -- у
него было острое, суховатое выражение,  глаза  глядели  куда-то
вдаль,  как  будто ничего не замечая вокруг, руки сами находили
пуговицу, ручку двери. Постояв на крыльце, как бы перед опасным
прыжком, он сбежал по ступеням.
     Открыв дверь в приемную ректора, он услышал веселый  голос
Варичева,  доносившийся  из-за  слегка отошедшей кожаной двери.
"Оба там?" -- глазами спросил у Раечки.
     -- Да, да, ждут, -- закивала она. -- Идите, идите.
     И он вошел.
     Варичев сидел за своим столом. Его  молодые,  приплюснутые
азиатские губы были радостно раздвинуты, открыв до мокрых десен
ряд желтоватых крепких зубов.
     -- Вот и наш доктор Стригалев! -- он встал и протянул руки
-- одну  к Федору Ивановичу, другую -- к поднявшемуся из кресла
высокому восхищенному золотисто-лысоватому иностранцу  в  очень
больших   очках   с   тончайшей,   почти  проволочной  оправой.
Иностранец смотрел на него, как на чудо, и восхищение его росло
и распускалось, как утренняя заря.
     Федор Иванович  слабо  улыбнулся,  принимая  в  свою  руку
длинные  пальцы  датчанина.  Потом  он  пожал  незаметную,  как
воздух, руку сидевшей на стуле около Мадсена молодой женщине  в
темном костюме.
     -- Мадам? -- сказал он ей, решив, что она тоже датчанка.
     -- Я из иностранного отдела, -- сказала она. Бросив на нее
задумчивый взгляд, он по-хозяйски сел во второе кресло.
     -- Я  очень рад с вами познакомиться, доктор Стригалов, --
сказал Мадсен на внятном русском языке, из которого  был  почти
исключен  мягкий знак. Этот русский язык слегка утратил живость
от слишком добротного изучения и зубрежки. -- Я приехал в  вашу
страну  специально  для того, чтобы увидеться с вами. Простите,
ваше имя...
     Лицо  Федора  Ивановича  перестало  ему  подчиняться,   он
подменил  ответ неуверенной улыбкой, и Варичев тут же сказал за
него:
     -- Иван Ильич.
     -- Иван Ильич, таким  я  вас  себе  и  представлял...  Да,
именно  таким!  И с ямкой на подбородке. Вы даже не можете себе
представить, какую сенсацию вызвало у  нас  сообщение  о  вашей
работе...  --  за очками иностранца все больше разгорались огни
интереса и восхищения. -- Это счастье  для  меня,  что  я  могу
здесь  сидеть  и  разговаривать  с  советским  ученым,  который
внезапно наставил нам всем нос...
     -- Мне кажется, вы преувеличиваете значение моих работ, --
сказал Федор Иванович  наконец,  собравшись  с  духом.  Варичев
молча ему кивнул.
     Датчанин  не  сводил  восхищенных  глаз с сидевшего против
него "доктора Стригалова". Остановил на мгновение взгляд на его
галстуке с "демократическим" узлом.
     -- У нас высоко оценивают ваши работы. Я  привез  несколко
оттисков.  Это  статьи,  где упоминается ваше имя и ваша тонкая
работа  по  дифференцированию  родителских   хромосом.   Авторы
сигнировали  эти  оттиски для вас собственноручно -- правилно я
употребил это слово?
     -- Моя давняя, еще студенческая работа... -- сказал  Федор
Иванович.
     Это заявление вызвало особенный восторг датчанина.
     -- Знаю,   знаю!  Потому  я  и  поверил  словам  академика
Посошкова, которыми он утверждал, что  доктор  Стригалов  имеет
гибрид "Солянум контумакс" и "Солянум туберозум". Это всемирная
слава!
     -- Этого   гибрида   нет,  --  безжалостно  отрезал  Федор
Иванович, и никто, глядя  на  него,  не  сказал  бы,  что  этот
ледяной  худощавый человек в спортивном пиджаке борется с самим
собой, почти теряет сознание.
     -- Я ожидал услышать это! -- воскликнул датчанин.  --  Мои
коллеги  предваряли  меня...  предупреждали,  что  у вас всякое
научное открытие является государственной тайной. Они  говорили
мне   еще,  что  академику  Посошкову  будет  узко...  туго  за
разглашение этой тайны. Если я  тогда  не  верил,  что  имеется
гибрид,  то  теперь, когда я слышал, что его нет, я окончателно
поверил, что он есть! Он есть! Вам придется мне доказывать, что
его нет. Это будет трудно сделать, господин Стригалбв!
     -- Его  нет,  --  повторил  Федор  Иванович   и   спокойно
прихлопнул   рукой  по  подлокотнику.  --  Заявление  академика
Посошкова лежит целиком на его совести.
     Он взглянул на Варичева, и тот кивнул несколько раз.
     -- Я знаю академика Посошкова, это честный  ученый!  Дайте
мне  иголку, я хочу уколоть себя в это место, -- смеясь, сказал
Мадсен и, чтобы было ясно, о каком месте идет речь, приподнялся
в кресле и сел. -- Скажите мне еще  раз,  где  я  нахожусь?  Вы
действително -- доктор Стригалов?
     -- Нате  вам иголку, -- тоже смеясь, сказал Федор Иванович
и достал  иглу  из-за  борта  пиджака,  где  он  держал  ее  по
армейской привычке. -- Нате иголку и, пожалуйста, уколите себя.
Я -- доктор Стригалев, и говорю вам, что гибрида нет. Но работа
в  этом  направлении  ведется. Я получил от академика Посошкова
ваш подарок...
     Тут он вытащил из грудного кармашка флакон с колхицином  и
поднял  его  над  головой. Глаза Мадсена округлились за очками.
Варичев посмотрел на датчанина и удовлетворенно опустил голову.
     -- Большое вам  спасибо  за  этот  колхицин.  На  днях  мы
приготовим раствор и попробуем намочить семена.
     Иностранец  уже  ничего не слышал. Держа в пальцах иголку,
он, как девушка, не  сводил  с  Федора  Ивановича  восхищенных,
молящихся глаз.
     _   Я   в   восторге!   Иван  Ильич!  Позволте  проклятому
капиталисту сфотографироваться с вами. На память. Камера у меня
в чемодане, это сплошь да рядом. Здесь, сзади этого кресла.  Мы
все сейчас...
     Варичев чуть было не вскочил при этом со своего места.
     -- Нет   смысла   фотографироваться,   --  Федор  Иванович
поспешно поднял руку, скорее адресуясь к нему. -- Если бы у нас
был гибрид -- тогда другое дело. Увековечивать разочарование...
стоит ли?
     "Да, я, кажется, действительно интеллигент  нового  типа",
-- подумал он при этом.
     -- Я  мог  бы  показать  вам некоторые свои полиплоиды, --
добавил он. -- Но этим вас не удивишь...
     -- Но  вы  же   получили   еще   полиплоид   дикого   вида
"Контумакс"...
     -- У  меня много полиплоидов, но "Контумакс" меня пока еще
не слушается.
     Варичев с улыбкой наклонил свою картофельную голову и стал
что-то рисовать на столе. Рисовал и иногда показывал то  Федору
Ивановичу,  то  датчанину веселый голубой глаз. Молодая женщина
из иностранного отдела  терпеливо  присутствовала  при  сложной
беседе  мужчин, думая что-то свое. Судьба свела в одной комнате
четырех  человек,  и  все  четверо  были  непостижимо  разными.
"Наверно,  во  всем мире не сыщешь четырех других объектов, так
глубоко, бесконечно далеких один от другого", -- подумал  Федор
Иванович.
     В  восемь  вечера, как и было запланировано Варичевым, все
четверо опять встретились, теперь в его доме, на той же  улице,
где был дом академика Посошков а.
     -- Кассиан  Дамианович  очень  доволен, -- сказал Варичев,
помогая Федору Ивановичу снимать полуперденчик, обнимая его. --
Я звонил ему сейчас. Очень мы с вами выручили старика. Отлегло,
говорит, от сердца.
     За  столом  распоряжалась  жена  Варичева,  с  золотом   и
драгоценными  камнями  на  гладких  голых  руках,  в  ушах и на
налитой шее, и с высокой башней крашеных волос ярко-коричневого
цвета.  Своей  рукой  раскладывала  всем  куски,  особенно   же
старалась   подложить  побольше  иностранцу.  Тот  с  интересом
наблюдал это тяжеловесное гостеприимство.  Молодая  женщина  из
иностранного  отдела  сидела  рядом  с  ним  и  изредка  что-то
говорила  Мадсену  на  его  языке.  Федор  Иванович,   которого
посадили   против   них,  старался  стойко  выдерживать  прямые
восхищенные взгляды датчанина. А тот затеял игру --  специально
ловил его взгляд и, поймав, каждый раз, смеясь, говорил:
     -- Иван  Ильич! Мне кажется, мы с вами поладим... Правилно
я употребил?
     Или:
     -- Страстно  желаю  сфотографироваться  вместе  с   Иваном
Ильичом Стригаловым! И с профессором Вари-чевым!
     Его так и тянуло к чемодану, где у него лежала камера.
     Основательно  выпив,  датчанин  стал  рассказывать о своих
встречах в Москве.
     -- - Я хотел иметь беседу с Кассиановичем... с  господином
академиком   Рядно.  Он  не  желал  меня  принять.  Я  все-таки
добился... О-о, я очень умею  добиваться!  И  он  меня  принял.
Оригиналный  человек.  Ума  палата,  правилно  я  сказал? Я его
спрашиваю о "Солянум контумакс". Он отвечает:  "Пейте  чай".  Я
ему:  "Вы  не  сказали".  Он  говорит:  "Пейте,  пейте  чай". Я
возражаю: "Я пью уже второй стакан!" Он отвечает:  "Пейте  еще.
Умейте понимать слова". И еще сказал старинное, я записал. Вот:
"Могий  вместити  да  вместит".  Я  так  и не понял: что это он
говорит? О чае? Потом мы долго молчали,  а  после  молчания  он
очень долго говорил. Он настаивал, что никакого достижения нет.
Сказал:  "Это  блеф,  так  у вас называется в Дании? Блеф, сон,
шизофрения". Так  он  формулировал.  Он  сказал:  "Вас  вообще,
иностранцев,  можно  водить  за нос, как хочешь. За усы водить,
как таракана. Академик Посошков и  водил  вас,  как  хотел,  на
вашем  конгрессе".  Рядом  с  Кассиановичем сидел его маленький
референт, а может быть,  телохранитель.  Профессор  Брузжак.  У
них, по-моему, сложные отношения. Он незаметно толкал академика
во  время  его  рискованных  пассажей. А Кассианович начинал на
него кричать: "Отстань, шо ты меня толкаешь!"
     Мадсен  очень  точно   передал   специфическую   интонацию
академика. Все расхохотались. Датчанин поднял рюмку:
     -- За здоровье академика Рядно! Выпили и принялись за еду.
     -- Академик  Посошков говорил совсем по-другому, -- сказал
Мадсен.
     -- К сожалению, он  умер,  --  тоном  председателя  подвел
черту Варичев, чтобы закрыть эту тему.
     -- Но  он  показывал  мне  настоящие  фотографии!  Это был
"Солянум контумакс"! Я работал десять лет. Конечно,  не  совсем
приятно, когда другой находит ключ
     к  замку.  Но я обрадовался и поехал! Я поехал поздравить!
Иван Ильич, пожалуйста, не ведите меня за усы, как насекомое.
     -- Нет никакого гибрида, -- сказал Федор Иванович.
     -- Гибрид есть.  У  меня  есть  чувство.  Наверно,  вы  не
понимаете  моего  разочарования.  Вы  же  знаете  значение  для
человечества этого нашего с вами объекта.  Я  вот  так  показал
академику  Рядно  в  его  кабинете картофел, -- Мадсен при этом
взял пальцами кружок жареной картошки и торжественно поднял. Он
все время легонько шутил, но чувствовалась в его словах боль. И
тревога. -- Я говорю академику: у картофеля очень много врагов.
Больше чем у мичуринской науки. Я люблю веселье, как и академик
Рядно, и я позволил себе этот  осторожный  выпад.  Академик  не
обиделся.  Тогда  я  сказал:  картофел  скоро погибнет, если не
спасать. Фитофтора, ризоктония, эпиляхна,  нематода,  вирусы...
Победить такое войско врагов и скрыть победу от соратника... На
это  слово  академик  долго смеялся. Я знаю, он меня считал еще
одним врагом картофеля. Вейсманистом-морганистом. Это ужа-асно!
И капиталистом. А я не капиталист и не предпринимател. И  я  не
лью  воду  на  мелницу  фашизма. У меня, как у многих датчан, к
фашизму, кроме глобалных, есть и личные претензии. И я  мог  бы
вписаться  в  вашу  систему, если бы у вас не любили так одного
академика Рядно и не грозили репрессиями тому,  кто  с  ним  не
согласен.
     -- У нас никто не грозит тем, кто не согласен с академиком
Рядно, -- сказал на это Федор Иванович четким голосом. -- У нас
просто нет таких людей. Нет!
     И  Варичев  чуть  заметно  показал ему одобряющий голубой,
глаз.
     "Ну, я сегодня отличился", -- думал  Федор  Иванович,  идя
домой  в  одиннадцатом  часу.  Время  от  времени  он  качал  и
встряхивал головой. Когда он прощался с пьяненьким  датчанином,
тот  ловил его руки и заглядывал в глаза. Как будто расставался
навсегда с золотой мечтой. "Не  верю!"  --  твердил  он,  слабо
вырываясь  из  шутливого  полуобъятия  Варичева.  А  тот совсем
закрыл глаза -- вся картофелина улыбалась,  подводя  счастливый
итог. И Федор Иванович убежал, чувствуя тяжелый стыд.
     "Что это такое? -- думал он. -- Боюсь, что выплывут новые,
непредвиденные  обстоятельства  и  мой  такой  успешный бенефис
прервется и будет зафиксирован навсегда на этом  этапе?  И  все
станет  известным  в  этом  виде...  Боюсь таких обстоятельств?
Правда, это -- Касьяново изобретение, не мое. Или Варичева.  Но
все равно замарался. Нельзя, чтоб прервалось. Зачем я взялся за
это  дело?  Нужно ли было принимать эту роль? Брать на себя имя
человека, обреченного на пожизненные муки только за то,  что  у
него  были  ум,  талант и добрая душа... Показывать, что ничего
плохого с Иваном Ильичом не случилось, что он процветает  и  не
такой  уж талант, чтобы о нем кричать на конгрессах... Нужно ли
было это делать?"
     Нет, взяться за эту роль было нужно,  необходимо.  И  надо
было  сделать  это  именно так, как сделал: недрогнувшей рукой.
Иначе изобретательный Касьян придумал бы что-нибудь  другое,  и
Федор  Иванович уже прохлаждался бы в шестьдесят втором доме. А
он не имеет права садиться в тюрьму. И все "наследство"  Касьян
прибрал  бы к рукам. А на Иване Ильиче и его деле можно было бы
ставить крест. Его дело стало бы великим делом академика Рядно.
     Так что двойнику Ивана Ильича нужно,  нужно  было  принять
это оружие, которое насильно вложил ему в руки Рогатый. Хоть от
этого  оружия  и  тянуло  противной  псиной  -- теперь эта вонь
перешла на Федора  Ивановича.  Но  тут  уже  было  не  до  этой
замечательной  вони.  Часы  были  сочтены,  приближалось  время
поражать Рогатого в пах.
     И Федор Иванович незаметно для себя ускорил шаг. Он  почти
бежал, когда новая мысль вдруг, как стена, выросла перед ним, и
он  остановился.  Не перестарался ли он в этой своей роли? Ведь
он, похоже, достиг нужного Касьяну  результата!  Теперь  Мадсен
возьмет да и уедет сегодня ночью. И даст интервью. Скажет:
     очень,  очень  жаль, однако никакого сенсационного гибрида
нет. У них это невозможно, отстали. Я,  Мадсен,  лично  в  этом
убедился.  И  доктор  Стригалев  не  такая  уж  яркая личность.
Никакого  интереса  к  науке,  односложные   ответы,   типичный
сторонник  полурелигиозного взгляда... И все время оглядывается
на  начальство.   Получалось,   что   Федор   Иванович   именно
перестарался.  Теперь генералу дадут сигнал, и он подтянет свой
поводок и сделает то, что ему давно хотелось.  А  Касьян  может
спокойно   брать   у   Варичева  ключ  и  идти  в  комнату  для
приезжающих,  вступать   во   владение   всем   собранным   там
богатством!
     "Дожить  бы до завтрашнего дня, -- подумал Федор Иванович.
-- Не умереть бы. Не уехал бы Мадсен. Иначе вся  эта  гора  лжи
останется  горой  лжи  и  на  ней  можно будет ставить памятник
величайшему из лжецов. В назидание потомству".
     И еще одна мысль не давала покоя. Впервые пришла еще днем,
являлась раза три или четыре, как слабый порыв ветерка, и сразу
же опадала, не достигнув фиксирующих г,"убин сознания. А сейчас
это уже был  предупреждающий  сигнал.  Он  уже  громко  звучал,
стучался  в  душу,  привыкшую  внимать отдаленному голосу. Ведь
если не выносить этот сор из избы и нагромождать такую  ужасную
ложь -- это же только видимость избавления! Накапливается целое
озеро грязи, как бывает в горах, оно соединится с другой грязью
и  будет  стоять,  пока  первый  же случай не расшевелит легкую
плотину. И случай этот может  наступить  сейчас,  ночью.  Может
опередить все планы двойника Ивана Ильича.
     О  чем  говорят сейчас Мадсен и Варичев? Почему иностранец
так  смотрел,  не  сводил  глаз?  И  вот  еще:  он   же   хотел
сфотографироваться  вместе!  Рвался к фотоаппарату! Закрепить и
увезти к себе невиданный  факт!  И  Федор  Иванович  уже  тогда
почувствовал   все,   хоть  и  не  понял  рассудком.  Потому  и
испугался, и уклонился от этого фотографирования...
     "Иностранец  знает,  что  я  не  Иван  Ильич...  --  Федор
Иванович  даже вспотел от этой наконец оформившейся догадки. --
Он знает, знает! Настоящий ученый  умеет  связывать  из  мелких
фактов  цепь,  которая  ведет  к  открытию. Не исключено, что и
Посошков в беседе  с  ним  обронил  что-то,  а  этот  поймал  и
запомнил,  и  теперь  присоединил  к цепи. Мадсен с восхищением
наблюдал весь этот невиданный маскарад  и  делал  свои  выводы,
недалекие от истины".
     Этот  ужас и дома ломился ему в душу, не давал спать. Пока
Федор Иванович не улегся как следует на свою  постель.  Тут  он
вдруг  потерял  сознание  --  иначе  это  нс  назовешь, а когда
очнулся, в окна вступало уже осторожное зимнее утро, и отчаянно
дребезжал телефон.
     -- Иван Ильич? -- это был Варичев. -- Как  мы  условились,
доктор  Мадсен  сегодня  отправляется  с  вами  в учхоз. Сейчас
придет машина, и мы с доктором едем. Я соскочу у  ректората,  а
доктор  подъедет к вам. И вы отправитесь. Сорок минут на сборы.
Обедать -- ко мне домой.
     -- Есть! -- крикнул Федор  Иванович,  светлея  душой.  Все
шло,  как  надо,  ничего  за  ночь  не  случилось. Тревоги были
напрасными. "А день будет мой!" -- сказал он себе.
     Одетый и причесанный, он пил чай, когда за  окном  зашумел
мотор  "Победы".  Набросив  полушубок,  Федор Иванович степенно
вышел. Около машины стоял Мадсен, одетый в дубленку  такого  же
цвета,  как  сорок  клубней  нового  сорта,  лежавшие  в ящике,
прислоненном к окну. На голове у датчанина была черная кроличья
шапка, купленная, должно быть,  в  Москве.  Ее  уже  припорошил
падающий  отвесно  легкий  снежок.  Держась  за открытую заднюю
дверцу,  датчанин  говорил  о  чем-то  с  молодой  женщиной  из
иностранного  отдела,  сидевшей  в  машине.  С  той  самой, что
приехала с ним из Москвы. "Черт", --  подумал  Федор  Иванович.
Вот  о ком он забыл. Ведь женщина наверняка получила инструкции
от Касьяна.
     -- Я полагаю, мы вполне можем раздвоиться. Дама поедет,  а
мы прогуляемся пешком с доктором Стригаловым, -- сказал Мадсен,
увидев  Федора  Ивановича.  --  Здравствуйте,  Иван  Ильич, как
поживаете? Вы не возражаете, если мы  вдвоем  с  вами  немножко
пройдемся  пешком?  Приятный  снежок,  вы  не находите? У нас в
Дании принято на  работу  ходить  пешком.  Мы  не  имеем  такую
роскошь, как государственный автомобил.
     Он  приподнял  шапку,  прощаясь  с  женщиной  и шофером, и
машина укатила.
     -- Она едет за билетом в театр, -- сказал датчанин.  --  Я
очень  люблю  смотреть спектакл. Человеческая жизнь -- сплошной
спектакл. Завтра мы с вами идем в  театр...  --  Они  не  спеша
направлялись по тропе к парку.
     -- Потом  я  даю  вам и господину Варичеву ответный ужин в
ресторане "Заречье".  Вы  успеете  проголодаться  после  нашего
вчерашнего застолья? Я намерен угощать на славу.
     -- Нас ждет сегодня еще обед. У профессора Варичева.
     -- О-о,  --  весело округлил глаза датчанин. -- Вы знаете,
доктор Стригалов, я у него сегодня ночевал. Я спал  на  седьмом
небе.   Как  принцесса  на  горошине.  А  потом  мы  доедали  с
профессором вчер