аний нет --  создается  реальная  почва  для
подозрений.
     Но  вот  на  что еще я хочу обратить ваше внимание. Многие
межнациональные проблемы в нашей стране  вырастают  из  проблем
внутри  самих республик. Вы ведь знаете, сейчас нередки случаи,
когда  (в  некоторых   регионах   это   очень   распространено)
покупается   диплом  о  высшем  образовании.  Потом  обладатели
дипломов приезжают в Москву и тут у наших негодяев  за  большие
деньги  покупают диссертации. И "защищают" их. И даже издают за
деньги монографии. Так  вот,  надо,  чтобы  представители  всех
национальностей  понимали,  что  в  этом  случае  не  кто-то со
стороны, а они сами против себя совершают  преступление.  Лишая
себя  талантов, интеллигентов, они лишают себя развития, лишают
себя культуры, лишают лица. наносят на него  неприятные  черты.
Потому  что ученый, купивший диплом кандидата, непременно будет
брать  взятки,  непременно  будет  плодить  фальшь.  Они  прямо
специально  готовят  себе очаг катастрофы! С такими началами, я
думаю, связаны многие нынешние взаимные национальные  обиды,  в
которых   очень  много  неинтеллигентных  людей  проявили  свои
амбиции, корысть и свое начальственное самолюбие.
     Я   вижу   один,   главный   путь    преодоления    многих
межнациональных    проблем:    повышение    образованности    и
интеллигентности,   во-первых,   и   повышение   требований   к
образованности и интеллигентности -- во-вторых.
     -- Вы  были  одним  из  героев  нашей первой оттепели 1956
года. Как вы думаете, почему интеллигенция не  сумела  все-таки
повести   за  собой  общество,  почему  проиграла  то  сражение
бюрократии? И как учесть уроки проигрыша?
     -- Интеллигенция проиграла потому, что в  1956  году  было
еще  страшно. В 1957-м меня вызывали в КГБ неизвестно для чего,
допрашивавший  генерал  гипнотически  накладывал  мне  руку  на
голову  --  я подробно рассказывал об этом в телепередаче,--и у
меня тогда не было душевных сил эту  руку  сбросить  с  головы.
Было страшно. Хрущев говорил, что у нас нет больше политических
заключенных,  а  генерал  показывал  мне их снимки. И предлагал
опознать, Ложь, которая при Сталине  и  после  него  все  время
хватала нас за руку, привела к тому, что вся интеллигенция была
заложниками,  в  те времена рано было говорить об оттепели. Это
летучее слово отражало не истинное  положение,  а  лишь  робкую
надежду.  Разве  можно  говорить  об оттепели, когда, например,
весь писательский корпус предводился и управлялся  бюрократией?
А  что сейчас должно быть... Вот что я скажу. Сразу же после XX
съезда литература бросилась искать "горячие точки", она сделала
тогда все, что  могла,  но  то,  что  она  сделала,  было  лишь
констатацией.  Писали  о лагерях, писали о лысенковщине, но это
все было на уровне констатации. Сегодня уже от литературы и  от
журналистики  требуется  анализ:  почему  все  эти  ужасы могли
произойти и как избежать их в  будущем?  И  в  ответах  на  эти
вопросы   повторяться   нельзя.  Конечно,  это  правильно,  что
перестройка  началась  с   органов   массовой   информации,   с
кинематографа  и  телевидения.  Это правильный путь, потому что
только правдивая информация дает толчок к переменам в  сознания
масс. Самое главное -- так держать и писателям, и журналистам.
     Но  вот что существенно. У нас, как правило, критикуют тех
антиперестроечников, которые занимают руководящие хозяйственные
посты, А  антиперестроечников,  сидящих  на  высоких  партийных
постах,  не  трогают  или  трогают  очень  нежно  и редко, и от
подобной критики те только лучше себя чувствуют. Но ведь от них
же фактически вся наша жизнь зависит или, скажем,  до  сих  пор
зависела!  Вот,  помню, много лет назад одного видного поэта мы
не выбрали делегатом  на  писательский  съезд.  Уж  кто-кто,  а
интеллигенция   давно   начала   бороться  за  перестройку.  Но
партийные органы решили по-своему, и была  эпиграмма:  "Его  не
выбрали  на  съезд, а Васька слушает -- да ест!" Отвергнутый не
только пришел на съезд,  но  его  прекрасная  лысина  сверкала,
красовалась  в  президиуме, где он демонстративно вел дружеские
разговоры с высшими  партийными  деятелями.  Всей  писательской
общественности одним махом дали пощечину. Показали ей ее место.
     -- Быпа ли возможность у общественности "сохранить лицо"?
     -- Не знаю. Написали вот эпиграмму...
     -- Странно, что вы не знаете ответа. Только что вы ставили
в пример дореволюционного интеллигента, который в знак протеста
покидал   зал  или  выходил  из  состава  академии.  Почему  же
общественность  не  смогла  найти  способ  протеста,   спокойно
"умылась" и только зубоскалила в кулуарах?
     -- Мы не зубоскалили: вы не расслышали в эпиграмме горечь.
Но вы  меня  озадачили: я ведь там сидел, и мне это в голову не
приходило! Видимо, для этого общественность должна быть другого
качества. Чего-то ей не хватило.
     -- Мелочи: достоинства.
     -- Видимо, дело вот в чем. Допустим, я уйду, но  вслед  за
мной  никто  не  поднимется.  Или уйдет половина зала, а вторая
половина будет замечательно улыбаться отвергнутому  и  пожимать
ему  руку. А в-третьих, зачем всем вставать, ведь там за столом
президиума  сидели  носители  пенсне  и  курители  трубок,   те
писатели,  которые  всегда  попадают  на снимок в "ЛГ", как они
беседуют в кулуарах. По трое. Кто-то из них мог бы взять слово,
если бы он чувствовал в  своей  душе  пепел  Клааса,  встать  и
сделать заявление, сославшись на нарушение устава.
     -- Как  можно  рассчитывать,  что нравственный поступок за
тебя совершит кто-то другой? И что вам  за  дело  до  тех,  кто
будет   пожимать  кому-то  руки?  Разве  не  вы  говорили,  что
внутренняя  свобода  --   основное   качество   интеллигентного
человека?
     -- Вы  правы.  И  это  еще  раз говорит о том, что процесс
воспитания, намагничивания интеллигентов очень долгой.  И  надо
лелеять  тех интеллигентов, которые еще есть у нас, а не рычать
на них утробно. Интеллигентность -- это божий дар, и мы  должны
дорожить им. Потому что он принадлежит не одному, а всем.
     -- Позвольте  в  конце  один литературный вопрос. Вы много
читаете,  и,  судя  по  культурному  контексту  ваших  романов,
интересы  ваши  разнообразны  и  нестандартны. Кто ваши любимые
авторы?
     -- Начнем с  философов.  Это  Артур  Шопенгауэр,  Спиноза.
Владимир  Соловьев,  Освальд  Шпенглер -- вон он лежит у меня у
изголовья. Люблю некоторые строки Флоренского. Вообще  я  люблю
читать  изданные  до революции потрепанные книжки малоизвестных
философов. Так, я  недавно  купил  один  из  двух  томов  Макса
Штирнера и насладился спором с ним.
     Из   прозаиков  люблю  читать  тех,  кто  касаются  сторон
этической жизни. Я с удовольствием читаю  Достоевского,  Гоголя
ужасно  люблю. В общем, не так-то много. Любить всего Тургенева
нельзя, но после длительного нечтения откроешь --  и  небольшую
порцию  Тургенева  пускаешь  в  душу.  И  душа  с  наслаждением
принимает. -- А как вы относитесь к Набокову?
     -- Я повторю те же слова, которые сказал  о  нем  Сименон:
если  бы  он не писал "Лолиту", я бы очень его любил. "Лолитин"
привкус --  сладкий  запах  мертвечины  --  отравляет  мне  всю
гастрономию.  А  Набоков гастроном. Я наслаждаюсь ето красотой.
Только что прочитал "Другие берега". Прекрасно! Но вот  то  же:
говоря  о  любви,  надо  уходить  от описания телесных позывов.
Разговор о любви начинается с  иероглифов,  которые  влюбленные
друг  другу посыпают. Это очень тонкая материя -- разговор душ.
Набоков слишком близко и слишком торопливо подходит к тому, что
является предметом  познания  в  самую  последнюю  очередь.  По
законам природы. Отвратительный старик! Я смотрю на его портрет
-- он дал мне через "Лолиту" ключ к пониманию своего лица.
     -- Губерт  --  не  портрет  автора.  Может  ли  автор  так
расплачиваться за созданного героя?
     -- Бросьте! Он обмануть меня не смог! Я же чувствовал:  он
вербовал  меня  усиленно  в такие же садисты, но не завербовал,
потому что я не принадлежу к тем людям, которые в щель  смотрят
на женский пляж.
     -- А  если  когда-нибудь кто-нибудь, глядя на ваш портрет,
скажет, что в чертах вашего лица проступил академик Рядно,  что
вы на это ответите?
     -- В  каждом  писателе  всегда  есть что-то от его героев.
Кроме того, когда я пишу, у меня на лице появляется  выражение,
характерное  для лица того, о ком я в это время думаю. Жена уже
это знает. Так что -- все может быть!

     Владимир Дудинцев. Расставание с Камчаткой

     Известия, 27.07.1990

     ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ зачастую ставит  перед  нами  неожиданные
загадки,  прихлопнет, словно из-за угла, и ты -- перед мудреным
вопросом. Ответ получаем подчас жестокий, но точный. Жизнь  как
бы   говорит  тому,  кто  задал  вопрос:  получи,  дружок,  что
заслужил, ты --  человек  взрослый,  ходил  в  школу,  пора  бы
научиться  предугадывать  реакцию,  которая последует за твоими
громко высказанными, но плохо продуманными словами.
     На съездах, пленумах, конференциях можно стать  свидетелем
выступления   женщины,   которая   "на  нервах"  требует:  мало
выдвигаем женщин! Больше внимания женщинам! И сейчас же у того,
кто сидит в аудитории, возникает ответ: бедняжка, ведь ты сама,
своей  громкой  речью  даешь  всем  понять,  что  не  разумеешь
сущности  равноправия  и  не можешь пользоваться этим благом. В
Англии, надо полагать, вряд ли найдется человек, способный  без
риска  объявить,  что Маргарет Тэтчер стала лидером государства
только  потому,  что  она--женщина,  и  ее,  дескать,   поэтому
"выдвинули".  "Для прослойки". Почему наши депутаты Е. Гаер, В.
Домнина "выдвинуты" на свои посты? Потому что они не  кричат  в
микрофон  глупости,  а  без  страха вкладывают в сознание своей
многомиллионной  аудитории  новые  идеи,  рождающие  отзвук   и
ответное действие.
     А  какой  отзвук  рождают  выступления  иных  "молодежных"
депутатов или делегатов, заявляющих соответственно, что мы мало
выдвигаем комсомольской молодежи и надо сосредоточиться на этой
проблеме? Опять же родится жестокий ответ. Ведь  Этьена  де  ла
Боэси  не выдвигали в философы! Он сам выдвинул себя, написав в
шестнадцать лет "Трактат о  добровольном  рабстве".  А  Эварист
Галуа?  О  нем  энциклопедии мира пишут такими словами: "Юноша,
еще не сошедший со школьной скамьи,  в  небольшом  мемуаре  дал
методы,  по  существу, содержавшие в себе целую науку". Значит,
дело не в том, что ты молод и что "молодым везде у нас дорога".
А в том дело, что если у молодого нет таланта, нет осмысленного
опыта или надлежащего умственного потенциала, если этот молодой
человек к тому же  не  ценит  этого  потенциала  в  других,  то
"дорога",  хоть  она  действительно открыта всем и не только "у
нас", эта дорога может оказаться для него закрытой.
     Здесь мы переходим к главному: ведь не только  молодежь  и
не   только   женщины  рисуют  себя  в  публичных  выступлениях
обойденными  вниманием  общества.   Не   только   они   требуют
предпочтительного   выдвижения.   И  само  это  желательное  им
выдвижение рисуют как великое завоевание Октября.  Беда  вот  в
чем  --  -сколько  уже  раз  мы  слышали  из  уст депутата, или
делегата, или члена соответствующей  организационной  структуры
гордое  утверждение о том, что рабочий класс -- это соль земли,
что он создатель всех ценностей. "Библиотеки, дворцы и  каналы,
банки,  пассажи,  витрины,  подвалы,  мрамор и бронзовых статуй
литье---это мое!" Так говорил от имени рабочего  класса  Демьян
Бедный.  Поэт  не  понимал  того,  что "бронзовых статуй литью"
предшествует процесс ваяния  этих  статуй  из  глины,  процесс,
требующий вдохновения, которое посещает только художников. Ведь
человек,  по  преданию,  тоже  был изваян кем-то из глины, а не
отлит из бронзы литейщиком четвертого разряда. И  дворцы  тоже,
их  ведь  зодчие  создавали  --  Кваренги,  Казаковы,  притом в
творческих муках.
     Работая некогда в газете, я не  раз  видел  такие  сценки:
фотокорреспондент  лежит  у  ног  рабочего  и фотографирует его
снизу, чтобы дать в газетный  номер  фото  гордого  рабочего  с
высоко  поднятой  головой, с отбойным молотком на плече. Ничего
не поделаешь, такие задания получали фотокоры  от  тех,  кто  и
формировал  в  сознании  рабочих  эту  неразумную гордость, это
пренебрежение к труду других людей -- учите лей, врачей, разных
философов и  прочих  гнилых  интеллигентов.  Товарищи  рабочие!
Обратите   внимание:   учителя   и  врачи,  философы  и  прочие
интеллигенты, свысока обозванные когда-то гнилыми, не  задирают
перед всем народом нос. Слова Валерия Брюсова: "А мы, мудрецы и
поэты,  хранители  тайны  и  веры,  унесем  зажженные  светы  в
катакомбы, пустыни, пещеры".
     Эти слова вовсе не отражают  гордыню,  которой  нет  места
среде  настоящих  людей.  У  этих  вещих  слов  --  объективный
характер. Только перед лицом  близящегося  нашествия  "грядущих
гуннов"  мог  родиться  призыв к сбережению "зажженных светов".
Чтобы передать их, эти светы, тому, кто  их  оценит,  кому  они
будут  нужны, пока еще мерцают в катакомбах и пещерах. И Брюсов
был прав, подавая нам тревожный  сигнал.  Чем  можно  объяснить
решение  администрации  о  продаже  за  рубеж ценнейших книг из
научной библиотеки МГУ? Разве не так относились  бы  брюсовские
гунны  к  зажженным  светам?  И  не  напоминает  ли нам пожар в
ленинградской  библиотеке  строки:  "Сложите  книги   кострами.
Пляшите  в  их радостном свете, творите мерзость во храме -- Вы
ни в чем неповинны, как дети!"
     Да, в гордом самовозвеличивании нашего  рабочего  слышится
оттенок   невинной   детской   похвальбы.  Но  похваляться  нет
основания. Нынешний  рабочий  не  является  нашим  единственным
кормильцем  и  одевателем.  Не  только он создает то что должно
лежать на полках магазинов. Когда он стоит у  станка,  работает
главным  образом  не он, а тот, кто изобрел всю цепь процессов,
вложенных   в   машину.   Работает   мысль   множества    наших
предшественников,   получивших   лишь   ничтожную   долю   того
вознаграждения,  которое  им  следовало  бы  за   произведенный
продукт,  насыщающий общество на протяжении десятилетий, а то и
веков.
     Вот, например,  мелочь  --  электрический  гайковерт.  Эта
машина  настолько  хорошо  помогает рабочему у конвейера, что о
ней забывают. Даже не думают о тех, кто ее создавал.  Имя  этих
мудрецов  затеряно,  его  не  найдешь  в энциклопедии. В основе
многих машин лежит и мысль уже известного нам  Эвариста  Галуа.
Но  этому  мальчику  даже не заплатили за его труд. 0н был убит
завистником на дуэли  в  возрасте  двадцати  лет.  А  ценность,
созданная  его  умом,  была  навечно  заложена в тот гигантский
банк, из которого берут и будут долго брать средства на  оплату
труда всех, кто работает на современных сложных машинах.
     Так  что вряд ли есть основание обижаться на то, что среди
депутатов и делегатов "прослойка" рабочих недостаточно  велика,
как   и   "прослойка"   женщин   и   юношей.  Там,  где  хорошо
функционирует демократия, люди выбирают того, кто громко заявил
о себе как общественный деятель, способный вмешаться в жизнь  и
без    страха   заступиться   за   каждого   пострадавшего   от
несправедливости, от произвола невежд. Основания для обиды нет,
но -- обижаются. Хотя обижаться могли бы другие.
     В ДЕТСТВЕ я учился в нескольких школах. И в каждом  классе
была   так   называемая   "камчатка"   --  группа  переростков,
остававшихся из-за  неуспеваемости  на  второй  год.  Это  были
рослые,   басистые,  уже  бреющие  бороду  ребята.  Они  всегда
занимали места на задних партах. Помню одного из них -- некоего
Сташкова.  Он  учился  хуже  всех.  Но  пользовался  на   своей
"камчатке"  особым  авторитетом.  Когда  он  приходил  в класс,
начинал с того, что брал с ближайшей парты чернильницу, выпивал
чернила  и  закусывал  мелом.  А  потом,  широко  разинув  рот,
показывал  нам  всем  свою  фиолетовую пасть. И класс, конечно,
покатывался от хохота.
     Сташков безнадежно отстал от класса. Затем совсем ушел  от
нас,  поступил  в  ФЗУ.  Как  тогда  говорили,  "влился  в ряды
рабочего класса". Сташкова я больше  не  видел.  Зато  пришлось
наблюдать  само явление, выросшее из запущенной в сознание моих
современников партийной догмы о превосходстве рабочего человека
над всеми остальными людьми. В те времена слово  "гегемон"  еще
не  произносилось  в  народе  с  оттенком  критической усмешки.
Оттенок был другой. Была слышна амбиция, нагоняющая робость.
     Так  вот,  о  Сташкове  и  о  явлении,  которое   пришлось
наблюдать.  Когда я поступил в Московский юридический институт,
к нам прислали рабочих, рекомендованных для обучения партийными
или комсомольскими организациями, разумеется,  вне  конкурса  и
без    экзаменов.    Они   сразу   попали   в   режим   особого
благоприятствования. Профессора с ними нянчились. Хотя  новички
не блистали талантами. Нашим отличникам приходилось значительно
труднее.  Когда же мы окончили последний курс, большинство было
направлено работать в глубинку. Кто--в районные суды, а кто  --
и в нотариат. Конечно, не место красит человека. Но "камчатка",
как  бы  ее ни рекомендовали и кто бы ни рекомендовал, не может
украсить правительственное учреждение и комиссию,  составляющую
законы.  А именно в такие места "распределяли" наших тугодумов.
Недавно я читал в одной из газет, что на юридический  факультет
Ленинградского   университета   принимали   только   тех,  кого
рекомендует райком комсомола. А  разве  ни  о  чем  не  говорит
принцип, согласно которому при поступлении в вуз совсем недавно
требовалась справка о рабочем стаже? Отбор! Социальный отбор!
     Читаю   в   газете   о  том,  что  Кубань  "задыхается  от
собственного урожая", что она  похожа  на  гигантский  корабль,
переполненный зерном. И думаю: да, как и в старину, наша страна
велика  и обильна. И там же читаю: "В Новороссийском порту одно
за  другим  становятся  под  разгрузку   суда   с   заокеанской
кукурузой".  А  перевозками той же кукурузы каждые сутки занято
300--350 вагонов -- половина вагонного парка, занаряженного под
транспортировку кубанской пшеницы! И приходится  продолжить  ту
же  древнюю мысль -- страна наша велика и обильна, но порядка в
ней нет: она похожа на босховский корабль дураков!
     Так что же -- опять  звать  варягов?  Чтобы  они  переняли
штурвал  из  рук  полушкиных  и  сташковых? Не позвать ли из-за
рубежа  министра  путей  сообщения?  Долго  ли  нам  читать   о
"некомпетентности отдельных чиновников и целых ведомств"? Долго
ли  слушать  на съездах, пленумах и сессиях, как эти голосистые
чиновники,  ставшие  депутатами  или   делегатами,   одергивают
журналистов,  каждого, кто старается помочь несчастному народу,
взнузданному сташковыми?
     Что такое  "некомпетентность  отдельных  чиновников"?  Это
туман  классовой  амбиции, тупости и необразованности, мешающий
сташковым разбираться в причинах и следствиях. Этот туман  стал
когда-то причиной гибели военных мыслителей, понимавших, что за
война  надвигается  на  нас,  одаренных  советских полководцев,
требовавших развития танковой промышленности вместо того, чтобы
петь "ворошиловские кони, ворошиловские сабли"...
     Некомпетентность   "отдельных   чиновников"   породила   и
пагубную  практику.  На  выборах  в  Академию наук "партгруппа"
рекомендовала  старикам-ученым  избрать  в  академики   Трофима
Лысенко.  Рекомендовала  тем  же  знакомым  тоном, что слышен и
сегодня, когда зал хлопает и топает,  затыкая  рот  мудрецу.  В
этом   топанье   и  хлопках  слышится  классовая  солидарность.
Телевизор показывает нам: депутаты хлопают и топают,  улыбаясь,
радостно  поглядывая  друг на друга. Жмут друг другу руки. Прав
поэт: вы ни в чем неповинны, как дети! Вы  даже  не  понимаете,
что, изгоняя из своей среды разум и талант, выбира