вановичем
овладела  горячка:  прежде  чем  начать  действовать,  ему было
необходимо собственным пальцем тронуть живое, истинное, то, что
составляло скрытую основу академика Рядно. Все было  как  будто
ясно,   но  вот  --  потребовалась  еще  одна  проверка.  И  он
приготовился. И совсем без его ведома сжалась в нем и  уперлась
в чуткий выступ стальная пружина.
     Они  уже  шли  через  работающий механический цех, и Федор
Иванович увидел в глубине за станками Бориса Николаевича Порая.
Дядик Борик поднял руку,  салютуя  Учителю.  И  Федор  Иванович
бойко вскинул руку.
     -- Ты  с  кем поздоровался? -- спросил Кассиан Дамианович,
проследив их приветствия.
     Пружина тут же сорвалась и ударила.
     -- С одним вейсманистом-морганистом. С Троллейбусом...
     Старик как бы онемел.
     -- Этот  длинный?  С  кокардой?  Постой,  какой   же   это
Троллейбус? Троллейбуса я по одним чирьям сразу...
     Он  совсем  забыл,  что  всего  лишь  четыре месяца назад,
напутствуя  молодого  ревизора,  он   сказал   о   Троллейбусе:
"Интересно,  что это за фрухт. Посмотреть бы..." Ему тогда было
нужнее  не  знать  Троллейбуса.  Чтоб  сынок  не   уперся,   не
забастовал.
     -- Троллейбус  --  это  ихний  здешний генерал ордена. Ха!
Троллейбуса не узнал! Что это с тобой, сынок?
     -- Кассиан  Дамианович!  Я  неудачно  пошутил.  Это  Борис
Николаевич Порай. Механизатор.
     "Стригалев  прав", -- сказал себе Федор Иванович, переводя
дыхание.
     -- Непонятно  как-то  шутишь,  --   не   мог   успокоиться
академик.  -- Шутишь не похоже на себя. Мерещится он тебе, твой
крестник. Жалеешь, небось, знаю  тебя.  Кончай  о  нем  думать.
Другие ждут дела.
     Душевая  от  пола  до потолка сверкала молочной керамикой.
Закрыв дверь н? задвижку и раздевшись, академик опять пришел  в
веселое  настроение. Он был хорошо сложен для старика, сухощав,
весь в мелких бугорках  старческой  одеревеневшей  мускулатуры.
Хорошо  был  виден  выступающий  рисунок  скелета.  При меловой
белизне тела его маленькая и темная сухая голова на  коричневой
шее  казалась взятой взаймы у другого человека. Прикрыв грешное
место  рукой,  он  проковылял  к  душу,  стал  вертеть   краны,
загагакал, закричал, заплакал и исчез в облаках пара. Некоторое
время  слышались  только  крики  и шлепки по голому телу. Потом
академик позвал Федора Ивановича.
     -- Давай, сынок, сюда. Спину потрешь. Федор  Иванович  под
вторым душем принялся мылить колючую мочалку.
     -- Давай  скорей!  --  старик  нагнулся  и ждал. -- Потри,
потри. Скажешь, академику Рядно спину тер, пусть боятся. Хо-хо!
Ух-х, ты! -- он закричал еще громче. -- Не жалей силы! О!  Так,
так!  Вонлярлярский!  Вот  кого  бы  пригласить!  Пронститутку,
интеллихэнта.  И-хи-хи!   Потише,   ссатана!   Обрадовался!   В
следующий  раз  позову  его,  вот  будет  комедия!  Думаешь, не
пойдет? Вудет фыркать, а спину потрет! И сделает, чтоб узнали!
     -- Он у Стригалева микротом хотел чердануть. У  Стригалева
свой микротом, сам сделал...
     -- Свой?  Что-то  я  не знаю за ним такого факта. Наверно,
такой же допотопный, как и микроскоп... Вот  какие  подробности
он знал о Троллейбусе!
     -- Когда  Троллейбуса  попросили  с кафедры, Вонлярлярский
сразу  хвать  микротом.  В  коридоре  драку  затеяли.  Пришлось
разнимать.
     -- Ну, ну... И что?
     -- Отдал  хозяину.  Чтоб знал, что мы, хоть и крепко берем
за глотку, но научные споры на такие мелочи не переносим.
     -- Пр-рявильно, молодец! -- И Кассиан Дамианович  с  силой
повторил: -- Молодец, Федя!
     Второй  заход Федора Ивановича прошел незамеченным. Старик
размяк под горячим душем, скалился, желто сверкали его  золотые
"кутни".  И  новое,  мстительное  любопытство,  с которым Федор
Иванович не мог совладать, толкнуло его на третий заход.
     Он чувствовал страх:  начиналось  что-то  вроде  смертного
поединка  с  академиком  Рядно. Он уже знал, что поединок будет
продолжаться не один год и закончится катастрофой для одного из
них.  Посмотрев  на  Кассиана  Дамиановича  своим  тициановским
взглядом, полным холодной благосклонности, задержав на нем этот
отвергающий   взгляд,   Федор   Иванович  с  трудом  оторвался,
зажмурился и  стал  мылить  голову.  Сквозь  обильную  пену  он
прокричал:
     -- Кассиан  Дамианович! Не помните, на какой основе создан
ваш "Майский"?
     -- А что она тебе? Картошка -- вот тебе и основа.  И  наша
бессмертная наука.
     -- В нем вроде "Веррукозум" участвовал...
     -- Кто  говорит?  -- старик быстро перешел к нему, под его
душ.
     -- Я сам видел препарат. Я тут же приготовил опровержение.
Мол, чистая фальшивка...
     -- Правильно, фальшивка. Ну и что?
     -- А то, что не фальшивка. Опровергать-то я  приготовился.
На случай опасной вылазки. А препарат был настоящий.
     -- Стригалев тебе показал?
     -- Кассиан  Дамианович,  при чем тут Стригалев? Какое дело
Стригалеву до "Майского цветка"? -- Федор Иванович  прямо,  как
судья, посмотрел в его выцветшие степные глаза. -- Стригалева к
этому времени уже прогнали. Препарат я нашел, когда чистил свой
стол   от   вейсманистско-морганистского  хлама.  Он  датирован
позапрошлым годом, и была  надпись:  "Майский  цветок".  Видно,
кто-то у них интересовался...
     -- Так  у "Веррукозума" у этого хромосомы, как у картошки!
Что ты там мог увидеть?
     -- Увидел, Кассиан Дамианович. У них,  у  тех,  кто  делал
препарат,  реактивы  секретные  есть.  Капнул -- и сразу видно.
Картошка остается, как и  была,  а  у  "Веррукозума"  хромосомы
сразу сжимаются в шарики...
     -- А ты? Надо ж было уничтожить! Ужели не дотумкал?
     -- Я-то уничтожил. Уничтожил его в тот же день.
     -- А  как  же  ты  эти  хромосомы смотрел? -- академик сам
перешел на строгий допрос.
     -- Я смотрел у Вонлярлярского целую  серию  препаратов,  и
между ними сунул этот. И шарики тут же увидел.
     -- Да-а?
     -- Конечно,  могла  быть  и  фальшивка. Могли какой-нибудь
свой  полиплоид,  какого-нибудь  уродца  сделать,  а   написали
"Майский цветок".
     -- Точно, Федя. Диверсия.
     -- Только  я  считаю,  что  этот  препарат  у  них был для
собственных нужд. Для себя им фальшивка не нужна.
     -- Ты думаешь?
     -- Надо бы нам самим  взять  "Майский  цветок"  и  сделать
срез. Я попробую выманить у них реактив.
     -- Зачем тебе?
     -- Мне кажется, впереди нас ждет драка. Они могут товарищу
Сталину  игрушку  подсунуть.  Мушек  в  пробирке.  Бескрылых  и
красноглазых.
     -- Не подсунут. Везде стоят наши  ребята...  Ладно,  пусть
подсунут. Ну и что?
     -- Товарищ   Сталин  поиграет  в  этих  мушек  --  игра-то
занятная. И получится один к трем. И он назначит дискуссию.
     -- Уже ж была сессия...
     -- Вы готовы к такой дискуссии? Надо объяснить  все  самим
для себя, почему так получается. Заранее. Почему так получается
-- один к трем?
     -- Не  знаю, Федя. И очень переживаю. Скажи, сынок, это не
выдумка?
     -- Я тоже так думал. И проделал сам эксперимент.
     -- И получилось?
     -- Получилось, Кассиан Дамианович.
     -- Зачем  он  тебе  понадобился,  эксперимент  этот?   Ой,
Федька,  не  нравишься  мне  ты сегодня. Стреляешь по батьке из
обоих стволов. Зачем эти шарики мне под нос суешь? Почему сразу
не сказал,  что  "Веррукозум"?  Знаешь,  а  спрашиваешь,  какая
основа у моего... Экзаменуешь...
     -- Я  спросил, Кассиан Дамианович, потому что сам подумал:
не фальшивка ли. На всякий случай спросил. Думаю,  автор  точно
знает.
     -- Складно врешь. Ушел, ушел в кусты. А ведь держал я тебя
за фост!  --  он  так  и  сказал: "фост". -- Я тебя крепко было
схватил.
     "Насторожился", --  подумал  Федор  Иванович,  кашлянув  с
досады, и принялся вторично намыливать голову, скрылся в пенной
шапке.
     -- Сынок, что с тобой случилось? -- помолчав, тихо спросил
старик.  --  Чем  они  тебя  опоили?  По-моему,  ты захромал на
вейсманистско-морганистскую ногу. Вижу, ты сам  не  чувствуешь,
что  ты  сейчас  мне  брякнул.  Сам  план разговора, сам анализ
говорит,  что  ты  немножко  того...  Присматриваешься  к  ним.
Смотри, эпитимью наложу. Тысячу прививок сделаешь мне.
     "Острит -- значит, пронесло", -- подумал Федор Иванович.
     -- Самый  большой грех под конец, -- сказал он, смеясь. --
Тут, когда Стригалев уходил,  у  него  в  столе  Краснов  нашел
семена.   Шесть   пакетиков.   Я  решил  не  отдавать.  Это  не
микротом...
     -- Пр-рявильно! -- сверкнул  глазами  Кассиан  Дамианович,
совсем не замечая внимательного взгляда "сынка".
     -- Пусть,  думаю,  мой  академик  меня поколотит, эпитимью
наложит, а семена из  рук  не  выпущу.  Сначала  высею  весной,
посмотрю, с чем имеем дело, а потом...
     -- Эти семена у кого? У Краснова? Я их сегодня все заберу.
Чтоб не смущали...
     -- Вот только Краснов...
     -- Краснов заткнется и будет молчать.
     Через  час, распаренные и потные, они сидели в комнате для
приезжающих и пили чай. Выпив чашку и подставив ее  под  чайник
-- чтобы   Федор  Иванович  налил  вторую,  академик,  наконец,
заговорил о деле.
     -- Мне тут Цвях  подсказал:  пусть  Дежкин  принимает  все
картофельное   хозяйство  Троллейбуса.  А  я  думаю  --  еще  и
расширим. Будет проблемная лаборатория и опорный  пункт  нашего
московского  института.  Поставим  теоретические работы и дадим
Родине сорта. Цвях о тебе  очень  высокого  мнения.  Задача  --
изучить весь материал, имеющийся у вас в наличии на сегодняшний
день.  К весне определим и конкретные объекты. Это что касается
сортов.   Как    ты    думаешь?    Привлечешь    фитопатологов,
Вонлярлярского, биохимиков.
     -- Я  так  вас  и  понял, когда по телефону... Я листал их
журналы.  Там,  среди   оставленного   ими   наследства,   есть
перспективные образцы.
     -- Вот  такой ты мне и нужен. Я в Москве подумал, а Федька
здесь уже дело делает. Это тот стиль, который мне по душе.
     -- А  что  касается  теоретической  работы,  --  деловито,
негромко продолжал Федор Иванович, -- то и для этого здесь есть
много   данных,  наводящих  на  серьезные  мысли.  Когда  я  их
ревизовал,  я  наткнулся...  мне  показалось,  что  они  тайком
готовили   материал   для  сопоставления  методов.  Конечно,  с
выводами в их пользу. Поймать за руку не  удалось...  А  может,
ничего  такого  они  и не собирались. Во всяком случае, они уже
проделали треть того, что нужно было бы  сделать  нам,  Кассиан
Дамианович...  Если  бы  мы  --  по своему плану -- предприняли
такое  сопоставление.  Главное  --  нам  никаких  упреков,  сам
противник все сделал и записал в журналы!
     -- Федька!  Вот  это  как раз нам и надо. Составляй скорей
план и пришлешь мне.
     -- План уже есть, -- сказал Федор Иванович.  --  Набросок.
Это будет большая работа. Года на четыре...
     -- А  если  на два? Будем медлить -- нас капиталистический
мир обгонит.
     Федор Иванович внимательно на него посмотрел.
     -- Надо же увенчать сортом... Хотя  бы  уверенно  заявить,
что дадим...
     -- Ну  и увенчаем! Почему не увенчать? Заявим через год, а
увенчаем через два!
     -- Хотите перещеголять академика Лысенко? Хотите  подарить
Родине  вторую  ветвистую пшеницу? -- не удержался, ядовитейшим
тоном сказал Федор Иванович. Но нет, он этого, оказывается,  не
сказал. Б первый раз с ним случилось такое. Притом, само собой.
Вся  энергия  ядовитого протеста вдруг сжалась, и он промолчал.
Только  в   глубине   глаз   мгновенно   пробежала   остренькая
серебристая змейка.
     -- Пиши,  на  два  года,  -- твердо распорядился ничего не
заметивший академик Рядно. -- Это будет  замечательная  работа.
Пора  тебе  выходить  на  большую  дорогу-Федор  Иванович тонко
улыбнулся, и улыбка его сказала: "Как это понять?"
     -- Не переиначивай батькины мысли! На большую -- в  смысле
капитальных   работ.   Хватит   смеяться   над   батькой,  пора
становиться зрелым, серьезным ученым. Я  буду  руководить.  Для
публикаций дадим зеленый свет. Давай, сынок. План ты мне завтра
вручишь?
     -- Вручу сейчас. Вот он, в столе...
     Поглядев  на  него  с  немым восторгом, Кассиан Дамианович
надел квадратные черные очки, опустил в стакан с  чаем  большую
таблетку  и,  прихлебывая  свой  напиток, постукивая "кутнями",
принялся листать план. Федор Иванович  устремил  на  него  свой
прохладный,  как бы ласкающий взгляд. Глядя на старика и двигая
бровью, он то и дело закипал; "Народный академик!  Ничего  твой
пустой  орех  не  варит  в селекции. Господи, он держал меня за
фост! Читай, читай. Пусть, пусть будет два года. Нам кое с  кем
и двух хватит, успеем и с теоретической работой, и увенчаем!"
     -- Ты  что  на  меня смотришь? -- спросил вдруг старик, не
поднимая головы от страницы.
     -- Изучаю, Кассиан Дамианович.
     -- Изучай,  сынок,  изучай.  Полезно.   Потом   перевернул
страницу и, продолжая читать, он вдруг проныл:
     -- А для чего ты меня изучаешь? А?
     -- Думаю, даст он мне докторскую степень или нет.
     -- Ты   еще   сомневаешься,   дурачок?  Отложив  план,  он
растянулся на койке Федора Ивановича.
     -- Не возражаешь? Пусть батькины кости немножко понежатся.
Люблю после бани. Так он,  наконец,  проговори-и-ился!  Доктора
хочет!
     -- Кассиан Дамианович! Плох тот солдат...
     -- В   генералы   хочется?   --  академик,  закрыв  глаза,
одобрительно кивнул несколько раз. Хрустя суставами, потянулся.
Задумался. Ему хотелось поговорить. -- Так ты живой человек,  я
вижу! Это хорошо. По крайней мере, я тебя начал понимать. Слава
богу,  на место все стало. Конечно, я тебе скажу, мысль о своем
месте в обществе посещает иногда  и,  можно  сказать,  нередко,
даже  головы  гениев.  Карьеризм,  Федя, свойство всей мыслящей
материи. У одного  карьеризм  --  в  приобретении  вещей.  А  у
ученого... Ученый тоже стремится. У ученого, у государственного
деятеля  высший  карьеризм.  Рвение  приобретателя  -- ничто. И
некрасиво и мелко. Ученый приобретает умы.  Вон  я  сколько  их
приобрел.  Среди  них  есть  очень  большие  люди.  Не будем по
именам,  ты  знаешь...  Кто  меня   хочет   оспаривать...   Или
подсиживать...  того  я  сейчас  же  переведу  в идеологическую
плоскость и отдам в распоряжение умов, которые  я  приобрел.  И
они  его  чувствительно  --  как  я скажу -- посекут. Хочешь не
хочешь, а это приходится учитывать. Это я тебе отвечаю на  твою
юношескую,  сынок, дерзость. Библия говорит: учи сына жезлом...
Аш-ш-ш,  ты!  Мушками  он  интересуется!  Экзаменовать  старика
надумал!  Зачем  тебе?  Смирися,  гордый  человек!  Прежде  чем
командовать, научись  подчиняться.  Охоться  во  второстепенных
угодьях,  которые  я  тебе отвел. Я тебя оттуда не шугну. Даже,
как видишь, помогаю. Загоняю тебя в доктора, дурачка. А  ты  не
упирайся,  иди.  Там  хорошо.  И попробуй стать, как я. А потом
сделаю и наследником. Будешь моих оленей гонять...
     -- Кассиан Дамианович! Мне кажется, вы  все  это  говорите
кому-то  другому. Может быть, этому схоласту Троллейбусу. Но я!
Что же мне -- о шариках, о препарате молчать надо было?
     -- Это  ты  правильно  сигнализировал.  А  вот  почему  ты
Троллейбусом назвал... Механизатора этого... Я теперь не смогу,
буду  все  время думать. Знаешь, как тяжело... Побыл бы на моем
месте. Один же за другим -- так и отходят. Все  туда,  туда.  К
мушкам.  А оттуда только дураки, мелочь... Ты первый с головой,
кого мне удалось удержать около себя. За это и я не останусь  в
долгу.  Хоть  и  колеблешься  иногда. Флюктуируешь. Я вижу, все
вижу...
     Он уставился на Федора Ивановича глазами, полными муки.
     -- Скажи лучше прямо: могу я еще опираться на тебя, сынок?
Ведь борьба, борьба! Не подведешь старика? Я ж тебе так верю...
     -- Можете  опираться  больше,  чем  опирались  всегда,  --
твердо  отчеканил  Федор  Иванович  и  долго  смотрел  в  глаза
академика, выдерживая его исследующий душу взгляд.

      * ВТОРАЯ ЧАСТЬ *

     I

     В начале января у Федора Ивановича был  странный  разговор
по  телефону  с  академиком  Рядно. Кассиан Дамианович позвонил
рано утром прямо из своей  московской  квартиры:  ему  внезапно
пришла в голову хорошая думка.
     -- Слушай, Федя, ну что это у нас все война и война. Давай
же вступим  с  ним в переговоры. Устроим на часок перемирие, а?
Он работает над картошкой, так и мы ж над картошкой!  А  почему
не   вместе?   Разве   мы  не  для  социализма?  Ты  подъедь  к
Троллейбусу, ты ж это умеешь -- подъезжать...
     -- К схоласту? -- спросил Федор  Иванович,  чуя  в  словах
академика какую-то новую игру.
     -- Подожди-и,  -- нетерпеливо проныл Рядно. -- Я тебе дело
предлагаю. Слушай, поговори с ним, я знаю,  он  способен  вести
переговоры.  Ему ж наверняка что-нибудь надо. Зарплаты ж у него
нет...
     -- Так у нас ведь с вами программа...
     -- Ты не притворяйся, ты все уже понял. Программу делай, а
тактику не забывай. Он должен клюнуть и клюнет.  Пусть  назовет
свою  цену,  что  ему надо. Нет человека, который не клюнет. Он
будет ломаться, у него в руках сила,  он  владеет  материалами,
навезли ему из-за границы дружки. Попрятал... Пусть ломается, а
ты  меняй  наживку,  подбирай.  Соглашайся  на  все, открой пар
полностью. Ты чего молчишь? Дурачок, это ж не  значит,  что  мы
так   все  ему  и  дадим.  Он  сейчас  сидит,  во  все  стороны
оглядывается, перепрятывает свое сокровище. Надо вывести его из
этого состояния.
     -- Кассиан Дамианович, мы с вами действительно, хоть  и  в
разных  местах  находимся...  Я  об  этих  материалах все время
думаю.,
     -- Так ты ж не думай, а делай! А батько будет думать.
     -- Лапу мы и так наложили. Все материалы у нас...
     -- Ой, сынок, не все. Ну что ты говоришь... Тьфу, мне даже
не хочется слушать. Ревизию разве не  ты  делал?  --  он  опять
противно,  болезненно заныл. -- Ну что, ну что ты в самом деле?
Забыл?
     -- Не забыл. Помню.
     -- Вот то-то. Они помолчали.
     -- Надевай сейчас мой полуперденчик... Извини,  теперь  он
твой... И отправляйся к нему. Привет передай. Скажи, мой старик
раскололся, поднимает белый флаг и выслал меня парламентером.
     И  Федор Иванович надел этот пахнущий бараном новый черный
полуперденчик с толстым черным воротником  и  с  красно-ржавым,
как жареная капуста, дико-лохматым хутром, как академик называл
мех  подкладки, надел еще подаренную академиком черную курчавую
ушанку и отправился к Стригалеву.
     Иван Ильич был дома. Встретив его, сейчас же  вернулся  за
свой  стол  и  продолжил  давно начатое дело -- стал пересыпать
картофельные семена из одного пакетика в  другой  и  писать  на
пакетиках  сложные  формулы известного только ему шифра. Слушая
новость, таращил время от времени  глаза  и  наклонял  лохматую
голову.
     -- Я  думаю,  Федор Иванович, вы должны ему сказать, что я
сказал  вам,  чтобы  вы  сказали  ему...  --  тут   он   угрюмо
усмехнулся.  --  Чтобы  вы  сказали  ему...  Будто  это  я  вас
уполномочил так сказать, что меня нет дома, застать нельзя.  Но
что  на самом-то деле эта сволочь Троллейбус сидел в своей хате
и упаковывал какие-то клубни и семена. Без сомнения,  для  того
чтобы отправить их в надежное место.
     Федор Иванович согласился с таким ответом.
     -- Будем  сами  делать  первые  ходы, -- сказал он. -- Так
вернее.
     И когда на следующее утро академик опять позвонил, старику
так и было доложено: "Он сказал мне, чтобы я сказал вам..."  --
и так далее.
     -- Никуда  он  не  пошлет  их, сейчас мороз, -- неуверенно
проговорил Кассиан Дамианович после длительного раздумья.
     -- У нас ноль градусов,  --  заметил  Федор  Иванович.  --
Троллейбус  перекладывал  клубни  паклей,  целая гора лежала на
полу. Если не далеко посылать, могут и не замерзнуть.
     -- Пыль, пыль он пускает! -- в отчаянии закричал академик.
Потом надолго умолк. Федор Иванович даже  подумал,  что  Москва
отключилась.  Но  нет,  она не отк