кно. Федор Иванович снял трубку и сразу услышал  веселое
гусиное гагаканье академика Рядно.
     -- Я  тебе  почему  звоню. Ну, во-первых, сынок, я доволен
твоей работой. Ты выполнил  сложное  и  ответственное  задание.
Справился.  Проявил  такт,  правильно  зацепил и наших. Так им,
дуракам. Объективность  прежде  всего!  И  этого.  Троллейбуса,
вывел  на  чистую  воду -- это ж у них фельдмаршал был! И сам в
стороне остался -- чтоб не думали, что  академику  Рядно  нужны
жертвы.  Я  ж  знал,  кого  послать!  Саул на такие тонкости не
способен. В общем, ставлю тебе пять, сынок. Пять  с  плюсом.  И
Варичев  доволен.  Теперь  слушай во-вторых. Понимаешь, начатое
дело нужно доводить до конца. То, что  сделано  --  это  только
начало.  Ты,  конечно,  и  здесь  мне  вот  так  нужен, с твоим
талантом, -- он умолк на время. -- Однако и  там...  Нужно  еще
насаждать и укреплять. Там сейчас начнут вейсманистские талмуды
жечь  --  не  бойся, это сделают без тебя, я сказал Варичеву. С
такими вещами ты не станешь мараться, я ж знаю тебя, сынок.  Ты
мне   учебный  процесс  на  новые  рельсы  переведи.  Учебники,
методику  --  все  это  пришлют.  Я  прослежу.   И   проблемную
лабораторию... Там пока ничего не трогай, так все оставь. Я тут
для  тебя  новую проблему готовлю. На старом сусле, но с новыми
дрожжами. Пока этого  хватит.  Идейка  будет  --  упадешь,  как
узнаешь. Но это -- после поговорим...
     -- Яас-сно, -- сказал Федор Иванович.
     -- Энтузиазма не чую, Федя...
     -- Какой тут энтузиазм, когда кругом...
     -- Борьба идей, сынок. Закаляйся.

     VI

     Рано   утром   в  воскресенье  за  окном  раздался  сигнал
институтского автобуса. Федор Иванович подхватил чемодан своего
товарища и вслед за Цвяхом вышел на крыльцо.
     -- Ну, -- бодренько сказал Василий Степанович. --  Втравил
я тебя в это дело, теперь держись.
     Крепко  пожали  друг  другу руки, и Цвях укатил. И остался
Федор  Иванович  один.  Воскресенье  тянулось  очень  медленно.
Вдобавок  еще  начал  накрапывать,  а потом и всерьез разошелся
мелкий осенний дождь. Федор Иванович почти весь  день  пролежал
на своей койке, глядя в старинный сводчатый потолок.
     В  понедельник  с  утра он был в ректорате. Там секретарша
Раечка дала ему прочитать приказ, где значилось,  что  кандидат
биологических  наук  Дежкин  Федор  Иванович  "сего  числа и до
особого  распоряжения"  назначается   исполняющим   обязанности
заведующего   кафедрой  генетики  и  селекции  с  одновременным
исполнением обязанностей заведующего  проблемной  лабораторией.
Поставив  под этим приказом простенькую подпись, Федор Иванович
ушел в "свой" корпус.
     Все преподаватели уже сидели в той комнате, что была рядом
с кабинетом заведующего кафедрой.  Ходеряхин  тонко  и  грустно
улыбался, Краснов вежливо глядел в пол. Анна Богумиловна издала
веселый рык:
     -- Вот и наш зав!
     Здесь  же  сидел  за  столом и профессор Хейфец. Встав, он
тронул Федора Ивановича за локоть и тихо, почтительно попросил:
     -- Вы позволите мне взять портреты?
     -- Пожалуйста, -- так же тихо ответил Федор Иванович. -- Я
еще не принимал у вас кафедру.
     -- А что там принимать... -- старик посмотрел  с  древней,
библейской тоской. И Федор Иванович ответно коснулся его руки.
     -- Пожалуйста,  берите  все,  что  вам надо. И я бы хотел,
чтобы вы не навсегда...
     -- Что будем делать  с  иконостасом?  --  громко  гаркнула
Побияхо. -- Может, отнесем эти портреты на хоздвор?
     -- А что на хоздворе?
     -- Федор  Иванович, вы еще не знаете? -- Тихонько прогудел
около него Хейфец. -- Там уже с семи утра костер... Жгут книги.
Пожилая бездарь и молодая глупость жгут классические учебники.
     -- Портреты  отдадим   Натану   Михайловичу,   --   сказал
отчетливо Федор Иванович.
     -- Портрет  академика  Лысенко  надо заменить, -- заметила
Побияхо.
     -- Что толку? -- сказал ей с улыбкой Хейфец.
     -- Замену поручим вам, Анна Богумиловна, -- Федор Иванович
устремил на нее мягкий непроницаемый взгляд.
     -- А мне что делать? -- подал голос Стригалев. Он тоже был
здесь, сидел в углу.
     -- Как, что? Я вижу, вы в пиджаке и  с  галстуком.  У  вас
сегодня, по-моему, лекция. Значит, вам идти в зал.
     Тут  он  заметил  Елену  Владимировну.  Все  это время она
пристально смотрела на него,  но  он  был  занят  разговором  с
другими.  Теперь  заметил и на миг остановил на ней свой мягкий
прохладный тициановский взгляд, который  можно  было  прочитать
примерно так:
     "Надеюсь,   мы   покончили,   наконец,  со  всеми  боевыми
заданиями. Слава богу. Теперь на основании приказа  ректора  мы
можем перейти к спокойным деловым отношениям".
     -- Я  считаю,  что все должно идти, как шло, -- сказал он.
-- Правда, с некоторыми поправками, смысл которых,  я  полагаю,
всем ясен.
     Что-то вздрогнуло в нем, и больше он на Елену Владимировну
не смотрел. Он знал, что недостатков у него хоть отбавляй -- он
и неказист,  и  рост  маловат,  и  слишком  открыт, и наивен, и
хорошо умеет попадать впросак, а она вон какая -- ее совсем  не
видно. Нет, хватит! И он захлопнул все ставни.
     Она, конечно, все это прочитала, похолодела и,гневно сведя
честные четкие брови, стала смотреть в окно.
     Стригалев  поднялся,  взял  свою тоненькую кожаную папку и
вышел. Комната постепенно пустела. Федор Иванович тронул  кофту
профессора Хейфеца.
     -- Натан   Михайлович,  пойдемте,  я  помогу  вам  снимать
портреты.
     Старик, посапывая, послушно поплелся за  ним.  В  кабинете
Федор  Иванович  поставил под портрет Менделя стол, сняв с него
спиртовку, на которой неделю  назад  Леночка  варила  кофе.  На
столе  утвердил  стул  --  и  вот  портрет уже стоит на полу, и
поникший Натан  Михайлович  рукавом  кофты  стирает  паутину  с
тяжелой дубовой рамы.
     Когда   был   снят  со  своего  места  Морган,  послышался
неуверенный  стук,  дверь  кабинета  приоткрылась  и  показался
хмурый Стригалев.
     -- Вы не пошли? -- Федор Иванович спрыгнул со стола.
     -- А вы посмотрите, что там делается...
     Федор  Иванович  не  стал  ничего  спрашивать.  Похлопал в
ладоши, отряхивая пыль, и, не оглядываясь, устремился в коридор
быстрым, строгим шагом.
     Обе  половинки  дверей  Малой  лекционной  аудитории  были
распахнуты.  На скамьях, амфитеатром уходящих к потолку, группы
студентов замерли, и  было  видно,  что  появление  строгого  и
решительного  нового  зава кафедрой прервало горячие споры. Все
повернули головы к входу. Самая большая группа собралась внизу,
на  помосте,  где  была  кафедра  и   стол   для   демонстрации
экспериментов. Здесь же стояла Анжела Шамкова. Ее белый палец с
бледным  ногтем как бы писал нервные завитушки на листе бумаги,
лежавшем на столе.
     Федор Иванович подошел.
     -- Нет,  ты  подпишешь,   --   говорила   Шамкова   сильно
покрасневшему   молоденькому   студенту.  --  Лекции  он  читал
неинтересные.  И  мичуринское  учение  у  него   получалось   с
подкладочкой,  с  обманом.  Он же вейсманист-морганист! Его все
равно уже...
     Студент с ужасом оглянулся, увидел Федора Ивановича и  еще
больше покраснел.
     -- Что  здесь?  --  громко  спросил  Федор  Иванович, чтоб
спасти беднягу от наседавшей на него Шамковой.  Взял  со  стола
листок.   Студент   сразу   же,   показав   товарищам   круглые
повеселевшие глаза, шагнул в сторону.
     -- Мы, студенты факультета генетики и  селекции  растений,
просим  ректорат  избавить  нас, -- чеканя каждое слово, громко
прочитал   Федор   Иванович,   становясь   непроницаемым.    --
...Избавить   нас   от  обязательного  слушания  лекций  И.  И.
Стригалева, который, как выяснилось...
     На лицо Федора Ивановича легла жесткая тень официальности,
губы стали тоньше.
     -- Почему я ничего не знаю об этом?  Анжела  Даниловна!  Я
все-таки здесь...
     -- Это согласовано, Федор Иванович...
     -- Вы  же  сами сказали -- его все равно... И притом, уже.
Зачем же еще этот дополнительный... ритуал?
     -- Федор Иванович! -- Шамкова вздохнула с досадой. --  Это
письмо  обсуждено парткомом и комсомольской организацией. Будет
завтра напечатано в нашей газете.
     -- Д-да? Тогда конечно. Хотя, в общем, странно. Ну, и  как
дело идет?
     -- Есть не подписавшие. Некогда было провести работу...
     -- Ну-ка,  что  тут...  Ого,  собрали  все-таки! По-моему,
человек тридцать есть. А говорите, некогда. А это  что?  Анжела
Даниловна! -- Он остановился, посмотрел на нее с удивлением. --
Что  же  это  вы, вожак, и не подписались под этим историческим
документом? А? Страшно? Напечатают в газете?..
     Шамкова начала розоветь, опустила глаза.
     -- Любопытно...  --  он  понизил  голос.  --   Испугались?
Знаете,  как  Библия  определяет  фарисеев?  Возлагают на людей
бремена  тяжелые  и  неудобоносимые...  Сами  же   пальцем   не
двинут...
     Шамкова вспыхнула, оглянулась на студентов.
     -- Я же не... Я все-таки в аспирантуре...
     -- Вы  прежде  всего тот, кто зовет. Кто, как вы говорите,
проводит работу.
     Она с  нетерпеливой  досадой,  громко  вздохнув,  схватила
ручку.
     -- Впереди,  впереди,  --  сказал  Федор Иванович, холодно
глядя на нее. -- Впереди всех.  Вот  так.  Теперь  вы  получили
право проводить... вашу работу.
     Окинув  ее  быстрым  взглядом, Федор Иванович повернулся и
вышел.
     В глубине коридора, ближе к  кабинету  кафедры,  ждал  его
Стригалев, прислонившись к стене.
     -- Да,  вам,  Иван Ильич, лучше туда не идти. Дело гиблое.
Отцы и дети...
     Стригалев чего-то ждал. Он смотрел  и  как  бы  протягивал
руки -- ждал помощи.
     -- Дверью  не  вздумайте  хлопнуть,  --  сказал  ему Федор
Иванович. -- Вы попали под бой. Отчасти и по моей, Иван  Ильич,
вине. Я постараюсь свою долю вам возместить.
     "Это  большая  доля,  и  я  все  возмещу", -- хотел он еще
сказать, но  вовремя  одернул  себя,  смолчал.  Такие  вещи  не
говорят. Просто возмещают.
     -- Вам  сейчас  нельзя  делать  ошибок.  Эмоций  не нужно.
Хорошенько обдумывайте каждый шаг, всю линию.
     -- Линия давно обдумана -- угрожающе,  но  и  доверительно
пробубнил  Стригалев.  Морщась,  он  потянул  за шнурок, достал
из-за пазухи белую бутылочку.  --  Линия  единственная.  --  Он
отхлебнул. -- И я думаю, что меня хватит...
     -- Что это у вас?..
     -- Сливки. У меня же язва...
     -- Ах, вот что...
     -- Затесалась,  черт ее... -- Стригалев улыбнулся, блеснув
стальными зубами.
     Они  постояли  молча.  Федор  Иванович   жал   ему   руку,
задерживал,  не  хотел  выпускать. И Стригалев не отнимал руки,
как будто хватался за последний шанс.
     "Иван Ильич! -- так и рвалась из Федора Ивановича  горячая
клятва,  и  он  удерживал  ее.  Я  возмещу. Не как смогу, а как
должно!.."
     Как быстро делаются некоторые дела! Через два дня утром до
начала занятий во всех залах, кабинетах и  лабораториях  читали
свежую  маленькую  газетку  --  многотиражку института. "Сорную
траву с  поля  вон!"  --  прочитал  Федор  Иванович  на  второй
странице крупный заголовок. Это было то самое, позавчерашнее. И
подпись  Шамковой  стояла  на  первом  месте... "А-а, мерзость,
все-таки побоялась вымарать себя из списка", --  удовлетворенно
подумал Федор Иванович.
     В  то же утро, зайдя в ректорат, он перелистал лежавшую на
столе секретарши книжечку. Это был  еще  один  приказ  министра
Кафтанова.  Книжка действительно была похожа на железнодорожное
расписание. "Хейфеца Натана Михайловича",  --  прочитал  он  на
последней   странице.  Перевернул  несколько  страниц  назад  и
увидел: "Стригалева Ивана Ильича". Задумался, медленно краснея.
"Неужели каждому, кто в этих списках, устраивали такой  римский
театр?" Тут же, взяв себя в руки, спросил:
     -- Когда это поступило?
     -- Из  Москвы?  Еще  в  четверг,  по-моему,  --  спокойно,
мимоходом бросила Раечка, занимаясь своими бумагами.  --  А  от
Петра. Леонидовича сегодня утром.
     -- Значит, приказ был у него?
     Секретарша пожала плечами.
     "Задержал!"  --  он  все  же  выстоял  необходимые секунды
показного равнодушия. Не ахнул, только опущенные веки дрогнули.
Никак он не мог привыкнуть к  таким  открытиям.  Молча  положил
приказ  и  вышел.  "Четыре  дня держал! Специально! -- он качал
головой, бредя по коридору. -- Чтоб через массы провести!  Чтоб
они, а не Касьян... Касьяну это понравится..."
     В   полдень  в  кабинет  заведующего  кафедрой  --  теперь
временный кабинет Федора Ивановича -- вошел, постучавшись,  уже
знакомый  высокий  и жирноватый атлет со спортивной гибкостью в
талии.  Федор  Иванович  поднял  на   него   от   своих   бумаг
внимательные  глаза.  У  этого  Краснова  были маленькие, как у
античного борца, губки -- твердым цветочком,  лицо  широкое,  с
желваками  и  жировыми  шишечками.  Ему  следовало  по  замыслу
природы  быть  тощим,  поэтому  нос  его   остался   тонким   и
извилисто-остроконечным,  а  тонкие,  почти  бумажные  уши были
окружены припухлостью, сидели как в воронках. Лоб был маленький
и  сухой,  в  светлых  волнистых  волосах  сильно  просвечивала
розовость будущей лысины. По правильности волн, косо набегающих
одна за другой, Федор Иванович заподозрил завивку.
     -- Разрешите?  --  сказал  Краснов  и, придвинув стул, сел
перед Федором Ивановичем. На груди его четырехкарманной  куртки
из  мягкого  синего вельвета был приколот альпинистский значок:
снежная вершина Эльбруса на фоне голубого неба, а  на  переднем
плане  --  ледоруб. Разведя широкие плечи, он полез в нагрудный
карман и  один  за  другим  выложил  на  стол  шесть  маленьких
бумажных пакетов. И замолчал загадочно, тиская в руке теннисный
мяч.
     -- Что  это?  --  спросил  Федор  Иванович, наблюдая этого
человека. Отдаленный голос высылал из  глубины  предупреждающий
туман, тихие наплывы неприязни.
     -- Семена,  -- Краснов уставил на него голубоватые девичьи
глаза. -- Стригалев в ящике оставил. Его полиплоиды.
     -- На что они нам?
     -- Все-таки выбрать можно что-то. Погибнет ведь материал.
     -- Так уродцы же. Воображаемые ценности. А бить только для
того, чтоб ударить...
     -- Уродцы-то уродцы, -- сказал Краснов и замялся. -- Но  я
бы  высеял.  Что-то  вырастет.  Вон  Богумиловна  высеяла после
облучения гамма-лучами... Наверняка  будет  сильно  расшатанная
основа...   Если   подвергнуть   воспитанию,  отобрать...  Они,
вейсманисты, сами могут не понимать...
     Он подбрасывал маскировочку, хорошо подготовился.  "Сказал
бы:  украдем,  используем  на паях", -- подумал Федор Иванович,
любуясь Красновым.  И  Краснов  улыбнулся,  приняв  его  кривую
улыбку за признак взаимного понимания.
     -- Украдем?  --  Федор  Иванович  улыбнулся  шире. Краснов
потупился. -- А если автор придет требовать?
     -- Если б было нужно, не разбрасывал бы по ящикам.
     -- Но мы не знаем, что это! Здесь какие-то цифры, буквы...
     -- Федор Иванович! Для чего работаем? Для цифр и букв? Для
конечного ведь результата работаем! Оно само покажет. Если  что
есть.
     -- Л-ладно...  -- Федор Иванович смахнул все пакеты в ящик
стола. -- Я посмотрю.
     И не отрывал взгляда от жировых подушечек, от  значка.  Из
темного  омута,  который  Варичев назвал коллективом, вынырнула
еще одна сложная и опасная сущность...
     -- У меня в юности был хороший друг,  добрейшая  душа,  --
сказал  Федор  Иванович,  глядя  в  ящик стола, шевеля пальцами
пакеты. -- Мы с ним всегда понимали друг друга. Бывало скажешь:
слушай, Бревешков... А он уже знает, что я ему хочу...
     По ту сторону стола все замерло. "Не  поднимай  глаз!"  --
закричал  кто-то  в  душе  Федора  Ивановича.  И,  как в сказке
Гоголя, он не устоял  против  нечистой  силы,  медленно  поднял
глаза,  и  ложка  смертельного  холода  влилась  в  его душу из
направленных на него нежных девичьих глаз  Краснова.  Но  такие
вещи  не способны были умертвить Федора Ивановича. Металл в нем
затвердел,  было  мгновение,  когда  Краснов  получил  ответную
стрелу, это уже была вторая.
     -- Скажите,  вас  знакомили с личными делами ваших будущих
сотрудников? -- спросил очень спокойно альпинист.
     -- Нет, с такими вещами меня  еще  не  знакомили.  Я  ведь
временно  исполняю... -- Тут Федор Иванович улыбнулся и, уйдя в
прошлое, размякнув, покачал головой. --  Хороший  был  товарищ.
Гена Бревешков...
     -- Говорите, Гена?
     -- А что, вы его знали?
     -- Знал   одного   Бревешкова.  Только  с  другим  именем.
Краснов,   видимо,   почувствовал   облегчение.   Поднялся,   в
нерешительности покусывал губку.
     -- Посмотрите,  Федор  Иванович.  Высеем  в  ящики. Может,
что-нибудь...
     И так  же  нерешительно,  неопределенно  вышел  и  прикрыл
дверь.
     "Хорошо  действует",  -- подумал Федор Иванович. Он сейчас
проверял действие своего ключа. Он давно уже знал,  что  зло  в
человеке осознает себя. "Тяжело так жить, осознавая, -- подумал
он.  --  Все время приходится гримасничать, подбирать выражение
лица".
     Он посидел некоторое время  в  одиночестве,  двигая  русой
бровью,  размышляя.  "Нет, это существует! -- подумал он, уже в
который раз  получив  подтверждение.  --  Существует!  Какая-то
сила,  от  которой, видимо, никогда не избавиться тому, кем она
овладела... Ну как,  каким  образом  сделать  этого  Бревешкова
добрым,  чтобы  не зарился на чужое, даже уступал свое? Нет, не
сделать никому... Можно только связать, запереть в клетку.  Или
припугнуть...  И  отлично  ведь знает, что плохо, а что хорошо.
Чем замаскировался  --  конечно,  добрым  намерением!  „Погибнет
материал,  спасать  надо!", „Для конечного результата работаем!"
Нет, существует это самое. Что-то".
     В коридоре уже с минуту  кто-то  странно  натужно  пыхтел.
Послышался оскорбленный, профессорский голос Вонлярлярского:
     -- Это   самоуправство!   --   выкрикнул  он  надтреснутым
козлетоном.  --  Все  равно,  хоть  и  нет  инвентаризационного
значка...  И  вы не смеете, я все равно не отдам! -- и он опять
запыхтел.
     Федор  Иванович  вылетел  за   дверь.   Посреди   коридора
сцепились  Вонлярлярский  и Елена Владимировна, что-то дергали,
тащили друг у друга из  рук.  Вспотевший  Стефан  Игнатьевич  в
белой  сорочке,  заправленной в кремовые брюки, и с бантиком на
шее, крепко обнимал обеими руками  черный  прибор,  похожий  на
пишущую  машинку.  Между  его  жилистыми  и  цепкими, желтыми с
синевой руками скользили белые девичьи руки. Елена Владимировна
решительно  встряхивала  старика,  таскала  его  по   коридору,
отнимая у него прибор. Вокруг них бегала, вскидывая руки, но не
решаясь налететь, Вонлярлярская.
     -- Ого!  --  смеясь,  воскликнул Федор Иванович. -- Помощь
подоспела вовремя!
     Все остановились. Каждый был уверен, что помощь  пришла  к
нему.
     -- Этот   микротом  --  Ивана  Ильича!  --  сказала  Елена
Владимировна, переводя дыхание. -- Они хотят забрать...
     -- Микроскопы  и  микротомы  --  имущество  цитологической
лаборатории! -- Вонлярлярский выкатил глаза.
     -- Он  сам его собрал, из деталей... Хотел унести домой...
Просил... Это нечестно, Стефан Игнатьевич, человека и так...
     -- Зря, совершенно зря, Елена Владимировна, связываетесь с
таким делом. Это же государственное имущество! Не понимаю,  как
вы собирались его выносить? Чайком? В такие дни...
     -- Никакого  обмана, -- наливаясь угрозой, забухала низким
голосом Вонлярлярская. -- Ни прямого, ни косвенного  никогда  и
ни  при  каких  обстоятельствах я не совершала и не позволю при
мне... -- и гордо отошла боком.
     -- Я, во всяком случае, патриот института. И к такому делу
не прикоснусь даже в форме уступки вам...
     Оба супруга поглядывали на  Федора  Ивановича.  Они  таким
способом доносили ему на Елену Владимировну.
     -- Я  вас  не  понял, -- сказал Федор Иванович. И пока оба
супруга мялись, набирая разгон для  более  точного  доноса,  он