творачивались от летящей в  лицо  пыли.
До Чумазовки я добрался быстро. Еще за завтраком я  понял,  что  упустил
при обыске  нечто  существенное.  Там  должно  быть  что-то  чрезвычайно
важное, о чем говорил убийца.
   "Снята вторая печать, - вспомнились мне слова  бродяги.  -  Возьми  в
моем жилище гри..."
   Он недоговорил. Я так и не узнал, что  такое  "гри".  С  какой  стати
убийца стал бы помогать мне? Не знаю, какие у него были соображения, но,
по-моему, он все же хотел мне помочь. А о мотивах будем гадать  потом...
Если выживем.
   Сантиметр за сантиметром я начал осматривать домик.  Углы,  половицы,
подпол,  чердак.  Не   забыл   даже   проверить,   нет   ли   во   дворе
свежевзрыхленной земли.
   То, что искал, я обнаружил под полом. Предмет, по  форме  и  размером
напоминающий  портсигар,  сделанный  из  какого-то  гладкого,  крепкого,
блестящего металла, на котором не было ни одной царапины. По корпусу шла
черная полоса и ряд разноцветных кнопочек. Я нажал на одну из них, и  на
поверхности "портсигара" появился разноцветный кристалл. Я дотронулся до
него, но  мои  пальцы  ощутили  лишь  пустоту.  По-моему,  кристалл  был
голографическим изображением.
   - Еще один подарок с того света, - произнес я вслух. Вряд ли  кто  на
Земле способен создать подобную  вещь.  Насколько  я  читал,  технология
голографических проекций пока не развита. Но дело  даже  не  в  этом.  Я
просто чувствовал чуждость этого предмета для нашего мира.
   - Гри, - произнес я, пытаясь поймать ускользающую  мысль.  И  тут  на
меня снизошло озарение. - Гризрак!
   Это слово поднялось откуда-то из тьмы, пришло издалека. Я  готов  был
поклясться, что когда-то очень хорошо знал его. И видел этот предмет  не
впервые. Он когда-то сыграл большую роль в моей жизни... В какой  именно
жизни? - вдруг как током пронзило меня... Я присел на  расшатанный  стул
на кухне домика и попытался  собраться  с  мыслями,  вспомнить  то,  что
должен был вспомнить и что закрыто от меня за семью печатями. И не смог.
   Надо навестить преступника. Может быть, врачи привели его в чувство?

***

   Городской медицинский центр  был  один  из  лучших  в  регионе.  Сюда
привозили больных из других областей в расчете на отличное  оборудование
и прекрасных специалистов. Оставив машину на  стоянке,  я  прошел  через
парк с высокими липами, скрывавшими современные многоэтажные корпуса.  В
ординаторской  реанимационного  отделения  напялил  белый  халат   и   в
сопровождении завотделения - здоровенного, с  волосатыми  руками  лысого
детины - прошел в палату. Один из охранников, долговязый сержант, дремал
на стуле. Второй, широкоплечий старшина, считал галок за окном, сидя  на
подоконнике. Увидев меня, он вскочил, вытянулся и отрапортовал:
   - Товарищ майор, за время несения службы никаких происшествий.
   - Угомонись. Вам же сказали, чтобы глаз не спускали с  убийцы,  а  вы
тут... отдыхаете!
   Старшина ткнул в  бок  своего  напарника,  тот  очнулся,  непонимающе
осматриваясь.
   - Да куда же этот злыдень денется? - рассудительно произнес старшина.
- Мы его наручниками к кровати пристегнули... Как трупешник валяется. Не
шевелится даже.
   - А вдруг придет в себя. Наручники же расстегнуть -  плевое  дело.  В
общем, еще раз такое увижу - пеняйте на себя.
   - Орлы,  -  усмехнулся  завотделением,  обводя  насмешливым  взглядом
милиционеров.
   Рядом с кроватью  больного  стояла  тумбочка  с  каким-то  аппаратом,
щупальца которого тянулись к  неподвижному  телу,  а  по  экрану  ползла
зубчатая кривая. Грудь бродяги вздымалась ровно, на лице играл  здоровый
румянец, В  целом  выглядел  он  неплохо,  если,  конечно,  не  обращать
внимания на такие мелочи, как полная неподвижность и бесчувственность  к
внешним раздражителям.
   Я нагнулся, пощупал пульс больного. Ровный, наполненный. Я уже  хотел
отойти, как его рука дернулась и впилась мне в запястье с  такой  силой,
что даже с моим кандидатством  в  мастера  спорта  по  тяжелой  атлетике
пришлось бы попотеть, чтобы вырваться.
   Неживым, глухим, будто доносящимся издалека голосом он произнес:
   - Луна... сломает третью  печать...  Он  придет  на  старое  место  и
откроет... откроет дверь... Ты умрешь... Гризрак.
   Я вздрогнул. Он повторил слово, которое недавно пришло мне в  голову.
Значит, оно вовсе не результат расшалившегося воображения.
   Рука бродяги безжизненно упала на простыню, веки  дрогнули.  По  лицу
начала расплываться  зеленоватая  бледность.  Завотделением  бросился  к
нему,  потом  резко  ударил  по  кнопке  вызова   сестры.   Вскоре   все
закрутилось, замелькали белые халаты. Инъекции, непрямой массаж сердца.
   - Пульс сто сорок, слабеет!... Пульс нитевидный, судорога!  -  кричал
завотделением, давя на грудную клетку пациента. Он кинул на меня быстрый
взгляд. - Да уйдите вы отсюда! - И опять медсестре:
   - Готовьте шприц с адреналином...
   Минут через десять завотделением вышел из палаты.
   - Будет жить твой душегуб, господин сыщик, - ухмыльнулся он и хлопнул
меня по плечу...

***

   "Селим-паша нетвердой походкой  хорошо  подвыпившего  человека,  хотя
Аллах  и  запрещает  правоверным   мусульманам   употреблять   спиртное,
направлялся к центру города-крепости, - читал  я  очередную  пожелтевшую
страницу, - Мы (я шел за ним) миновали Западные ворота, прошли несколько
узеньких улочек, где едва-едва могли разминуться два осла с поклажей,  и
наконец вышли к  роскошному  палаццо,  который  был  воссоздан  в  стиле
дворцов,  некогда  принадлежавших  венецианским  дожам.  С  трех  сторон
прекрасное строение оберегали рукотворные пруды и лишь с одной стороны -
янычары из личной охраны грехбунчужного паши.
   Бросив несколько слов стражникам, Селим-паша важно проследовал в  сад
и ступил на дорожку, ведущую к увитой плющом и диким виноградом арке. За
ней он и скрылся.  А  мне  не  оставалось  ничего  другого,  как  быстро
просеменить мимо усатых здоровяков и исчезнуть в ближайшем проулке.
   Теперь только одна мысль владела мной: как проникнуть  во  дворец,  в
его внутренние апартаменты. 5 и сам  не  знаю,  почему  вдруг  загорелся
неистовым желанием предостеречь сераскира от убийцы, а  затем  уговорить
его решиться на сдачу крепости без 5оя. Уж очень не хотелось мне  видеть
поле будущей битвы, усеянное телами убиенных солдат. В душе я все же  не
был военным человеком, для  которого  естественным  состоянием  является
желание уничтожить врага. Я полагал, что  всякому  человеку  свойственно
искать компромисс, уходить от гибельного противостояния. А раз  так,  то
всегда можно договориться с  противником  и  с  помощью  мелких  уступок
выиграть в главном. Потому-то и предполагаля, наивный человек,  что  мне
следует "открыть глаза" трехбунужному, поведать  о  том,  что  видел,  и
попросить рассудить здраво... Однако я  даже  не  мог  предположить,  то
далеко не  все  живущие  под  этим  небом  разделяет  мои  взгляды.  Для
некоторых большее значение имел сиюминутный успех, временная удача, реже
- и спасение души на веки вечные и заслуженное блаженство не  только  на
небесах, а еще здесь, на грешной земле.
   В эту ночь я был  хозяином  в  городе.  Днем  на  здешних  улицах  не
протолкнешься среди простолюдинов, - воинов, купцов,  дервишей,  имамов,
муэдзинов и прочая и прочая, а вот теперь не было  ни  души.  И  все  же
обольщаться  мыслью,  что  я  нахожусь   в   полной   безопасности,   не
приходилось. Время от времени  издалека  доносилось  бряцанье  оружия  и
топот ночных стражников. Стараясь не попадаться им на  глаза,  я  быстро
уходил с их дороги. Но однажды все же не уберегся и чуть  было  не  стал
жертвой каких-то оборванцев, прятавшихся в развалинах.  Приняв  меня  за
женщину, два разбойника понадеялись на легкую добычу,  но  просчитались.
Одного я сбил с ног ударом рукоятки кинжала, а второй,  видя  недюжинную
силу  и  проворство  во  владении  оружием  "женских  ручек",   испустил
душераздирающий крик: "Ля-илля-гу-у!" -  и  быстро  скрылся  в  каком-то
подземном убежище. Естественно, я не стал его преследовать и  постарался
поскорее уйти подальше от опасного места.
   Нападение бродяг вывело меня из душевного равновесия, напомнило,  что
я играю в опасную игру, ставка в  которой  моя  собственная  жизнь.  Мое
внимание привлек шум поблизости. Вскоре я приметил процессию из двадцати
женщин, до смерти напуганных ночной темнотой, не столько идущих, сколько
бегущих по  направлению  к  палаццо,  куда  нужно  было  и  мне.  Что-то
подтолкнуло меня к ним, и я неожиданно для себя очутился в самом  центре
женской толпы. И тут только понял, что это те самые милашки, которыми  я
совсем недавно любовался в банях. Из их разговоров я узнал, что  женщины
выражают недовольство отсутствием охраны. Одна из  самых  здравомыслящих
пояснила остальным:
   - Все защитники ислама сейчас находятся на  крепостных  стенах.  Даже
евнухов отправили туда. Говорят, что вот-вот  должен  начаться  страшный
бой и неверные пойдут на приступ...
   - А если кто-нибудь задумает черное дело и  похитит  жен  и  наложниц
Превосходительного? Тогда как? - пропищал тонкий язвительный голосок.
   - Тогда мы сами сумеем за себя постоять! - храбро молвила старшая  из
женщин, и в лунном свете молнией сверкнуло лезвие кинжала,  которым  она
устрашающе взмахнула.
   Женщины были настолько возбуждены темнотой и  собственными  страхами,
что не обратили на меня ровным счетом никакого внимания. Я уже радовался
тому, что с их помощью легко проникну в дом местного  военачальника,  но
тут вмешались стражники, охранявшие вход.
   Один из них дважды пересчитал женщин по  головам  и,  пожав  плечами,
обратился к начальнику стражи:
   - Мой господин! В бани отправились двадцать газелей, а сейчас  их  на
одну больше. Как быть?
   - Одной больше, одной меньше... - зевнул тот и махнул  рукой.  -  Чем
больше газелей у нашего Превосходительного, тем больше ему удовольствий.
Пропусти их!
   Через несколько минут я уже осваивался на женской половине  дома.  На
меня  по-прежнему  не  обращали  внимания,  все  готовили  любимую  жену
трехбунчужного к ложу любви, а я молчаливо созерцал  происходившее.  Это
не понравилось одной из служанок.
   - Эй, дылда? - неожиданно обратилась она ко мне. - Что-то я  тебя  не
припоминаю... Хоть бы здесь сняла покрывало!
   Я тонким голоском прогнусавил что-то про  свой  зарок,  данный  самом
Аллаху, не снимать чадру  до  тех  пор,  пока  последнего  неверного  не
покарает  рука  турецкого  воина.  Этого  оказалось  достаточно,   чтобы
успокоить служанку. Она сказала мне:
   - Раз так, то отправляйся на мужскую половину и сообщи,  что  госпожа
готова отойти ко сну...
   - Уже бегу, - пропищал я и не торопясь  отправился  по  уже  знакомым
ходам и переходам к выходу.
   Мне опять повезло. Войдя в  один  из  залов,  я  будто  наткнулся  на
невидимую  стену.  Прямо  передо  мной,  как  вкопанный,  набычившись  и
хмурясь, стоял Селим-паша. Его лицо налилось кровью,  затуманенный  взор
устремился в какие-то неведомые дали. Он  даже  не  посмотрел  на  меня,
будто и  я  не  существовал  на  свете.  Он  больше  походил  сейчас  на
раскрашенную статую. Мне даже стало как-то не по себе.
   "Что же с ним сотворил этот барон? - подумал я. - Будто  душу  отнял.
Стоит как чурбан, и не удивлюсь, если он выполнит волю барона. В  голове
не укладывается! Ну и возможности у этого негодяя!..."  Я  спрятался  за
длинной портьерой, на которой золотом по замше были вытканы  игравшие  в
мяч ягуары. Я стоял теперь совсем недалеко от застывшего Селим-паши.  Он
даже голову не повернул в мою сторону.
   Ждать пришлось недолго. Сначала мимо меня прошествовала толпа женщин,
сопровождавших  тонкую  и  грациозную  хозяйку,  направившуюся  в   свою
опочивальню. Вскоре с другой стороны появился и сам  надменный  сераскир
Измаила    Айдос     Мегмет,     трехбун-чужный     паша,     окруженный
телохранителями-тургау-зами с устрашающими физиономиями. Да, это был он,
ошибиться невозможно. Насколько я разбирался в одеждах  и  обычаях  этой
страны - в зал входил хозяин дворца.
   "Ну сейчас что-то произойдет", - со страхом подумал я и не ошибся.
   Селим-паша, которому сераскир  приветливо  кивнул,  оскалился,  будто
оборотень, готовящийся принять волчье обличье,  затем  выхватил  стилет,
врученный ему бароном, и со злобным нечеловеческим визгом,  от  которого
кровь стыла в жилах, бросился на своего начальника и благодетеля.
   Телохранители замерли от неожиданности, но  уже  через  миг  все-таки
успели схватить его. Ну и хорошо - помощь моя не понадобилась...
   Однако  я  рано  радовался.  Будто  подталкиваемый  мощной  пружиной,
толстяк рвался к сераскиру. Он рычал, брызгал  пеной  изо  рта,  выкатив
глаза так, что они вот-вот должны были выскочить из орбит. Зрелище  было
жуткое и преотвратительное. И произошло нечто  удивительное.  Селим-паша
тащил за собой двух огромных  телохранителей,  бессильных  справиться  с
ним, и неумолимо продвигался к сераскиру, который,  испуганно  вытаращив
глаза, пытался вжаться в стенку. Резкое движение  -  убийца  стряхнул  с
себя тургаузов, навис над сераскиром, будто  неотвратимое  возмездие  за
грехи, и занес над его головой стилет. Хозяина дворца  ждала  неминуемая
погибель, но тут раздался  мой  выстрел,  эхо  которого  прокатилось  по
помещениям.
   Мне показалось, что одного  выстрела  будет  недостаточно,  поскольку
Селим-паша все же ударил свою жертву. Но тут  уж  сам  сераскир  проявил
завидную прыть, сумев увернуться и отпрыгнуть в сторону. Селим-паша  еще
секунду постоял, а потом рухнул на пол.
   Сераскир брезгливо отпихнул труп загнутым  носком  домашней  туфли  и
тихо спросил:
   - Кто стрелял?
   Я выступил из-за портьеры.
   - Кто ты, достойная  женщина?  Назови  свое  имя,  и  ты  не  сможешь
упрекнуть Айдоса Мегмета в скупости и неблагодарности.
   Я сбросил покрывало. Раздались  возгласы;  "О  Аллах!",  "Да  это  же
мужчина!" Потом кто-то крикнул: "Русский лазутчик! Смерть ему! Смерть!"
   Телохранители бросились ко мне с  обнаженными  саблями,  но  сераскир
повелительным жестом остановил их:
   -  Стойте!  Он  спас  мне  жизнь,  и  я  не  могу   ответить   черной
неблагодарностью, Я подумаю, как отблагодарить его.  А  пока...  пока  в
зиндан.
   Обозленные тургаузы схватили меня за руки, содрали женскую  одежду  и
потащили на задний двор, где и бросили в большую  яму,  в  дальнем  углу
которой лежал труп. Судьба моя, казалось, была предрешена.
   Предутренние часы в глубокой яме  оказались  мучительными  для  моего
тела, но не для духа. Меня бил озноб, холод сковывал  все  члены,  но  в
душе, как это  ни  удивительно,  воцарились  покой  и  умиротворенность,
каковые бывают ниспосланы человеку свыше после исполненного им  долга  и
завершения земного пути.
   Со  страданиями  тела  мне  удалось  кое-как  справиться,  у   своего
несчастного  бездыханного  соседа  я  позаимствовал  овчинную   накидку,
вывернул ее наизнанку и закутался в нее.
   Мысли мои текли плавно. С одной стороны, я пытался осознать,  что  же
произошло со мной, но, с другой стороны, наслаждаясь снизошедшей на меня
умиротворенностью, постоянно впадал в отвлеченные  рассуждения  о  вещах
вечных и всеобъемлющих - что есть добро и зло, влияет ли  на  их  оценки
положение оценивающего и то, что благо для одного, то для  других  может
стать отнюдь не благом. Мне припомнился на этот счет один из  разговоров
с Осиповским.
   Тесная комната, за окном - мороз и снег, скрежет  полозьев,  ущербный
месяц на темном звездном небе.
   - Вспомните слова Бёме, - говорил  Осиповский.  во  всем  сущем  есть
противоречие, даже в Боге. Бог и дьявол есть две стороны одного явления.
   - Ну а если взять утверждение англичанина Джоржа Беркли, что все идеи
мира  потенциально  существуют   в   божественном   уме,   но   реальное
существование получают лишь в душе  человека.  И  тогда  получатся,  что
единственным полем сражения между добром и злом становится наш  ум.  Кто
победит в этой борьбе - добро или зло, по большом счету неважно, ибо и в
том и в другом случае человек ощущает себя одинаково правым, и нигде ему
не найти ни подтверждения, ни опровержения этой истины.  И  мир,  и  Бог
равнодушны и холодны.
   - Ваша эрудиция, мой друг, растет, что является фактом похвальным,  -
усмехнулся Осиповский, который в тот вечер выглядел каким-то  усталым  и
опустошенным. Он махнул рукой. - Хотите знать мое мнение? Все эти теории
- пустая болтовня людей, забавляющихся ими  словно  картежной  игрой.  А
суть проста - есть  две  пронизывающие  мир  силы:  Добро  и  Зло,  сила
созидания и сила разрушения. Они - как в душах наших,  так  и  в  каждой
молекуле. Это, друг мой, не предположение  -  это  знание.  А  философия
нужна  лишь  для  того,  чтобы  разум  человека  покинул  тесные   стены
обыденности и мелких забот и честно решил  для  тебя,  чему  и  кому  он
должен служить...
   Добро и зло, созидание и разрушение, Свет и Тьма - так все просто! Ну
а если подойти с этими мерками к конкретной ситуации, хотя бы к  той,  в
которой я сейчас оказался? К тем людям, с  которыми  я  столкнулся  i  в
действиях которых ничего не мог понять? Ну конечно, я служу  добру,  мои
противники - злу. Ну а если они считают иначе и думают, что  к  добру  и
благу нацелены именно они, а я ничего не понимаю и только мешаю им? Ведь
я же не знаю их истинных целей, что за Великий, которому они служат? Где
же тот арбитр, который нас рассудит?
   Скорее всего в этом мне уже не разобраться, поскольку жить оставалось
совсем недолго. Хотя... Глупости, ничего мне османы  не  сделают.  Я  же
как-никак спаситель самого сераскира.  Должно  же  у  них  быть  чувство
благодарности...
   Потом мне вспомнились  слова  кривоногого  барона  о  каком-то  узле,
связанном с именем  русского  князя.  Именно  ради  смерти  этого  князя
посылал своего помощника барон, но тот, к  счастью,  не  смог  выполнить
задание. Интересно, кто же  все-таки  этот  князь?  В  голову  приходило
несколько сиятельных имен, но кому отдать предпочтение? Ведь жертва была
выбрана исходя из какого-то извращенного и таинственного хода мыслей,  и
логика тут ничем не могла помочь. Но  кто  бы  это  ни  был,  все  равно
приятно ощущать себя спасителем одной из столь важных особ. К сожалению,
спасенная жертва никогда не узнает о том, кому она обязана жизнью.
   Минули остаток ночи и следующий день. Хорошо еще,  что  мои  мучители
догадались утащить труп, кинули мне теплую  дерюгу,  накормили  какой-то
жидкой дрянью. Несмотря на голод, я смог съесть лишь немного.  К  вечеру
спокойствие в  моей  душе  сменилось  злостью,  потом  отчаянием,  потом
каким-то отупением.
   Когда я задремал, то приснился мне престранный сон.  Конечно,  ничего
из  приснившегося  в  действительности  не   происходило,   но   картина
отличалась стройностью и последовательностью.
   ... Роскошные  апартаменты  в  Яссах.  Бал  в  доме  князя  Потемкина
Таврического. Горит множество свечей. Вальсирующие пары, кажется,  вовсе
и не ступают по паркету, а плывут по воздуху, так плавно скользят в  Еще
ноги партнеров.
   Издали   мне    показали    Самого.    Григорий    Александрович    в
генерал-фельдмаршальском мундире сидел за  столиком  и  играл  в  карты.
Рядом с ним суетилась маленькая невзрачная личность, пытавшаяся во  всем
служить великому человеку. Тип этот подавал Потемкину карту  из  колоды,
льстиво  подносил  табакерку  или   стакан   с   вином.   Но   насколько
подобострастен он был отношении князя, настолько же небрежен в обращении
с остальными игроками.
   - Это сам господин Бергсон, - услышал я восхищенный  шепот  за  своей
спиной. - Видите, видите, как благоволит к нему его  превосходительство?
Я вспомнил, что приглашен на бал в качестве гостя  князя.  Я  приехал  в
Яссы всего на несколько  дней  для  того,  чтобы  заключить  договор  со
ставкой командующего на поставку арми