ить язык, который не устает называть всех господами.
   В восемь так в восемь. Значит,  у  меня  будет  возможность  дописать
начатое письмо.
   Перо, ведомое  умелыми  пальцами,  порхало  по  бумаге,  и  будто  по
волшебству из бездонной черноты чернил на свет являлись  каллиграфически
выведенные строки...
   - Исполнено, - с удовольствием произнес я, беря  подсыхающий  лист  с
последней прощальной строчкой и с удовлетворением  разглядывая  его.  Те
мысли, что жгли меня, те ощущения, которые волновали меня будто получили
силу закона, попав под власть написанных на листе бумаги слов... -  Все,
пора...
   Я встал из-за стола и закутался в плащ.
   И тут меня качнуло, как на палубе... Я взялся за крышку стола,  чтобы
не упасть.
   В меня  будто  вонзили  копье,  -  и  копье  это  кололо  тревогой  и
ожиданием...
   - Пережить вечер, - чужими губами прошептал я.
   Мне вдруг показалось очень важным пережить этот вечер.  Почему?  Пока
он не таил в себе никаких угроз... Но какая-то частичка  моего  существа
знала, что рядом затаилось что-то темное, громадное... Я ощущал это всем
телом...
   Я перевел дыхание и встряхнул головой. Прочь дурные мысли!
   - Прочь! - воскликнул я вслух.

***

   На улице было еще светло. Походка моя была  легка.  Ноги  сами  несли
меня вперед (эх, если бы мне тогда знать куда!)
   День уже выдохся, толчея на  улицах  сошла,  как  сходит  вода  после
наводнения. Для местных  привычка  некоторых  моих  соотечественников  к
ночным забавам была достаточно необычна.
   Ровно в восемь я переступил порог дома  Бауэров.  Встретил  меня  сам
хозяин. От вчерашнего отчуждения не осталось и следа. Мне  уже  начинало
казаться, что вчерашняя метаморфоза мне  только  привиделась,  настолько
искренен был в своем радушии хозяин дома... И все-таки меня не оставляло
какое-то напряжение. Мне почему-то было здесь неприятно.
   Нога у фрау Бауэр почти прошла. У изголовья ее кровати сидела младшая
дочь   -   шестнадцатилетняя   худая   и   жизнерадостная   Эльза,    не
унаследовавшая, к счастью, внешности своего отца.
   - С ногой легче, - проинформировала меня фрау Бауэр. -  Хотя  надолго
ли? Нога отпустила, но теперь я вспомнила  о  стеснении  в  груди.  Герр
Эрлих, правду говорят, что от этого умирают?
   О Господи, взмолился я, и зачем только ты наделил человечество пустым
и никчемным чувством самосохранения! Перкусия и  аускультация  позволили
мне еще раз убедиться, что легкие у фрау работают как кузнечные  мехи  и
абсолютно  чисты.  Для  успокоения  пациентки  я   пообещал   ей   самые
эффективные лекарства, привезенные из Европы,  после  чего  хозяин  дома
произнес:
   - Стол накрыт, Эрлих. Я не отпущу вас без того, чтобы вы не разделили
со мной скромную трапезу.
   - Время-то позднее, - из вежливости возразил я.
   - Девять-то часов? Ну что вы! Правда, русские ложатся  очень  рано  и
встают с петухами, чтобы не проспать заутреннюю... Но я не  вижу  греха,
чтобы вечер посидеть в доброй компании с человеком, который  только  что
прибыл с родины...
   Стол снова ломился от яств, да и вина было вдосталь! Густав Бауэр был
разговорчив и доброжелателен - даже чересчур. И иногда мне казалось, что
в его улыбке проглядывала нервозность. - Простукивание, выслушивание.
   - Почему вы не живете с земляками в Немецкой слободе? - спросил я.
   - Этот дом просторен, и обходится  дешевле...  К  тому  же  благодаря
новому царю отношение к нам  улучшилось.  Сегодня  мы  можем  жить,  где
хотим.
   - А раньше?
   - Раньше местные жители с трудом терпели нас рядом. Упрекали, что  мы
им подаем дурной пример пьянством и разгульностью жизни...
   - Пьянством, - озадаченно почесал я щеку. Насколько я видел,  в  этом
деле русские сами могли подавать пример... Но мои соотечественники  тоже
большие любители зела вина...
   В разгар ужина Густав, насытившись, позвал дочь.
   - Эльза, сыграй для нас  на  клавесине...  Она  прекрасно  играет  на
клавесине... Герр Зонненберг сказал, что у нее талант...
   Его восхищения успехами дочери в музицировании я разделить  не  смог,
поскольку играла Эльза весьма посредственно, да еще без особого желания.
Мне ее игра действовала на нервы. Время от времени  она  бросала  живые,
озорные взгляды на нас, ей было бы гораздо интереснее послушать,  о  чем
беседуют взрослые.
   Потом Бауэра потянуло  на  философские  разговоры.  Люди,  всю  жизнь
проведшие за конторкой, подсчитывая прибыли, склонны порой посудачить  о
высших материях, в которых ровным счетом  ничего  не  смыслят.  Впрочем,
есть ли на грешной Земле человек, действительно разбирающийся в  высоких
вопросах бытия?
   - Пятьдесят лет. Жизнь неумолимо клонится к  закату,  дорогой  Эрлих.
Как вы думаете, есть ли что-нибудь там? - Бауэр указал вверх. - И  каков
он будет, тот самый высший суд?
   - К чему бояться смерти? - без особой охоты поддержал я умную беседу.
- Для тех, кто верует в Господа, старость и смерть так  же  естественны,
как рождение и молодость. И потом,  зачем  ожидать  плохого  от  Божьего
суда?
   - А если душа запятнана грехами? - вздохнул Густав.
   - Думаю, Бог милостив гораздо больше, чем принято  считать.  Иначе  в
вечной борьбе Света и Тьмы победил бы  враг  человеческий.  Дьявол  идет
вслед за отчаянием и безнадежностью, а Бог - за надеждой и прощением.
   - Лихо вы говорите, - насмешливо прищурился Бауэр. -  Складно,  прямо
как по писаному. Прощение за грехи... А что есть грех? Непросто все  это
Ох непросто... Мы знаем десять  заповедей.  Не  убий  А  если  смертного
врага? Не укради. А если ради сбережения от голодной смерти детей своих?
И что я сделал сегодня - взял на душу грех или спас душу?
   - А что вы сделали сегодня? - неожиданно я понял, что разговор  между
нами нешуточный. Густава что-то гложет, он хочет в чем-то признаться, но
откровенно боится.
   - Ничего, - встрепенулся он. - Это я просто так. Выпьем еще?
   - Нет. Я люблю, когда сознание остается  ясным.  И  не  люблю  пустых
иллюзий.
   - А я люблю. - Бауэр опрокинул кубок.
   Через некоторое время, когда темень за  окнами  сгустилась,  я  будто
очнулся от каких-то дурных чувств, накативших на меня, и произнес:
   - Пожалуй, мне пора.
   - Хорошо посидели, Эрлих?
   - Хорошо посидели, герр Бауэр. По московским улицам можно ходить  без
опаски?
   - Здесь вас вряд ли кто тронет... Разбойный люд шалит в основном  вне
городов, на больших дорогах.
   На улице задул пронизывающий,  гнавший  отсвечивающие  в  свете  луны
серебристо-желтые облака. На крыльце Густав порывисто обнял  меня,  и  я
увидел в его глазах пьяные слезы.
   Слуга дал мне фонарь со свечой внутри. Я пообещал отдать его завтра.
   - Прощайте, Эрлих!
   - До завтра.
   - До завтра, - вздохнув, кивнул он и вернулся в дом.
   Я шагнул в темноту вечера, и по спине моей поползли мурашки. Когда за
мной задвинулся тяжелый засов, я  вдруг  почувствовал  себя  одиноким  и
беззащитным, как тогда, на торговом паруснике,  терпящем  бедствие  близ
острова Родос.
   - Эх, лекарь, ты тоже стал мнителен, - подбодрил я  себя  шепотом.  И
бодро направился вперед.
   Я шел по дощатому настилу улицы, подсознательно стараясь держаться на
середине. Я всегда любил  добрые  вечера  с  достойными  людьми,  легкий
разговор и хорошую еду. Мне в общем нравился Бауэр, как нравились многие
люди, встречавшиеся на моем пути. Некоторые уходили,  оставаясь  лишь  в
памяти,  иные  навсегда  оставались  друзьями  и  могли  перед  Господом
засвидетельствовать, что Фриц Эрлих не такой уж дурной человек и  всегда
старался жить с людьми по-хорошему. Вот только  почему  меня  так  давит
тревога?
   Шаги за собой я услышал метров через двести от дома  Бауэра.  Наконец
размытое ощущение тревоги оформилось в резкий укол - я  ощутил  реальную
опасность, как ощущал ее всегда каким-то мистическим чувством.  За  годы
странствий я  привык  к  опасностям  и  тревогам  и  побывал  во  многих
переделках, в которых меня не раз выручало обостренное чутье.
   Резко обернувшись, я увидел две тени, слишком быстро скользнувших  за
сплошной забор и растворившихся где-то в кустарнике. Кто они?  Случайные
прохожие? А может... Ох как мне  не  хотелось  в  этот  вечер  думать  о
плохом...
   Пройдя еще  метров  пятьдесят,  я  окончательно  уверился,  что  меня
преследуют. Кто? Зачем? Разбойники, душегубы, злодеи? Может быть...
   Я сжал  рукоять  длинного,  очень  дорогого,  не  тупящегося  кинжала
толедской стали, доставшегося мне как плата за то, что я вытащил с  того
света знатного испанского гранда. С этим кинжалом я будто сроднился,  не
расставался ни днем, ни ночью, и он не раз помогал мне в  самых  опасных
ситуациях, выручал даже тогда, когда помочь  казалось  не  мог  никто  и
ничто.
   По телу прошла холодная волна. Мне вдруг захотелось очутиться  отсюда
подальше, там, где трещат поленья в очаге, где тепло и безопасно...  Так
всегда бывает перед  боем.  Главное,  не  поддаться  этому  чувству,  не
впустить в душу страх. Негоже бежать от опасности -  выживает  тот,  кто
смело встречает ее.
   Я  широко  улыбнулся,  ощущая,  как  вслед   за   холодом   по   телу
прокатывается жар, как сердце колотится сильнее,  туго  гоняя  по  жилам
горячую кровь... Хорошая драка - что еще нужно после сытного ужина?!
   Я обернулся. Меня в лицо ударил холодный порыв ветра, будто ветер был
заодно  с  таинственными  злоумышленниками,  встал  посредине  улицы   и
вызывающе крикнул по-русски:
   - Выходите, коль честь и благородство еще  живы  в  вас!  И  сразимся
лицом к лицу!
   Будто ожидая моего вызова, из темноты вынырнули Двое.  Один  высокий,
сутулый, резко взмахнул рукой, и я увидел, как тускло блеснуло  в  свете
появившейся  на  миг  луны  лезвие  топора.  Второй,   широкоплечий,   с
невероятно кривыми ногами, в короткой руке сжимал эфес  слишком  длинной
для него шпаги. Лиц их я не видел,  одежду  рассмотреть  внимательно  не
мог, но, по-моему, они были закутаны в темные, будто стремящиеся слиться
с чернотой ночи, плащи.
   - Идите сюда, - усмехнулся я, хотя мне вовсе  было  не  до  смеха.  -
Молились ли вы перед своей бесславной кончиной?
   Я поставил на землю фонарь и приготовился к драке.
   Они безмолвно, не нарушая тишину  ни  руганью,  ни  жадным  сопением,
отличающими людей жестоких и необузданных, коим  жажда  крови  и  смерти
застилает свет, двигались ко мне. Бесшумные, словно  призраки  ночи  Они
были уверены, что мне не отпущено ни  единого  шанса  выжить  в  будущей
схватке. Но я считал по-другому. Фриц  Эрлих,  врачеватель  и  скиталец,
никогда не станет легкой добычей презренных грабителей. Ибо кто, как  не
он, сражался с варварами в песках Сахары и  с  разбойниками  в  гористых
лесах Шотландии! Чья рука славилась своей твердостью во время битвы  при
осаде русскими Нарвы в 1700 году, правда, на  стороне  короля  шведского
Карла Двенадцатого! И кого, как не его, обучал владению оружием  великий
боец мсье де Ла Мот. И ничего, что из оружия у меня только  кинжал  -  в
умелых руках и трость не хуже пистоля.
   Итак, они приближались ко мне,  медленно  и  уверенно,  а  я  пятился
назад, сжимая кинжал. Мой каблук наткнулся на жердь, и я ловко  подобрал
ее  левой  рукой.  Теперь  я  почувствовал  себя  увереннее.  Нападавшие
пытались обойти меня с двух сторон, но я отступал и  не  давал  окружить
себя. Из-за туч снова выглянула луна, и я  смог  разглядеть  под  плащом
одного из врагов богатый камзол. Простолюдины здесь такие  не  носят.  А
дворянам или служивым зачем грабить ночных  прохожих?  Что  же  все-таки
нужно от меня этим людям?
   Детально обдумать этот вопрос мне не оставили времени. В свете  слабо
горящего фонаря блеснул топор, который по замыслу  душегуба  должен  был
раскроить мне голову,  но  попал  в  пустоту.  Я  довольно  ловко  успел
отскочить в сторону и рукояткой кинжала ударить длинного по голове.  Тот
со стоном - первый звук, который он издал, - повалился на землю, а я тем
временем палкой отбил направленный мне в грудь удар шпаги. Я не  столько
рассмотрел в темноте клинок, сколько ощутил его приближение. Это чувство
не раз спасало меня. Лезвие соскользнуло, легко задев мне  бок.  В  пылу
схватки боли я не  почувствовал.  Не  теряя  времени  даром,  я  прыжком
кинулся вперед и воткнул по самую рукоять кинжал  в  живот  кривоногого,
отскочил назад. Противник, не издав ни звука, будто действительно был не
человеком, а демоном, родившимся во тьме этого города, упал  на  колени,
как падают, собираясь помолиться перед смертью...
   Убрав кинжал в ножны, я оглянулся и успел заметить, что длинный очень
проворно пробежал на четвереньках метра три, затем  вскочил  на  ноги  и
резво бросился наутек. Поистине низость чувств и трусость идут рядом.
   - Сатана тебя  забери!  -  по-немецки  процедил  стоящий  на  коленях
кривоногий.
   Только теперь я ощупал свой бок. Из раны сочилась кровь. Хоть боли  и
не было, голова изрядно кружилась.
   Я нашел в  себе  силы  склониться  над  противником.  Как  лекарь,  я
понимал: ему уже ничто не поможет.  Но  надо  было  попытаться  выяснить
причину нападения.
   - Что тебе нужно было от меня? -  выдавил  я.  -  Кто  ты  такой?  Ты
убиваешь из-за денег, заблудшая душа?
   -  Из-за  денег!  Благослови  меня  сатана!   -   страшно   захохотал
кривоногий, обхватив двумя руками распоротый живот.  Голос  у  него  был
какой-то  безжизненный,  шуршащий,  будто  пересыпался  гонимый   ветром
пустыни сухой песок. - Ты шутишь... Ты должен за  все  ответить!  Пришел
час возмездия, Магистр!
   Он плюнул мне в лицо, и на это ушли его  последние  силы.  Кривоногий
повалился на землю, глаза его закатились. Несчастный, упокой Господи его
душу, расстался с жизнью.
   Я еле поднялся и, с трудом передвигая онемевшие ноги, поплелся к дому
Бауэра. Мне удалось добраться до него. Окна были темны, видимо,  хозяева
задули свечи и готовились отойти ко сну.
   Я забарабанил кулаками в дверь. Наконец из-за толстой двери донеслось
шарканье ног, заскрипел отодвигаемый засов,  дверь  распахнулась,  и  на
пороге возник Густав Бауэр в халате и с подсвечником в руке. На его лице
плясали желто-красные блики, придавая зловещий оттенок.
   - Господи помилуй! - отшатнулся он, узнав меня, и глаза его  блеснули
зло и испуганно.
   - Помогите, Густав! Меня ранили... Я... Я умираю...  -  прошептал  я,
держась за поручни лестницы.
   - О, Господи! - опять воскликнул Бауэр и сделал шаг мне навстречу.
   Я оторвался от поручней и готов был обессилено упасть ему на руки, но
тут дверь захлопнулась, и моя ладонь наткнулась на обитую металлическими
полосами дверь.
   - Густав, помогите же!... - взывал я.
   - Уйди от моего дома! Сгинь, сатана! - В голосе,  глухо  доносившемся
из-за дверей, ощущалось настоящее бешенство.
   Поняв, что мне здесь  не  ждать  помощи,  я  оторвался  от  двери  и,
шатаясь, поплелся к своему дому. Может, мне стоило постучаться в  другое
жилище, закричать, позвать на помощь, но тогда  я  никак  не  мог  этого
сообразить Мысли путались.  Я  шел,  одержимый  болезненным  стремлением
добраться до своих ворот.
   Как мне это удалось?! Не знаю... Наверное, просто  не  оставила  меня
жажда жизни, которая заставляла всегда биться со смертью до  последнего!
И не изменил мне мой  ангел-хранитель,  которому  всегда  было  со  мной
немало работы! Теперь бы еще открыть дверь, сделать  перевязку,  смазать
рану живительной мазью, секрет которой я привез с берегов Африки. Только
вот хватило бы на это сил...
   С трудом я вновь поднялся, цепляясь за забор, устремился к двери. И в
этот миг с невероятной ясностью понял,  что  открыть  замок  у  меня  не
хватит сил и что я так и умру на этой пыльной улице, и меня похоронят на
чужой мне земле. Понял бессмысленность бесконечной  гонки  за  призраком
знаний и приключениями. Смерть ставит точку всему и подводит все  итоги.
Земля неуклонно потянула меня к себе,  призывая  расслабиться,  отдаться
ей. Я бы с  удовольствием  послушался,  если  бы  не  понимал,  что  это
навсегда. Но сопротивляться тяготению планеты уже не мог.

***

   Солнце пробивалось сквозь грязное  оконце,  и  его  лучи  высвечивали
стоявшую столбом в воздухе пыль. Бок ныл и саднил, что само по себе было
признаком благоприятным. Значит, я жив и ничего фатального  со  мной  не
случилось.
   - Пришли в себя? Ну вот и славно, - донесся откуда-то сбоку  приятный
мужской  голос.  Со  слабым  удовлетворением  я  отметил,  что  говорили
по-немецки. С трудом я повернул  голову  и  увидел  сидящего  на  скамье
господина лет тридцати пяти.  Лицо  -  приветливое,  румяное,  волосы  -
черные, длинные. Раньше я никогда не  видел  его.  Он  улыбался,  и  эта
открытая улыбка сразу вызывала к нему симпатию и доверие.
   - Кто вы? - с трудом произнес я.
   - Ваш сосед Ханс Кессель.
   - Ханс Кессель, - произнес я, будто пробуя его имя на вкус. Имя  было
обычным. И имя было немецким. Возникало ощущение, что я и  не  уезжал  с
родины. Даже на улице меня подобрал соотечественник!
   - Ханс Кессель, - повторил он. - Ученый и торговец.
   - Вы знаете господина Зонненберг?
   - Несомненно... Как я могу не знать его?
   - Это хорошо... Как я...
   - Вчера вечером вы изволили  упасть  у  ворот  этого  дома...  Вы  не
знаете, что данные места облюбовала наша община?
   - Знаю.
   - Я не удивился, встретив соотечественника ночью...  Русские  ложатся
спать рано... Признаться, сначала подумал, что  вы  пьяны  -  в  здешних
краях это не редкость. Но потом заметил кровь на вашей одежде. У  вас  в
кармане, вы уж извините, нашел ключ от дверей и внес вас сюда, хоть  это
было и нелегко, учитывая ваш солидный вес и мои скромные силы.  Осмотрев
вас, я решил, что рана не так уж опасна, перевязал ее и насильно  напоил
вас снотворным препаратом,  разбавленным  вином.  Уж  простите,  если  я
сделал что-то не так.
   - Спасибо вам.
   - Не стоит. Мой долг помогать  ближнему...  Мне  кажется,  вы  больше
устали, чем пострадали от ран.
   - Похоже на то. Но, по-моему, я уже могу встать, - я  сделал  попытку
присесть на ложе, в результате был награжден головокружением.
   - Ни в коем случае! - подался ко мне гость.  -  Я  сейчас  подам  вам
завтрак, который специально приготовил, а вы мне расскажете, что с  вами
произошло. Договорились?
   Я увидел, что на столе стоит посудина, именуемая здесь чугунком, а  в
миске дымится странным образом приготовленная курица.
   - Я и не знаю, как мне вас отблагодарить... - Нужно отметить,  что  в
жизни мне всегда везло не только на неприятности, но и на хороших людей,
которые помогали мне в трудный момент преодолевать невзгоды.
   - Так что же все-таки случилось? - спросил мой спаситель,  протягивая
тарелку с куском курицы и кубок с вином.
   - Этой ночью на меня напали двое. Я сумел  отбиться,  но  у  меня  не
хватило проворства не пострадать самому.
   - Кто же тут ночью ходит в одиночку? В это время  очень  много  лихих
людей.
   - Вчера вечером мне говорили другое, - покачал я головой,  вспоминая,
как герр Бауэр убеждал меня, что в Московии спокойно и для опасений  нет
ровным счетом никаких оснований.
   - Тот, кто вам сказал такое, солгал... В  Москве  стало  в  последнее
время больше разбойного люда. При всей цивилизованности своей  политики,
царь Петр сильно  разорил  крестьянство.  Его  гигантское  строительство
часто происходит на костях. Население резко  сокращается.  Много  беглых
крепостных, которые шалят даже в городах.
   - Да, - кивнул я,  имевший  возможность  при  путешествии  по  стране
видеть оборотную сторону притягивания этой отсталой страны к цивилизации
Разорение действительно было великое.
   - Кроме того, дворяне измеряют здесь свое  богатство  часто  даже  не
деньгами, а числом холопов. Поэтому считается  необходимым  держать  при
себе как можно больше людей. У  некоторых  по  сотне  слуг.  А  так  как
хозяева кормят свой подневольный люд нередко из рук вон  плохо  и  почти
ничего не