о работал  железным  посохом,
так что ветер поднимался вокруг, и никто не решался подойти  к  нему.  А
вон и  сам  аббат  Карвен,  всего  лишь  в  нескольких  шагах  от  меня,
безоружный, забившийся в угол, но, несмотря ни  на  что,  не  утративший
величия  -  достоинства  и  спокойствия.   Его   окружали   монахи,   не
подпускавшие никого к Мудрому.
   Я пробился в угол, где схватка была не такой ожесточенной, и  перевел
дух.  Не  похоже,  что  битва  скоро  выдохнется.  Теперь  самое   время
потолковать  с  Лагутом.  А  если  повезет,  то  и  с  уважаемым  братом
Долкменом...
   Найти их обоих  было  нетрудно.  Вокруг  них  образовалось  свободное
пространство. Бились они друг с другом, и это, скажу вам", была отменная
схватка. Турок довольно легко действовал сразу  двумя  ятаганами  и  при
этом осыпал отборными ругательствами, иногда умудряясь  своим  писклявым
голосом перекрывать шум драки. Брат  Долкмен  махал  огромным  двуручным
мечом молча. Маска иронии и радушия слетела с него, и  за  нею  открылся
истинный хищник. Казалось, все чувства оставили этого человека, ни боль,
ни страх не были знакомы ему никогда, а знал он лишь  слепую,  отчаянную
жажду убийства. Оба были смелы и рубились, нисколько не заботясь о себе,
движимые лишь стремлением поразить противника.
   Лагут постепенно стал одерживать верх. Все-таки два ятагана, которыми
он владел с одинаковым искусством, давали преимущество. У  Долкмена  уже
появилась кровь на руке. Вот итальянец взмахнул мечом, не  удержался  на
ногах и упал Он успел вскочить, но тут же получил удар по голове  плашмя
и снова оказался на полу. Турок размахнулся, шагнул  к  врагу,  которого
намеревался добить, но поскользнулся на крови  и  тяжело,  как  мешок  с
мукой, полетел на пол, при этом один ятаган  вылетел  у  него  из  руки.
Долкмен был уже на ногах. Точным, мощным ударом  ноги  он  выбил  второй
ятаган у противника.
   - Прощайся с жизнью, грязный  евнух!  -  захохотал  Долкмен  каким-то
нездоровым, неприятным смехом и занес меч.
   - Стой! Я...
   Что хотел сказать Лагут, мне никогда не узнать,  поскольку  это  были
его последние слова. Меч вспорол огромный живот турка.  Долкмен  на  миг
расслабился, а  потом,  довершая  работу,  еще  несколько  раз  ткнул  в
бездыханное и уже мертвое тело...
   На мгновение повисла тишина. Я думал, что смерть повелителя образумит
янычар, но она только добавила  им  злости.  Дрались  слуги  сатаны  так
ожесточенно, так остервенело, как  мало  кто  способен.  Ведь  они  были
порождением и частичкой Тьмы, а что есть убийство и ненависть, как не ее
орудия?
   Казалось, ничто не в силах остановить резню и она будет продолжаться,
пока последний из сражающихся не упадет, пронзенный насквозь собственным
мечом, поскольку жажду убийства не утолить, а она разгоралась  с  каждой
секундой.
   Внезапно  я  понял,  что   становится   светлее.   Оттолкнув   чье-то
привалившееся ко мне тело, я бросил взгляд  на  Цинкург  и  увидел,  что
камень все сильнее разгорается тревожным фиолетовым  светом.  Я  ощутил,
как на плечи мои  легла  неподъемная  тяжесть,  руки  немеют,  все  тело
одолевает истома и слабость. И вот уже мои пальцы разжались,  и  ятаган,
испачканный кровью по меньшей мере пяти  человек,  упал  на  пол.  Мысли
текли медленнее, голова туманилась. Я остался безоружен и  беспомощен  в
этой ожесточенной сваре.
   В мыслях я уже распрощался с  жизнью,  но  потом  вдруг  подумал:  "А
почему я так явственно услышал звон падающего оружия?"  И  тогда  понял,
что вместе со светом и холодом в Зал Камня пришла гробовая тишина.
   Люди стояли как вкопанные, затем снова послышался звон -  это  падало
на пол оружие.  Сражение  кончилось.  Кто-то  властной  рукой  остановил
всеобщее смертоубийство.

***

   Пламя костра взметнулось вверх, и в жадном потрескивании поленьев,  в
пляске  пламени,  пожиравшего   тело   Мудрого,   ощущалась   жизнь.   И
нечеловеческий разум одной из четырех стихий-стихии огня. Именно в  этой
стихии должен  завершить  Мудрый  свой  путь  на  земле.  Сквозь  пламя,
сопровождаемый древними заклинаниями, он уйдет на новый круг, восстанет,
как птица Феникс из пепла, и вновь придет  на  нашу  грешную  планету  в
новом обличье, чтобы и дальше множить дела Тьмы
   Во дворе собрались все, кто остался в живых и мог держаться на  ногах
после ожесточенной резни янычары Лагута, телохранители Долкмена, монахи.
Они стояли на коленях, склонив головы, вперив взгляд  в  землю,  ибо  по
малости своей и незначительности им не надлежит смотреть на  костер,  но
они должны присутствовать при обряде,  чтобы  придать  часть  своих  сил
уходящей душе Мудрого.  Вокруг  костра  же,  напряженно  всматриваясь  в
пламя, стояли Карвен, Долкмен и я.
   На небе догорал закат, красный и яркий, как никогда, будто он являлся
частью костра, уносящего умершего вдаль. А может, так оно и было.
   Мудрые нараспев произносили слова языка, пришедшего из глубины  веков
Никто не знал, что они означают, кто были говорившие  на  этом  языке  и
принадлежали ли они этому миру? Передававшиеся из поколения в поколение,
заученные Мудрыми и великими чернокнижниками звуки обладали неведомой  и
неподвластной разуму властью над вещами и энергиями.
   - Збравго кзарвст умо ткнчар дзка, - декламировал аббат. Когда  голос
достигал высшей точки, огонь, подстегнутый тайным словом, вспыхивал ярче
- духи огня понимают  этот  скрежещущий  несмазанными  шестернями  бытия
язык, подчиняются его неровному и  не  правильному,  глубоко  противному
всему живому ритму.
   Мудрый уходил в пламени, торжественно и красиво. Других же несчастных
просто закопали в земле, не забыв, правда,  положить  каждому  на  грудь
свиток с магическими знаками. Какая судьба их ждет  в  мире  ином  -  не
интересовало никого. В обычных, не отмеченных особой печатью детях Тьмы,
готовых рвать глотки ближнему, растаптывать заповеди и предаваться злу с
той же страстью как отдается юная девица красивому кавалеру,  недостатка
никогда не было. Может, этим братьям повезет, и  они  из  адового  пекла
вернутся на землю, чтобы вписать еще несколько строк в бесконечную книгу
преступлений и мерзостей человеческих.
   В схватке погибло тридцать человек. Раненых было немного.  Тех,  кого
можно без труда вылечить, отхаживали отварами и снадобьями, оказывающими
порой  удивительное  действие.  Тех  же,  кого  сильно  покалечили   или
безнадежно ранили, добили с привычной жестокостью и равнодушием.
   Голос аббата становился все тише  и  тише,  и  по  мере  этого  огонь
спадал. В от уже он только тлел. Тело обратилось в прах.
   Темнело, но не потому, что солнце заходило На небо наползала огромная
черная туча Несколько минут назад дождь, который вскоре хлынет  из  нее,
смог бы сорвать таинство, но теперь все было почти  закончено  Ничто  не
осталось после Лагута,  не  считая,  конечно,  горсти  пепла,  несметных
сокровищ и длиннейшего списка кровавых дел
   - Ты придешь снова, когда Тьма  покроет  землю,  когда  настанет  час
Трижды Проклятого и Трижды
   Вознесенного, и тогда уже ничто не помешает тебе насладиться безумной
и сладостной минутой  нашего,  преданных  слуг  Люциферовых,  торжества.
Карвен воздел руки к небу, и тут грянул гром сверкнула молния  и  хлынул
проливной, необычайной силы дождь.
   Мы стояли, не боясь грозы, не думая ни о чем. Мы отдавались стихии. С
какой-то темной, дьявольской радостью... Ливень,  подобного  которому  я
давно не видывал, бил по погребальному костру, смывал прах, смешивая его
с водой и  землей.  Пепелище  исчезало  на  глазах.  А  потом  вмиг  все
кончилось, и через несколько минут ничто  не  напоминало  о  туче.  Небо
вновь стало ясным и чистым, озаренным пламенем заката.
   Вскоре  я  грелся  у  очага  в  большой  комнате,  где   кроме   меня
присутствовали двое оставшихся в живых Мудрых.
   - Погода как подгадала, - заметил я.
   - Так всегда бывает. Когда уходит Мудрый, Тьма провожает его на новый
круг, - пояснил Карвен.
   Ужин проходил в полном молчании Тишину нарушал  лишь  стук  о  фарфор
серебряных вилок и ножей... Аббат был, как обычно, невозмутим и холоден,
а вот снисходительная улыбка и насмешливость Долкмена  куда-то  исчезли.
Последние события сказались на нем далеко не лучшим образом. Он был даже
как-то растерян.
   Нарушил молчание Карвен.  Стальным,  безжизненным  голосом,  которым,
по-моему, можно забивать гвозди в гроб, он произнес:
   - Значит, Мудрых будет всего лишь трое. Правило соблюдено.
   - О да, Карвен, - цинично улыбнулся я. - А ты так беспокоился.
   - Мне не нравится все это, - покачал  головой  аббат.  -  Нас  кто-то
ведет за руку, как неразумных детей. Может быть,  прямиком  в  пропасть.
Что-то чуждое вторглось в эту тихую обитель.
   - Вы не устали  твердить  одно  и  то  же?  -  посмотрел  я  на  него
испытующе. - Я слышал это уже  не  раз,  но  пока  не  видел  ни  одного
подтверждения этой безумной выдумке. Пока же я,  Магистр  Хаункас,  вижу
только желание  прикончить  друг  друга,  овладевшее  высшими  лицами  в
Ордене.
   - Ты не видишь подтверждений? Цепь странных событий венчает  чудесное
прекращение бойни. Понятие, что все дело  в  Камне,  но  никто  из  нас,
Мудрых, призванных вызывать  силу  Камня  Золотой  Звезды,  не  смог  бы
использовать его подобным образом.
   - Напрасно, Карвен, говоря это,  ты  так  подозрительно  взираешь  на
меня, - я положил тяжелую  серебряную  вилку  и  потянулся  к  бокалу  с
красным, густым, как кровь, вином. - Тебе прекрасно известно, что я пока
не обладаю властью над Камнем.
   - Смерть, Магистр... Она пришла вместе  с  тобой,  -  прошептал  брат
Долкмен.
   - Она была здесь всегда. Тут все пронизано ей. Это здание, люди - все
соткано из смерти. А ты, Долкмен, Мудрый брат... Хм, тебе  так  хочется,
чтобы все поскорее забыли, кто убил Лагута,  -  я  потер  руки.  -  Ведь
поступок сей весьма тяжел. Или я ошибаюсь?
   - И это говорит тот, по чьей милости пятнадцать лет назад отправились
в долгий путь трое Мудрых! - взорвался наконец итальянец. - Ты прекрасно
знаешь, что я лишь защищался. Моя душа тоже могла сейчас  отправиться  в
долгий путь, но мне просто повезло!
   Уверенности в Долкмене поубавилось. Он  оправдывался!  Сие  вовсе  не
радовало меня, а, наоборот, даже где-то тревожило. Неизвестно, что ждать
от потерявшего себя Долкмена Веселого.
   - Так ли все просто, брат? -  все-таки  рискнул  я  завести  его  еще
больше. - И насколько честны твои попытки выглядеть обычной жертвой?
   - Ты хочешь сказать, что это я напал на Лагута, а не он на меня? - он
сдержал ярость, и говорил вполне спокойно. - Это остроумно. Но остроумие
более подходит для обольщения дам и  совершенно  не  к  месту  в  важной
беседе между братьями.
   - А может, это он защищался от козней брата  своего?  -  продолжал  я
давить итальянца без жалости и передышки.  -  Ты  же  мастак  на  разные
козни. В них ты почти так же искусен, как и в игре в шахматы.
   - Ты не прав, Магистр. Сердцу моему больно от твоих несправедливых  и
даже чудовищных обвинений Ты переигрываешь, брат Не  боишься  ли  ты?  -
слабая усмешка тронула его губы Это уже был не тот человек, что два  дня
назад, и угроза в его словах вряд ли могла сильно напугать.  Что-то  мне
не нравилось во всем этом Вряд ли ночной бой мог служить причиной  такой
перемены в Долкмене. Нет, скорее всего это игра. Он не хочет, чтобы  его
продолжали принимать всерьез Он ждет, что  я  увижу  в  нем  смятение  и
поспешу нанести удар. И ошибусь. Он сильно надеется на мою ошибку, но  в
чем?
   - Почему я должен бояться? - Я решил подыграть ему и вложил  в  слова
эти больше снисходительности. - Разве не ты...
   - Хватит, - поднял руку аббат. - Рознь и интриги унесли жизнь  одного
из нас. Раздоры, недоверие и злость способны только погубить нас И  если
бы только нас. Ваша собачья грызня недостойна и противна не только  мне,
но и нашему делу Клянусь убить каждого, кого не вразумят мои слова.  Кто
из вас согласен со мной?
   - Ты просто  повторяешь  мои  слова,  Карвен.  Доверие  и  помощь!  -
воскликнул я.
   - Твоими устами, Мудрый, говорит сама истина, - вторил мне Долкмен.
   Но каков я! Как хорошо сказал: "доверие и по мощь..." А тем  временем
близится ночь Черной Луны, и к этому мигу тайных  откровений  и  скрытых
возможностей Долкмен должен умереть.

***

   "... И воцарится власть  Люциферова.  Проснется  спящий.  Встанет  из
гроба мертвый. И рухнет Храм врагов его. И постыдно побегут враги его. А
пред этим придет тот, кому суждено стать дланью Тьмы, и будет у  него  в
руках Камень Силы. И встретят его недоверием и  насмешками.  И  в  день,
когда Венера войдет в пятый дом, а Луна покроется тьмой,  будет  названо
имя его - Кармагор. Содрогнутся  враги  перед  делами  его,  и  задрожат
небеса, и страхом от имени этого наполнится Земля.  Падет  от  его  руки
тот,  кто  на  словах  служит  промыслу  Трижды  Проклятого   и   Трижды
Вознесенного, но в душе неверен, а верные будут владеть всем и управлять
по разумению своему и во имя Люцифера.  И  покрывало  Тьмы  распростерто
будет над всеми землями и морями. И скажут  люди:  "Вот  пришел  суровый
господин наш"
   - Что это  такое?  -  Я  захлопнул  большой,  в  воловьем  переплете,
рукописный фолиант и показал его Орзаку, как всегда, корпевшему  в  углу
над каким-то манускриптом в синем свете свечи.
   Наткнулся я на этот фолиант случайно. У меня вошло в  привычку  брать
наугад любую книгу, и не  было  случая,  чтобы  она  не  несла  с  собой
какого-нибудь открытия.
   - Пророчество Гурта Проклятого, сожженного за колдовство  и  ересь  в
Испании по наущению недоброжелателей и завистников, - ответил  Орзак.  -
Он был умен, пребывал в  фаворе  у  принцев  и  высшей  знати,  славился
искусством врачевания Используя черную  магию  и  запретные  заклинания,
поднимал с постели тех, кого поднять не мог никто. И слава  о  лекарских
делах его гремела по всей Европе.
   - Зачем он лечил? Разве это не  противно  делу  Люциферову-возвращать
здоровье?
   - Когда используешь черные чары, то пять человек  поднимешь,  а  один
умрет, жизнью своей оплачивая прошлые исцеления. Гурт достиг многого, но
не угоден стал иерархам Ордена правдой, которую говорил  им  в  лицо,  и
высокомерием. Был изгнан и отдан на поругание. Эта книга - все,  что  от
него осталось. Страницы будущего, увиденные им. - Орзак подошел к  столу
и взял в руки фолиант, с грустью глядя на него.
   - Он был пророком? - спросил я заинтересованно.  Я  слышал  раньше  о
Гурте Проклятом. Но не знал о нем многого. А Орзак, кажется, знал о  нем
все.
   - Да.  Хотя  своими  пророчествами  не  заработал  он  ничего,  кроме
насмешек. Никто не верил ему. Почти никто. Записи  эти  спас  от  святой
инквизиции Магистр Родзав - злой враг Проклятого Гурта, ненавидевший его
и... веривший всем его пророчествам Говорят, именно по его доносу и  был
казнен ученый. Похоже, Родзав был единственным, кто  до  конца  понимал,
сколь удивительными возможностями обладал чернокнижник,  и  кто  не  был
удивлен, когда пророчества стали сбываться. Одно за другим.
   - Как? -  удивился  я  искренне.  -  Все,  что  здесь  предначертано,
сбывается?
   - Все предсказанное не сбудется никогда,  какая  бы  сила  ни  водила
рукой, пишущей пророчество. Судьба сотворяется  множеством  поступков  и
энергий, волей множества людей. Каждый  человек  не  только  раб,  но  и
творец. И порой  предначертанное  можно  изменить.  Если  пророк  осенен
благостью, то восемь из десяти предсказаний сбудутся, ибо именно столько
находится во власти Бога или дьявола. Но два из десяти даются  на  откуп
выбору человеческому.
   - Сам Гурт не мог предсказать свою судьбу и изменить ее, - отметил я.
- И умер в муках.
   - Что поделаешь. Возможно, он ошибся  в  расчетах.  Возможно,  просто
устал и отдал себя  во  власть  судьбы.  Оно  понятно:  Мудрые  еще  раз
убедились, как не хватает им порой этой самой Мудрости. Глупо  нетерпимо
относиться к тому, кто владеет Знанием и может то, чего  не  могут  они.
Таких выдающихся людей нужно окружать почитанием и заботой, а не жечь  и
топтать.
   - Уж не себя ли ты имеешь в виду? - захохотал я,  внимательно  изучая
лицо Орзака
   - И себя тоже, хоть, возможно, я и ничтожен по сравнению с гигантами,
которые были до меня. Но никто не  может  сказать,  что  я  недостаточно
глубоко проник в сокровенные науки или что я недостаточно умен. Или  что
я в делах и помыслах своих хоть на шаг отступил от Тьмы. Да, я  не  могу
проникнуть в будущее, но я  чувствую  то,  что  не  чувствует  никто,  и
открываю двери, наглухо закрытые перед другими. Я верен Тьме, Хаункас, и
готов быть верен тому, кому суждено многократно преумножить дела ее.
   - Ты готов быть верен Магистру Хаункасу?
   - Именно так
   - Что я слышу?  Ради  какого-то  Магистра  -  отступника,  пришедшего
ниоткуда и вообще  непонятно  что  из  себя  представляющего,  ты  готов
пренебречь истинно Мудрыми,  которым  дана  власть  над  Камнем  Золотой
Звезды и всем Орденом. Я не ослышался?
   - Ты все расслышал, Хаункас, -  тихо  произнес  Орзак  -  Потому  что
будущее благосклонно к тебе. Потому что ты прошел нелегкие  испытания  и
вырвался из объятий Торка. Потому что ты...
   - Потому что я - Кармагор! - негромко и зловеще произнес  я,  и  смех
мой, громкий и совсем не радостный, заметался под сводами библиотеки
   - Да, - кивнул Орзак, подошел ко  мне  и,  склонив  голову,  упал  на
колени.
   "Кармагор - избранный слуга Тьмы, - застучало у меня в голове.  -  Ну
конечно же! Вот за кого приняли меня  Мудрые  после  того,  как  Торк  в
испуге бежал от меня".
   - Когда по пророчествам Гурта Проклятого должен  прийти  Кармагор?  -
резко спросил я, сверху вниз глядя на коленопреклоненного Орзака.
   - В один из семи годов, когда нужен он будет, как никогда. Этот год -
пятый. Все концы сплелись воедино.
   Да, все концы. Кроме одного: я - не Кармагор.
   Мне пришла в голову неожиданная мысль, от которой стало как-то не  по
себе. Восемь из десяти пророчеств сбываются. Значит, кто-то мог бы стать
Кармагором. Бог мой,  ну  конечно  же,  Кармагором  суждено  было  стать
настоящему  Магистру  Хаункасу,  чей  прах  сейчас  покоится   в   земле
Московской, похороненный по христианскому обычаю. И  в  тот  самый  миг,
когда Хаункас пал от руки Адепта, волей человека был перечеркнут  слепой
рок.
   - Аббат тоже считает, что в моем лице пришел  на  землю  Кармагор?  -
спросил я.
   - Что считает Карвен, ведомо только ему одному. Скажу  лишь,  что  он
благоволит к тебе. - Орзак так и  стоял  на  коленях,  не  смея  поднять
голову. - Иначе...
   - Иначе что?
   - Я думаю, ты был бы давно мертв, Хаункас.
   - Значит, - я провел рукой по щеке, - Камень Черного Образа у него?
   - Это ведомо лишь самой Тьме.
   - Говори, я приказываю!
   - Я не знаю, Хаункас, но Долкмен уверен в этом. Его язык порой длинен
и несдержан, что, в конце концов, сослужит ему плохую службу.
   - Сослужит, - в этом я почти не сомневался.
   Значит, Долкмен уверен, что  аббат  владеет  Камнем  Черного  Образа.
Карвен же, надеющийся на то,  что  я  не  кто  иной,  как  предсказанный
провозвестник Тьмы, не намерен пускать это оружие в ход. Получается, что
жив  я  лишь  благодаря  фантазиям  покойного,  отвергнутого  своими  же
соратниками и отданного инквизиции Гурта Проклятого. И еще выходит,  что
задача  Долкмена  заключается  в  том,  чтобы  убедить  аббата,  что   я
заслуживаю смерти,  что  я  пришел  как  разрушитель,  и  никакой  я  не
Кармагор, а наглый самозванец, задавшийся целью  еще  один  раз  извести
всех иерархов Ордена  для  утоления  своего  безграничного  властолюбия.
Тогда становится понятна и его хитрость в предложении союза, и намеки на
то, что неплохо бы отравить Карвена Итальянец не проигрывал ни при каком
раскладе. Если я решусь на убийство  аббата,  Долкмен  завладеет  Черным
Образом и убьет мен