Илья СТАЛЬНОВ
   ИГЛА 1-2

НА ОСТРИЕ ИГЛЫ
УДАР ИГЛЫ

   Илья СТАЛЬНОВ
   НА ОСТРИЕ ИГЛЫ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru

ПРОЛОГ

   Звезды ровно сияли на черном небе. Великий Космос  -  мириады  миров,
каждый из которых посвящен единому  Замыслу  и  Идее  и  выполняет  свое
назначение  в  беспредельности,  именуемой  Вселенной.  В   этих   мирах
осуществляется все, что только можно представить,  о  чем  можно  только
мечтать,  чему  можно  ужасаться.  Но  сейчас  они   мало   интересовали
Арканаима. Его занимал лишь один мир.
   Он  смотрел  на  великолепный  голубой  шар,  зависший  в  бездне  на
расстоянии двадцати своих диаметров от станции  Наблюдателя.  Станция  и
планета были соединены воедино, слиты в одну структуру, подчинены  одним
законам, царствующим в этой части Галактики.
   Сколько времени существуют в Галактике Станции -  не  ведомо  никому.
Может, они появились, когда только зарождались звезды и  туманности.  Но
не исключено, что они существовали и раньше, до того, как появилось  Все
Сущее. Так получалось из эпохи в эпоху,  от  мира  к  миру,  что  разум,
вырываясь  в  просторы  Великого  Космоса  обнаруживал  сеть  Станций  и
овладевал Ими, а они овладевали Им. И начиналось Большое Служение...
   Наблюдатель не мог оторвать взгляда  от  планеты.  Он  будто  ласково
прикасался  к  ее  покрытой  на  две  трети  океанами,  поросшей  лесами
поверхности,  отягощенной  стеклянными  ледниками  полюсов  поверхности,
ощущал биение ее пульса, упивался ею.
   Он ясно видел  прозрачную  розовую  дымку,  по  которой  расползались
черные и коричневые грязные пятна. С каждым столетием пятна расползались
все шире, а это означало, что хаос, тьма, зло  все  глубже  пускают  там
свои  корни.  Возможно,  близится   момент,   когда   они   окончательно
восторжествуют, и этот мир окажется в их безраздельной власти.  Впрочем,
это не должно трогать Наблюдателя.
   Добро, зло, свет, тьма - не все ли  равно?  Звездные  диверлоки,  чей
разум преодолел границы  Галактики,  живут  в  совершенно  иной  системе
нравственных,  энергетических  констант,  и  они  воспринимают  извечную
борьбу добра и зла лишь как процесс, свойственный этой части  Вселенной.
От воздействия этого мира Наблюдатели защищены мощной броней. Они должны
быть отстранены, равнодушны... Но сейчас наступило время, когда эволюция
планеты приблизилась к  опасному  рубежу,  пределу,  и  нужно  принимать
решение.
   Странно,  но  Арканаим  начинал  воспринимать  и  ощущать   страдания
голубого  мира.  Огненными  иглами  они  пробивались  сквозь   броню   и
пронизывали его насквозь. Он поддавался, и больше не  мог  противостоять
им. И знал об этом не только  Арканаим.  Это  было  известно  Тому,  Кто
Всегда  Рядом  -  таинственному  сверх-Я,  непостижимому  биокомпьютеру,
которому подчинены пути и судьбы.  Арканаим  ждал  мгновения,  когда  он
напомнит о себе. И вот в нем зазвучал, отдаваясь в каждой клетке тела, в
каждой частичке души рокочущий голос:
   - Ты здесь чужой, Арканаим. Ты никогда не станешь в этом мире  своим.
Здесь все иное.
   - Я знаю.
   - Возвращайся. На станцию придет другой Наблюдатель.
   - Хорошо.
   - Поторопись. Ты можешь не успеть...
   - Я повинуюсь... Я иду.
   Он еще раз взглянул на планету. Защищавшая  его  броня  равнодушия  и
отстраненности продолжала  распадаться.  Горе,  отчаяние,  безысходность
тяжелой волной, от которой не может быть спасения, нахлынули на него.  А
после с еще  большей  силой  навалилось  чуждое  Наблюдателю  чувство  -
сострадание,   превратившееся   в   страдание.   В   Арканаиме   погибал
Наблюдатель. Он начинал ощущать, что такое любовь, ненависть,  отчаяние.
А  главное  -  он  стал  проникаться  ответственностью  за   этот   мир,
находившийся на грани погружения во Тьму.
   Он отстраненным взором увидел себя со  стороны...  Человеческое  лицо
(откуда оно у диверлока!?), и по этому лицу катится слеза. Он жалел этот
мир.
   - Не смей! Пути назад не  будет!  -  прозвучал  в  нем  громоподобный
теперь голос. - Ты не вернешься в миры Большого Звездного Крута!
   - Я знаю... Я все знаю...
   Сознание Арканаима начало сужаться. Уходило как песок  сквозь  пальцы
несметное богатство мыслей и чувств,  исчезали  гигантские  возможности,
позволявшие держать на ладони целые миры. Сознание его  сжималось  в  ту
слезу, вобравшую  в  себя  всю  личность  Наблюдателя,  его  изменчивое,
текучее  тело,  все,  что  было  им,  Арканаимом.  Слеза   вспыхнула   и
устремилась вниз, к планете, в самый центр черного циклона. Она  пробила
мрак и взорвалась мириадами сияющих искр, затем снова собралась в  точку
и погасла. С трудом можно было заметить,  что  теперь  на  планете  тлел
уголек, который и принадлежал, и не принадлежал ей.
   Не прошло и мгновения,  а  на  станции  появился  новый  Наблюдатель.
Полный уверенности в собственных  силах,  готовый  служить  Делу,  очень
далекий  от   того   порога,   который   только   что   перешагнул   его
предшественник. Новый диверлок, послушный лишь Тому, Кто Всегда Рядом. В
нем  нет  сомнений  и  сострадания.  В  нем  только  холодная  насмешка,
ироничное непонимание. Арканаим был не первым из тех,  кто  не  выдержал
испытания. Он ушел на погибель. Он рухнул в пропасть.  И  не  будет  ему
теперь ни возврата, ни помощи, ни пощады...

Часть первая
ЗНАК МАГИСТРА

   Брошь лежала на моей ладони,  и  лучи  солнце,  пробивавшиеся  сквозь
низкое маленькое оконце, играли и  переливались  в  бесчисленных  гранях
драгоценных камней. Тончайшая работа по серебру радовала глаз: в  центре
броши - солнце, большой круглый рубин,  вокруг  него  обвилась  змея  из
маленьких изумрудов. Этот шедевр ювелирного  искусства  притягивал  взор
изумительной красотой, мастерским исполнением и наверняка стоил огромных
денег. Без сомнения, создатель броши обладал изысканным  вкусом.  Правду
говорят в народе: дело рук  настоящего  умельца  надолго  переживет  его
самого. Вот и эта  прекрасная  вещица  блистала  множество  веков,  став
лучшим памятником ювелиру из далекого прошлого,  чье  имя  уже  занесено
песками времени.
   - Божественно, - прошептал я.
   Сам не знаю почему, но с первого взгляда на эту удивительную  находку
я ощутил абсолютную уверенность в давности ее происхождения. В ней  было
что-то от таинственного обаяния древнего Востока... Подобное  чувство  я
испытал, когда впервые застыл у подножия Великой  пирамиды  в  Египте  и
взглянул в мудрое лицо знающего сокрытые от смертных тайны Сфинкса.
   Брошь я обнаружил в ларце, стоявшем на пыльной полке в углу  комнаты.
Лежала там и увесистая книга, Ее  коричневый  кожаный  переплет  местами
потрескался, тонкий узор на золотой застежке был затерт  многочисленными
прикосновениями. Поразительной Откуда могли взяться эти вещи в небольшом
белокаменном домишке с  узкими  окнами-бойницами,  на  окраине  большого
города в дебрях северной непостижимой страны?
   Вселился сюда я только вчера, и притом  совершенно  случайно.  Хозяин
дома, немецкий  мастер-стеклодув,  почил  в  бозе,  угорев  на  недавнем
пожаре, во время которого выгорело ни  много  ни  мало  пол-Москвы.  Его
молодой наследник отправился в далекое путешествие на  родину.  Он-то  и
уговорил меня снять домишко и, взяв за два месяца вперед  плату-как  мне
сказали, достаточно незначительную, - сгинул, как демон после  крестного
знамения, правда, без особого воодушевления обещав вернуться назад.  Так
что расспросить о находке было решительно некого.
   Мне казалось  сомнительным,  что  подобные  вещи  могли  принадлежать
бывшим хозяевам дома - простым  горожанам.  Такие  драгоценности  обычно
ласкают взоры вельможных особ и  хранятся  за  семью  замками  в  обитых
железом шкатулках, которым не страшен никакой пожар.
   В  этом  беспокойном,  суетном  и  беспорядочном  городе,   именуемом
Москвой, я уже три  дня.  Первые  две  ночи  мне  пришлось  провести  на
более-менее  чистом  постоялом  дворе  в  Немецкой  слободе,  где  нашли
временный приют немало моих соотечественников. И вот я снял этот дом.
   На склоне лет (а сорок  уже  вполне  солидный  возраст,  когда  нужно
думать больше  о  том,  как  достойно,  в  тепле  и  достатке  встретить
старость)  попал  я  в  эту  холодную,  бескрайнюю,  варварскую  страну,
славящуюся  на  весь  христианский  мир  непроходимыми  лесами,  гиблыми
болотами, обилием дичи и разной диковинной рыбы. До этого судьба изрядно
потерла и потрепала меня,  по  своей  прихоти,  да  еще  благодаря  моей
беспокойной натуре, помотав по  свету.  Персия,  Индия,  Египет,  жаркие
италийские города и брега туманного Альбиона - да мало  ли  чего  хранит
моя память! Во многих из этих стран побывал я  благодаря  моему  доброму
покровителю герру  Христофору  Кундорату  -  великому  зодчему,  мастеру
каменного и палатного строения земли  Саксонской.  Он  путешествовал  по
всему свету, изучая архитектуру,  а  я,  его  ближайший  друг  и  личный
доктор, следовал за ним. Именно мне удалось излечить его от  смертельной
желтой лихорадки, вовремя распознав ее... В общем, герр Кундорат не  зря
считал меня ближайшим помощником и добрым товарищем.  Вот  и  в  далекую
Московию он отправил сначала меня, чтобы я подготовил  условия  для  его
успешной работы и сносного быта.  Дело  заключалось  в  том,  что  моего
господина вытребовал для руководства строительством Цейхгауза-арсенала у
Кремлевской  стены  сам  Петр  Великий,  решивший   заменить   сгоревшие
деревянные дома на каменные строения. Хотя царственный преобразователь в
том, 1703 году больше занимался  закладкой  и  устройством  своей  новой
северной столицы на острове Луст-Эйланд, недавно отвоеванном  у  шведов,
он не забывал и о старой Москве, пытаясь сделать из нее град каменный по
нашему цивилизованному  образцу.  Уж  слишком  часто  горели  деревянные
российские поселения! Огонь в считанные часы превращал  жилье  и  прочие
постройки в пепел и головешки, ничего не оставляя несчастным хозяевам...
   Да, для  русских  с  их  незатейливым  укладом  жизни  все  это  было
непростой задачей. И германский гений, славящийся во всех землях, должен
был помочь им в этом деле. Но упаси Господь  меня  и  моих  земляков  от
того,  чтобы  снисходительно  и  грубо  навязывать   другим   достижения
германского духа. Народы, стремящиеся  к  совершенству,  сами  придут  к
источнику мудрости и высоких знаний. И я способствовал этому в меру моих
скромных сил.
   Никогда еще  столь  рьяно  не  отговаривали  меня  от  путешествия  в
холодную Московию родные и близкие. Они считали своим долгом неустанно и
довольно нудно повторять: "Опомнись, Фриц! Куда тебя  влечет  тщетная  и
бесплодная жажда странствий? Разве ты  не  знаешь,  что  там  по  улицам
деревень бродят бурые медведи, а от стужи трескаются деревья? Да  и  так
ли уж нужно на себе испытать необузданный  нрав  тамошних  правителей  и
бояр?.." Однако мой покровитель  был  другого  мнения.  "Там  богатство,
Фриц! Мы сможем  значительно  поправить  наши  пошатнувшиеся  финансовые
дела. Я знаю, что ты не сребролюбив, но нищета  вряд  ли  может  служить
украшением" Он был прав, и он хорошо знал меня. С юных лет  влекли  меня
новые страны, манила  возможность  возвыситься  в  лекарском  искусстве,
обрести  знания,  которые  никогда  не  будут  лишними  целителю,   даже
закончившему некогда Гейдельбергский университет.
   Мое нынешнее путешествие было долгим и нелегким. Прекрасные города  с
воздушными,  белокаменными,  златоглавыми  соборами  на   возвышенности,
сменялись убогими поселениями, где, казалось,  навсегда  воцарился  мрак
нищеты, запустения, беспросветной тоски и  голода.  Широкие  полноводные
реки и бескрайние поля уступали место непроходимым  болотам  и  дремучим
лесам. Лихой люд, бросавший угрожающие взгляды в спину, и вместе  с  тем
гостеприимство и радушие, какие редко встретишь в наших землях. Все  это
было, было! И вот дорога моя завершилась здесь. В начале  очень  жаркой,
особенно после затянувшихся холодов, весны.
   Москва произвела на меня двойственное впечатление. Со  стороны  город
был прекрасен, и дух захватывало, когда он открывался  глазу  со  своими
золотыми куполами, белокаменными стенами Кремля, царящими над множеством
строений.  Но  очарование  блекло,  когда  пересекаешь  границу  города.
Вспоминались слова одного моего соотечественника "Со стороны  этот  град
кажется великолепным Иерусалимом, внутри же это-бедный  Вифлеем".  Улицы
там  очень  широкие,  но  неровные,  грязные,  беспорядочно  застроенные
большей частью деревянными бедными домишками, как правило, на две семьи.
Церквей здесь огромное количество, мне показалось, на  пять-шесть  домов
приходится по церкви, оно и неудивительно -  любой  более-менее  знатный
горожанин стремится возвести при  своем  доме  церковь,  чтобы  молиться
вместе с родными и дворней, и некоторые церкви совсем крошечные В городе
очень много моих земляков, особенно они стали съезжаться при царе  Петре
Алексеевиче. Я без груда отыскал их в Немецкой слободе, которая, к моему
удовольствию, по архитектуре и чистоте была эдакой маленькой  Германией,
там были лютеранские церкви, аккуратные деревянные и каменные домишки, и
соотечественники ходили в западном платье.
   Земляки  приняли  меня  радушно,  тем  более  что  у   меня   имелись
рекомендательные  письма  к  весьма  авторитетному   среди   них   герру
Зонненбергу, преуспевающему торговцу, чьи родственники в Айзенахе смогли
убедиться в моем таланте искусства врачевания. Я застал его  в  каменном
здании гостиного двора в Китай-городе, где шла бойкая торговля немецкими
товарами. Тесная  комната,  служившая  купцу  кабинетом,  была  завалена
толстыми книгами для учета товара.
   - Вы лютеранин, герр Эрлих? - посмотрел на меня Зонненберг строго и с
некоторым напряжением, и я увидел на самом видном месте в  его  конторке
затертую от постоянного чтения Библию.
   - Да, конечно.
   - Это очень хорошо, - расслабился он и расплылся в улыбке. - Надеюсь,
вы будете добрым прихожанином...  Кроме  того,  католиков  в  России  не
любят... И русских можно понять,  -  в  его  глазах  мелькнули  немножко
фанатичные искорки. Как я успел узнать, раньше он был священнослужителем
и к делам веры относился очень серьезно, не давая покоя в этих  вопросах
моим землякам. Его стараниями был  отстроен  недавно  новый  лютеранский
храм...
   Зонненберг..., Возможно, первое ощущение обманчиво, но он  мне  сразу
понравился. Мне он показался забавным  и  безвредным  чудаком.  Высокий,
какой-то узкий и длинный, как  шест,  с  застывшей  на  лице  неизменной
улыбкой, внимательный, знающий все обо всех,  он,  узнав  о  цели  моего
визита, взял меня крепко под локоть и, улыбнувшись еще  шире,  провел  в
свои покои, где, в ожидании слишком обильного для наших краев обеда, тут
же начал вываливать на меня местные сплетни, в которых, понятное дело, я
пока разобраться не мог.
   Как я понял, дела у герра Зонненберга шли хорошо и он был вхож в дома
московской знати.  Так  что  он  пообещал  ввести  в  достойный  круг  и
позаботиться о моей клиентуре.
   И точно, слово его с делом расхождения не имели. Он помог  мне  снять
небольшой каменный дом в спокойной части города,  где,  по  его  словам,
проживает несколько наших земляков - в основном купцов и мастеровых.  Он
же свел с моим первым в Москве пациентом.
   - Я знаю одного человека, который  будет  счастлив  вас  видеть,  как
родного отца, которого искал с детства, - усмехнулся Зонненберг.
   - Почему? - спросил я. - Он настолько болен?
   - Увидите...
   Бауэр действительно был необычайно рад мне. Не то чтобы он  обнаружил
во мне какие-то громадные человеческие достоинства. Просто он болезненно
не доверял, а в присутствии рядом квалифицированного знатока  лекарского
дела нуждался как в воздухе. Он жил неподалеку от монастыря у  Спаса  на
Всходне... имел лошадиное лицо, крупные желтые  зубы  и  мощные  широкие
плечи. Он был чрезвычайно горд тем, что  его  дом  стоял  на  том  самом
месте, откуда, по стародавнему преданию, началась Москва.
   - Именно здесь поселились первые местные жители, - тут же сообщил  он
мне, обнимая за плечи и показывая вдаль через узкое окно на втором этаже
его дома. - Ведь отсюда очень удобно было добираться по водному пути  до
Новгорода по знаменитому Волоку Дамскому... Но об этом я еще поведаю вам
подробно. А сейчас мне хотелось бы приступить к делу... Да, я люблю этот
город.  Но  здесь  тяжелый  климат.  Тяжелая  жизнь.  Это  не  может  не
сказываться на здоровье. И моем, и членов моей семьи, - он так глубоко и
скорбно вздохнул, так что я обеспокоился, а не опоздала ли моя помощь. И
незамедлительно приступил к исполнению своих обязанностей.
   Диагноз я поставил быстро. Главной  его  болезнью  была  мнительность
касательно своего драгоценного здоровья. Этим  заболеванием  он  заразил
свою супругу и трех дочерей. Правда, у его жены время от времени опухали
ноги, но беспокоило ее не  это,  а  боли  в  загрудинной  области.  "Кор
пульмонале ацитум!"" - поставил я про себя безрадостный для нее диагноз.
Однако,  как  показало  время,  я,  слава  Богу,  ошибся.   Это   Острая
сердечно-легочная недостаточность - были обычные колики. Я  прописал  ей
необходимые снадобья и мазь наружно.
   В общем, жизнь достаточно быстро налаживалась. И  город  уже  начинал
мне нравиться каким-то варварским очарованием, которого  начисто  лишены
наши  цивилизованные,  облагороженные  европейские  города  и  мне  пока
совершенно не хотелось в Европу...
   На моем небе не было ни тучки, и настроение у меня было под  стать  -
безоблачное. В тот роковой  день  я,  гладко  выбрившись,  направился  в
трактир, где столовалось большинство моих соотечественников,  я  не  мог
представить, что мое суденышко уже преодолело спокойное море  и  входите
полосу черных штормов...
   После сытного обеда я вернулся домой и  уселся  за  письмо  в  родной
фатерлянд. К написанию писем я всегда  относился  добросовестно,  привык
излагать события спокойно и последовательно, поэтому доставленные  домой
мои произведения читали всей семьей, да еще и  соседям.  Справился  я  с
этим делом около шести  часов,  когда  пора  уже  было  отправляться  на
вечерний визит к Бауэрам. Но  перед  этим  я  решил  еще  раз  тщательно
осмотреть свое новое жилище. Тогда и обнаружил ларец и книгу. Протягивая
к ним руку, я еще не знал, что открываю ящик  Пандоры,  из  которого  на
меня посыпятся несчастья...
   Книга  меня  покоробила,  и,  пролистнув  несколько  страниц,   я   с
омерзением положил ее на место. В  ней  по-латыни  описывались  какие-то
темные, противные Богу и человеку действа, в  могущество  которых  я  не
особенно верю. Зато брошь намертво приковала мой взгляд.
   Видит  Бог,  никогда  я  не  был  поклонником  красивых   безделушек,
неизменно оставляя любование и восторжение ими натурам менее  серьезным,
зато куда более богатым и беззаботным.  Для  меня  вещи  вообще  немного
значили. Недаром, презрев их, пространствовал  я  всю  жизнь  в  поисках
новых знаний и необычных ощущений. Но от этой драгоценной вещицы даже  я
не мог оторвать глаз. Какое-то колдовское очарование таилось в ней.
   Я провел пальцами по гладкой поверхности броши. Чья же она? Что с ней
делать?
   Нет, мысли о том, чтобы присвоить ее, у меня не  возникало.  Разумнее
всего было  бы  положить  ее  обратно  в  ларец,  спрятать  подальше  от
любопытных глаз и при случае вернуть молодому хозяину дома, хотя, как  я
уже говорил, у меня  были  сильные  сомнения,  что  он  и  его  покойные
родственники имели хоть какое-то отношение к ней.
   Я совсем уже было собрался положить драгоценность  на  место,  и  моя
рука уже устремилась к  ларцу.  Но  пальцы  сами  собой  сжали  холодную
металлическую оправу. Тогда я еще не знал, что уже не  принадлежу  себе,
что моя судьба делает поворот, и противиться ей  я  уже  не  в  силе.  И
неожид