размозжит  не
только твое тело, но и ввергнет в вечный мрак твою душу! Ты  видел  лишь
малую часть, которую тебе не нужно  было  видеть,  и  не  дай  Бог  тебе
увидеть больше. Топор палача и виселица покажутся тебе благом, а  костер
инквизиции - ласковым домашним очагом, ты будешь о них  только  мечтать.
Исчезни с моих глаз и не попадайся на них больше.
   Адепт отпустил волосы Джованни, и голова бандита  глухо  ударилась  о
стену. В его глазах метался ужас, близкий к панике. Я видел, что  каждое
слово Адепта иглами вонзалось в его сознание. То, что он не смог  понять
в словах Адепта, он прочел на его лице.
   - А теперь уходи. И забудь о нас.
   - Разве это забудешь, - прошептал  Джованни.  -  Но  вы  меня  больше
никогда не увидите.
   После того как Джованни, качаясь как  пьяный,  покинул  каюту,  Генри
осведомился:
   - А вы уверены, что он не преподнесет нам никакой подлости?
   - Уверен. А ты не уверен, Генри? - усмехнулся Адепт.
   - Пожалуй, я тоже уверен, - негромко отозвался Генри; я  увидел,  что
он бледен как смерть.  -  Эх,  и  угораздило  же  меня,  честного  вора,
связаться с вами...

***

   Дон Орландо любил тихие  севильские  вечера,  когда  спадает  дневной
зной, ветер несет с собой прохладу и ароматы плодовых деревьев, а  также
умиротворение  и  спокойствие.  Сознание  будто  проясняется  и  хочется
размышлять о возвышенных материях. Душа в вечерние часы  ближе  к  Богу,
Особенно нравилось Орландо Вилласу проводить эти вечера со своим  старым
приятелем  доном  Алонсо  Диасом,  одной  из  самых  светлых   голов   в
университете. Алонсо был человеком угрюмым и серьезным, но почему-то ему
никогда  не  удавалось  внушить  к   себе   соответствующее   отношение.
Окружающие скорее находили его забавным и смешным  чудаком.  Он  обладал
безупречной логикой, способен был на полет фантазии, но вместе с тем его
сверх меры сковывали религиозные догмы. Он мечтал соединить католическую
идею и учения великих античных мудрецов, доказать, что речь и тут, и там
шла в принципе об одном и том же. Получалось у него это неважно, хотя он
и сделал несколько любопытных выводов и наблюдений, чем снискал  зависть
своих  коллег,  погрязших  в  лености  ума,  пустых  спорах   и   больше
озабоченных приобретением благ телесных, чем духовных.
   Как обычно по средам, дон Алонсо появился в доме у Вилласа.  Он  был,
как всегда, строг, подтянут, одет в черное. Его седые волосы рассыпались
по плечам, длинное привлекательное умное лицо  было  чуть  бледнее,  чем
обычно. Время от времени он нервно  косился  куда-то  в  сторону,  будто
ждал, что там кто-нибудь появится.
   - Вы чем-то встревожены, дон Алонсо? - спросил Виллас.
   - Нет, я ничем не встревожен.
   - Мне показалось, ваше самочувствие оставляет желать лучшего.
   - Я чувствую себя хорошо, как никогда, - резко, почти грубо,  отрезал
Алонсо, чего за ним обычно не водилось.
   Виллас не привык приставать к людям с расспросами, а зря. В тот  день
назойливость и любопытство могли бы оказать ему неоценимую помощь.
   - Думаю, мы сперва поужинаем, а затем я  покажу  вам  книги,  которые
вчера мне посчастливилось приобрести.
   - Буду рад, - буркнул Алонсо.
   Слуги принесли еду. Дон Орландо обычно очень мало  ел  на  завтрак  и
обед, но зато отводил душу за ужином. Он сознавал,  что  подобный  образ
жизни не самый здоровый, но поделать  с  собой  ничего  не  мог.  Алонсо
обычно не предавался чревоугодию, но рад был отведать редких деликатесов
из числа тех, которые всегда водились в этом доме. Правда,  сегодня  его
не радовали ни дичь, приправленная индийскими пряностями, ни паштеты, ни
редкие заморские фрукты. Он будто бы задался целью испортить весь вечер,
и вежливый, выдержанный дон Орландо решил, что гостю эту задачу  удалось
решить.  Алонсо  сидел,  нахохлившись,  как   монастырский   голубь,   и
неодобрительно глядел на заставленный яствами стол.
   - Вы все же больны, мой дорогой Алонсо. У вас пропал аппетит.
   - Нет. Просто я не хочу предаваться излишествам.
   - Это не излишества, - устало произнес Орландо. - Это только  хороший
стол.
   - Я долго думал в последнее время и пришел к  выводу,  что  наступила
пора взглянуть на свою жизнь с точки зрения вечных законов,  данных  нам
Господом. Нельзя идти по пути ублажения плоти и надеяться на спасение.
   - Вы говорите это серьезно? - наигранно удивился дон Орландо. - Уж не
думаете ли вы устремить свои стопы по тернистому пути аскезы?
   - Вы слишком легко относитесь  к  этому.  Тертуллиан  учил:  "Изнуряя
плоть, ты обогатишь дух свой".
   - Бросьте, мне вовсе не  улыбается  повторять  благочестивые  подвиги
святого Доминика.
   - Достойный объект для подражания! - запальчиво воскликнул Алонсо.
   - А вам не кажется, что деяния, прославившие его, излишне  суровы.  Я
не могу, подобно ему, носить железную кольчугу вместо рубашки. При мысли
о рационе, которым довольствовались он и его соратники,  мне  становится
плохо. Глоток воды и кусочек хлеба в день.  По  воскресеньям  -  вареные
овощи. Лучше смерть! Вспомните, как святой Доминик бросился к  аббату  с
признанием в тяжком грехе - вместе с черствым хлебом он  съел  несколько
листьев. Я люблю  за  стаканом  вина  вести  добрую  беседу.  Святой  же
Доминик,  и  его  соратники  дали  обет  полнейшего  молчания,  лишь   в
воскресенье между вечерней и  всенощной  они  могли  перекинуться  парой
слов. Я склонен к простудам, а потому не способен, как  святой  Доминик,
спать зимой у двери кельи в одной рубахе, связанной из железных проволок
и укрываться металлическим панцирем. У меня нежная кожа,  поэтому  я  не
смогу, подобно ему, терзать свое лицо и тело колючими  шипами,  хлестать
себя ремнями из кожи и носить под кольчугой восемь  впивающихся  в  тело
обручей. Смерть бы приняла меня в свои объятия через неделю такой жизни.
Не призывайте меня к этому, мой друг.
   - Святой Доминик прожил около ста лет! Не отрицаете же вы,  что  этим
Господь показал свое расположение к нему.
   - Наоборот. Лишний год такой жизни - уже тяжкое наказание. На небесах
ему было бы гораздо лучше.
   - Не богохульствуйте, - раздраженно воскликнул  Алонсо.  -  Поверьте,
это не самое достойное занятие.
   - Хорошо, не буду.
   - Неужели вы не понимаете всю благостность отречения во  имя  Господа
от земных благ. - В голосе  Алонсо  звучали  нотки  отчаяния,  и  Виллас
подумал, что его товарищ перетрудился в последнее время и это  сказалось
на  его  разуме.  -  Вспомните  слова   святого   преподобного   Макария
Египетского: "Идеал жизни в духе. Идеал спасения -  путь  к  нему  лежит
через духовный подвиг". Отречься от тела, от цепей, привязывающих нас  к
порочной и греховной земле, значит воспарить в небесные выси,  где  души
сливаются с Богом.
   Если бы земная жизнь была только цепями, почему же Господь просто  не
сотворил чистые души, не связанные с грубыми телами?
   - Чтобы душа познала  бренность  материи,  освободилась  от  ненужных
чувств и привязанностей. Земная жизнь - тюрьма, которая должна заставить
любить небесную свободу.
   - А может, не тюрьма, а школа, где нужно научиться  чувствовать,  где
ты  должен  пройти  предназначенный  тебе  путь  и  выйти   обновленным,
возвысившимся. - Дон Орландо улыбнулся. - Плоть -  материя,  но  из  нее
произрастают такие прекрасные чувства, как любовь, наслаждение, радость.
Я думаю, чувства эти угодны Богу,  ибо  все  прекрасное,  что  сотворено
людьми, создано благодаря, а не вопреки этим чувствам.
   - Пастыри, принося Богу жертвы, приближаются к нему!
   - Наш Господь не языческий божок. Он всемогущ и милосерден. Нужны  ли
ему жертвы?
   - Авраам принес в жертву по велению Господа  сына  своего,  -  Алонсо
раздражался все сильнее, его глаза пылали гневом.
   - Правильно. Но Господь остановил его руку, тем самым показав, что не
нуждается в жертвах. Кроме того, приносит ли аскет  что-либо  в  жертву,
если он наслаждается своим поступком?
   - Не Господу нужна жертва. Она нужна человеку,  который  отнимает  от
себя что-то во  славу  Его.  Душа  человека  возвышается,  когда  вместо
праздности и разврата он ежедневно и еженощно славит имя Его.
   - Неужели ты думаешь, что Господу угодны  славословия,  имеющие  цель
выторговать себе сносные условия в будущей жизни, а не ежедневная работа
души  по  совершенствованию  себя  и  окружающего  мира,   по   созданию
произведений искусства и возвышению наук,  по  совершению  дел,  которые
сами по себе славят имя Его?
   - Это богохульство!
   - Не больше, чем соединять Аполлона и Христа, Аристотеля и Блаженного
Августина.
   - Я признаю, что много лет занимался глупостями,
   - Ох-хо-хо, вы шутите.
   - Почему? Просто я в который раз убедился в том, что нет ничего  выше
святой католической  церкви  и  кристального  учения  Христова.  Кто  не
внемлет ее слову, тот находится в когтях дьявола.
   "Католическая церковь сама наполовину в  когтях  дьявола,  -  подумал
Орландо  Виллас.  -  Идеи,   доведенные   до   непререкаемости,   догмы,
извращенные алчными устремлениями или  гордыней,  неспособность  принять
чужое мнение и дать право  человеку  на  собственные  мысли  -  все  это
привело к  бесчисленным  жертвам  и  рекам  крови.  Если  бы  не  святое
подвижничество, не вершины духа,  не  монастыри,  где  в  самые  тяжелые
времена тлел огонь  знания  и  сохранились  библиотеки,  можно  было  бы
сказать, что католическая церковь служит сатане".
   - Вряд ли это наиболее подходящая тема для вечерней беседы, -  махнул
рукой дон Орландо. - Давайте я все-таки  покажу  вам  мои  новые  книги.
Думаю, они развеют ваши дурные мысли.
   Виллас  удалился,  оставив  Алонсо  одного  у  столика  с  блюдами  и
напитками. Алонсо застыл на стуле как изваяние, положив ладони на колени
и выпрямив спину. Если бы кто-то посмотрел сейчас  в  его  глаза,  то  с
удивлением увидел бы, как расширились его зрачки, а потом  заметались  в
какой-то жуткой пляске. Но еще больше поразило бы то,  что  творилось  в
его душе. Сознание Алонсо будто погружалось в мутную зловонную  жижу,  в
которой копошились отвратительные и бессвязные мысли.
   Алонсо вдруг окончательно  понял,  что  Виллас  никогда  не  был  его
другом, мало того, этот притворщик сосредоточил  в  себе  самые  мерзкие
душевные качества. Как легкомысленно смотрел  он  на  жизнь  и  на  вещи
святые, заслуживающие самого почтительного отношения.  Виллас  наверняка
смеялся над ним, как над забавной обезьянкой. Как можно было не замечать
этого раньше? А эти вечные подначки, пустые  споры,  в  которых  Орландо
проявлял  чудеса  изворотливости  и  болтливости,  лишь   бы   разозлить
собеседника, поиздеваться над ним. Это ли не низость? Кроме того, Виллас
всегда ненавидел его. Да, да, именно ненавидел!  И  презирал!  И  только
его, Алонсо, доверчивость и наивность мешали ему увидеть это. Но  теперь
Господь открыл его взор, теперь видно то, что было сокрыто еще  недавно.
Кроме того, черная душа Орландо несомненно посвящена злу, он запутался в
путах  дьявола.  Он  еретик.  Еретик!  Он  вежлив,  обходителен,   умен,
изворотлив, но ему не провести Алонсо Диаса! Не  провести!  Дон  Орландо
Виллас - это змея, у которой длинные зубы, полные яда... Яда?..
   Алонсо сжал зубы так, что они скрипнули, и  рывком  распахнул  ворот.
Душно. Тяжело. Он закусил губу и  не  почувствовал  боли,  хотя  на  ней
выступила кровь. Он никак не мог решиться. Но шаг за  шагом  двигался  к
обрыву.
   Все! Чему быть, того не миновать!...
   Когда дон Орландо Виллас вернулся со стопкой книг,  к  удовлетворению
своему, он отметил, что гость за  время  одиночества  немного  пришел  в
себя.
   - Посмотрите, Алонсо, среди моих приобретений есть весьма  любопытные
тома. Вот арабская "Астрономия" тринадцатого века, которая...
   - Давайте, Орландо, для начала выпьем по кубку вина.
   На столе уже стояли наполненные кубки.
   - С удовольствием.
   Они осушили  кубки.  После  этого  Алонсо  быстро  просмотрел  книги,
выразив свое одобрение. "Астрономию" он попросил дать ему  на  несколько
дней.
   - Пожалуйста, - с готовностью согласился Орландо -  Надеюсь,  что  вы
оставите мысли о тщетности земной юдоли и  будете  заниматься  тем,  для
чего созданы - преумножать знания и постигать истины, скрытые от  взоров
обычных смертных.
   - Благодарю. Действительно, я  наговорил  сегодня  много  лишнего,  -
засмеялся Алонсо, но смех его был какой-то странный,  и  дон  Орландо  с
подозрением взглянул на приятеля.
   - Пожалуй, мне пора оставить вас, -  с  притворной  горечью  вздохнул
Алонсо. - Я сегодня устал и хочу пораньше лечь спать.
   - Это все ваша работа по ночам. Вы подтачиваете свои силы. Впрочем, я
тоже что-то неважно себя чувствую.
   Дон Орландо вдруг на самом  деле  почувствовал,  что  ему  становится
тяжело дышать. Он  устал.  Нужно  хорошенько  выспаться.  Завтра  важная
встреча с гонцом от Верхних Адептов...
   Алонсо спал как убитый. Проснулся он в полдень и чувствовал себя, как
после сильного похмелья.  Он  никак  не  мог  вспомнить,  что  же  вчера
произошло. В голове была какая-то каша. А потом, когда в  спальню  вошел
слуга с печальным известием,  он  разом  припомнил,  что  сегодня  ночью
скончался Орландо Виллас. Скорее всего подвело сердце.
   Дон Алонсо обхватил голову руками. С его глаз будто сорвали пелену, и
он ясно увидел все, что происходило в последние дни: он жил,  словно  во
сне; в какой-то богопротивной,  будто  специально  попавшейся  под  руку
книге  нашел  рецепт  яда;  метался  по  городу,  стараясь   найти   все
необходимое для его приготовления, затем неожиданно понял, для чего  ему
нужен этот яд.
   Дон Орландо был одним из немногих  людей,  которых  любил  Алонсо,  и
кому, надо признаться, он завидовал. И  зависть  эта,  дурные  бесовские
мыслишки, которые  посещают  каждого,  вдруг  превратились  в  монстров,
сожравших разум Алонсо, подчинив его волю. И вот результат - дон Орландо
мертв. Он пал от руки своего друга. От его, Алонсо, руки.
   Боже, что же делать? Осталось еще немного яду. Должно  хватить...  Он
нашарил кожаный мешочек, развязал его, налил вина в кубок, насыпал  туда
черный, на миг вскипевший порошок.
   Все кончено. Его душа обесчещена и заслуживает только адских мук.  Он
оказался слаб, не смог противостоять злу, которое  то  ли  поднялось  из
глубин его души, то ли пришло откуда-то извне.
   Алонсо поднес кубок к губам. И...
   - Не надо. Ты не так виноват.  Ты  должен  искупить...  -  послышался
откуда-то издалека едва слышный, но не  ушами,  а  как  бы  передаваемый
вибрацией, отдающийся легкой ласковой дрожью в каждой частичке существа,
голос.
   Алонсо мог поклясться, что голос этот принадлежит Орландо.  Ученый  с
размаху выплеснул содержимое кубка на ковер. Да, смерть была бы  слишком
маленькой платой за все, что он сделал!
   В тот же день Алонсо  изъявил  желание  удалиться  в  монастырь,  где
твердо собрался провести всю оставшуюся жизнь...
   Адепт поднес руку к горящей на  узком  корабельном  столике  свече  и
медленно вдавил ее в крышку стола. После этого он открыл глаза. Никакого
следа ожога на его руке не было.
   Я был поражен тем, что услышал. Дон  Орландо  мертв.  Впав  в  транс,
Адепт способен читать отдаленные события как в книге, от  его  взора  не
скроется ничто. Да, дон Орландо мертв.
   - Смерть забирает одного за другим вместо нас, - горько вздохнул я. -
Наш жребий обрушивается на всех, с кем мы сталкиваемся.
   - Да, это так. Но мы ничего не можем изменить. И вряд  ли  смогли  бы
чем-то помочь Орландо. Он отдал свою жизнь взамен наших. Я  уверен,  что
верни мы все  назад  и  спроси  его,  согласен  ли  он  на  это,  он  бы
согласился. Он был все-таки посвященным и понимал, что наши жизни сейчас
важнее жизней тысяч других людей...

***

   Атлантический королевский  флот  продолжал  неторопливо  продвигаться
вперед. Погода выдалась отменная.  За  два  месяца  не  было  ни  одного
серьезного шторма. На  наше  счастье,  ибо  этой  перегруженной  лоханке
нелегко было бы бороться со штормовыми волнами.
   Хотя путешествие  и  смертельно  надоело,  но  со  временем  я  начал
привыкать к размеренной корабельной жизни,  плеску  вскипающих  волн  за
кормой, скрипу снастей, рыку громогласного боцмана и даже  к  сухарям  и
кислому вину. Мне нравилось слушать  старые  матросские  песни,  которые
звучали в кубриках вечерами.

   "У нас нет ни имен, ни званий,
   Мы быдло, палубный скот,
   Только тот, кто моряк по призванью,
   Не бросает испанский флот.
   Смерть морским молитвам не внемлет,
   Рвется жизнь, как манильский трос,
   Но всегда неизвестную землю
   Первым видит с мачты матрос.
   Об этих дальних островах
   Не знал Христос, не знал Аллах,
   Там Будды нет, там черта нет,
   На этих дальних островах".

   -  Интересно,  настанет  такой  момент,   когда   я   куплю   дом   с
виноградником,  у  меня  будут  добрые  соседи  и  хорошая  жена,  а  по
воскресеньям ко мне станут приходить гости? -  усмехнувшись,  спросил  я
Адепта.
   - Если ты действительно хочешь знать мое мнение, то  спокойствия  нам
не видать никогда. Даже на том свете. Мы привязаны к  веслам  галеры,  и
свободой для нас может быть одно: пойти на дно вместе с кораблем. Только
нужна ли нам такая свобода?
   Кроме страшного известия о судьбе дона Орландо, ничто не омрачило наш
путь. Негодяй Джованни старался не показываться нам на глаза. Думаю,  он
окончательно оставил мысль разбогатеть за наш счет и в порту не натравит
на нас очередную шайку головорезов. Будем на это надеяться.
   Наш путь был слишком легок. Мы получили чрезмерно длинную  передышку.
Долго так продолжаться не могло. И однажды небесный свод  закачался  над
нашими головами.
   С самого утра, очнувшись от  тяжелого  сна,  в  котором  меня  мучили
кошмары, я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне даже показалось,  что
я заболеваю, но телесное недомогание оказалось ни при чем.  Просто  меня
томило ожидание, - ожидание смерти, которая вновь занесла над нами  свою
косу.
   - Что это вы, господа, загрустили? - осведомился Генри,  которого  мы
после той истории переселили в нашу каюту. - У  вас  такой  унылый  вид,
словно вам разонравились  изумительные  хрустящие  сухари  и  прекрасная
солонина вместе с приятно протухшей водой, которыми нас здесь потчуют.
   - Разонравились, - буркнул я.
   - О, неужели вам хочется какого-нибудь  жирного  паштета  из  гусиной
печенки с презренным свежим крестьянским хлебом, отвратительных  жареных
фазанов или неудобоваримой кровяной колбасы?
   - Ты просто чревоугодник, что, впрочем, никак не отразилось на  твоей
тощей фигуре, - сказал я. - Тебе все хочется свести к колбасе и жаркому.
   - Нет, что вы, я денно и нощно молюсь о спасении своей души  и  готов
отдать католической церкви последний реал.
   - Который ты стащил перед этим из церковной казны? - криво  улыбнулся
Адепт. - Пошли, Эрлих, на палубу, проветримся. Думаю, нам будет  на  что
посмотреть.
   Мы вышли на палубу, и Адепт, устремив  взор  в  голубые  небеса,  еще
больше помрачнел. И произнес:
   - Мы все-таки угодили в медвежий капкан. Этого дня нам не пережить.
   - Все настолько плохо?
   - Настолько. И еще хуже. Боюсь, на этот раз он покончит с нами.
   - Когда он ударит?
   Адепт не ответил. Он вцепился в  поручни,  глядя  теперь  куда-то  за
горизонт,
   Сегодня стоял полнейший штиль, за прошлый вечер и  за  ночь  флот  не
продвинулся к своей цели, которая была уже  близка.  Солнце  только  что
поднялось за горизонтом. На небе не было ни единого облачка. Вдруг вдали
возникла и начала двигаться на нас белая полоса. Это шла огромная волна,
вся  в  барашках  пены,  устрашающе  и  потусторонне  смотревшаяся   при
абсолютном безветрии. Она налетела на наш галион и приподняла  его,  так
что я едва устоял на ногах. Ноги оторвались от палубы, когда с  каким-то
хрустом судно ухнуло вниз и закачалось на  опять  ровной  и  без