я, оставшись единственным Мудрым и  вполне  довольным
этим. Но наиболее вероятным казалось итальянцу, что  я  просто  расскажу
аббату о его кознях. И тогда... Конечно, как я сразу не догадался. Мне с
самого начала казался знакомым запах порошка, который дал  мне  Долкмен.
Это запах редкой травы, названия которой мне и не вспомнить.
   Теперь можно попытаться нанести очередной удар. Я не могу поручиться,
что он будет  точен  и  достигнет  цели.  Вся  надежда  основывалась  на
самоуверенности итальянца. Он вряд ли способен допустить, что  его  игру
попытаются повернуть против него самого
   - Колдун. - Я вытащил Жезл Зари и, приподняв  им  подбородок  Орзака,
внимательно вгляделся в его глаза, понимая,  однако,  что  вряд  ли  мне
что-нибудь удастся в них прочесть.  -  Ты  действительно  будешь  предан
мне?
   - Увы, Магистр, но я не мыслю себе ничего другого. Я верен Тьме, и не
будет более преданного слуги Кармагору, великому детищу ее.
   - Ну хорошо, я готов поверить тебе. И готов испытать тебя!  Испытание
будет несложное.
   - Приказывай...

***

   Немой горбун сидел на подушке, согнувшись, подобрав под себя ноги,  и
время от времени подбрасывал сухие поленья в пылающий очаг. Он  радостно
и криво  улыбался,  когда  пламя  вздымалось  вверх  и  сыпались  искры,
отражающиеся в его темных немигающих  глазах.  Кто  знает,  какие  мысли
бродили в его голове в этот миг.  Может,  его  одолели  воспоминания  об
огромном, хищном и величественном костре,  недавно  в  считанные  минуты
пожравшем Мудрого, открывая тому путь по большому кругу. А может, горбун
ждал, что пламя этого очага вырвется из тесных оков, сметая все на своем
пути, знаменуя пришествие новых  времен  -  сладостного  разрушительного
хаоса. Впрочем, эти мысли, если и были подходящи для  Магистра  Хаункаса
или на крайний случай для Фрица Эрлиха, вряд ли могли  прийти  в  голову
жалкому горбуну Скорее всего его  просто  переполняла  присущая  каждому
человеческому существу тяга к огню, преклонение и ужас перед его  мощью,
и именно поэтому алое пламя озаряло такую довольную и  страшную  гримасу
на лице Робгура. И именно поэтому дрожали его пальцы,  словно  дирижируя
пламенем.
   Впрочем, довольно о горбуне, и так немало строк в моем  повествовании
уделено столь жалкому созданию, но это лишь потому, что он,  как  верный
пес, не отходил ни на шаг от Карвена  и  присутствовал  при  всех  наших
беседах, постоянно маяча на моих глазах Пришел я сегодня в эти покои, уж
конечно, не для того, чтобы рассматривать Робгура.
   - Что нужно тебе, - спросил аббат, - в столь поздний час?
   - Помнится, брат Карвен, ты говорил о том, что истинному  слуге  Тьмы
необходимо  принести  жертву,  отринуть  все  амбиции,   жажду   власти,
тщеславие и страх, смирить желания и думать больше о  назначении  своем,
чем о собственном благе.
   - Да, желания и чувства неустойчивы и подвержены  изменениям,  словно
замки, построенные из песка. Гранит же долга и  убежденности  у  верного
промыслу Тьмы незыблем и не подвержен минутным влияниям.
   - Я рад слышать это, ибо ты убедил  меня,  что  визит  мой  будет  не
бесполезен как для меня, так и для тебя.
   - Я стараюсь понять, к чему ты клонишь. Его голос был  равнодушен,  я
же пытался показать, что взволнован и даже удручен.
   - Огонь страстей. Не скрою, он тлеет и во мне,  но  я  готов  сделать
все, чтобы загасить его во имя великого долга. Но не  кажется  ли  тебе,
что остальных Мудрых адским пламенем жжет властолюбие?
   Я сделал паузу, но Карвен ничем не выразил своей  заинтересованности.
Он ждал.
   - О, конечно же, мои слова не о  тебе,  -  спохватился  я  -  Другими
движут низкие и неустойчивые, подобные жалкой пыли желания.
   - Лагут мертв. Долкмен жив, и я не думаю, что ты прав по отношению  к
его персоне. Ты слышал  мое  слово  -  из-за  мелких  счетов,  ничтожных
страстей и глупого тщеславия я не позволю погубить все. Если ты  пришел,
подобно ядовитому пауку, плести сеть лживых обвинений,  то  просчитался.
Ты стоишь на краю пропасти, Магистр, и помни: до  нее  тебе  всего  лишь
один шаг. Не поскользнись, ибо пропасть эта бездонна и  населена  черным
кошмаром.
   - Ты говоришь - сети, - засмеялся я и наклонился к Карвену:
   - Тут все пропитано изменой и братоубийством. О, аббат, если бы  хоть
треть сил, которые в совете Мудрых да и во всем  Ордене  расходуются  на
интриги, пошла на великое дело, думаю, сегодня триумф наш был бы ближе и
уже восходила бы на горизонте Черная Звезда.
   - К чему ты клонишь?
   - Ты не  задумывался,  почему  Лагут  напал  на  меня?,  И  почему  в
последовавшем поединке один  Мудрый  был  зарублен  другим?  Почему  это
произошло, Карвен? Ничто не  происходит  просто  так.  Ты  хочешь  знать
причину?
   - Я хочу ее знать.
   - Они оба жаждали моей смерти.  Но  их,  стервятников,  святой  Жезл,
отданный Тьмой в мои руки,  остановил  и  вразумил.  Они  даже  в  самом
глубоком сне мечтали о том, чтобы растерзать меня. Ими правил не  разум,
а одна ненависть. Они ненавидели меня,  но  еще  больше  друг  друга.  А
знаешь  почему,  брат?  Подумай,  говорят  ли  тебе  что-нибудь   слова:
утерянная книга
   Гурта Проклятого. Неизвестное пророчества великого чернокнижника.
   - К чему ты клонишь?
   - У нас еще есть время. Поэтому я рискну занять у тебя небольшую  его
толику на поучительный рассказ.
   - Он имеет отношение к нашему делу?
   - Думаю, что имеет.
   - Тогда я выслушаю тебя...
   И я повторил слово в слово то, что некогда поведал мне Адепт.

***

   Старый Али был замечательным караванщиком. Самые  знатные  и  богатые
люди почитали за счастье,  если  им  удавалось  вручить  свой  груз  или
подданных ему Йод опеку, ибо не было случая, чтобы путь  его  закончился
неудачей. Разбойники обходили его стороной. Не иначе как отметина Аллаха
была на  Али,  караванщике.  Так  считали  все  и,  стараясь  задобрить,
приглашали Али к себе на праздники, чтобы и хозяев дома коснулась крылом
благоволящая к нему удача.
   О том, что удача здесь ни при чем, было известно только  самому  Али.
Хитрость, подкуп, задабривание самых безжалостных разбойников,  а  то  и
прямая помощь им - вот причина его успехов.  Даже  сам  Абдула  -  земля
содрогалась от зверств его банды - не трогал Али. Никому не было ведомо,
что караванщик и разбойник  -  дальние  родственники  и  что  во  многом
благодаря этому звезда Али сияет столь ярко и ровно.
   Как-то, закутавшись в теплое одеяло,  Али  сидел  у  костра.  Ночи  в
пустыне холодные, небо  прозрачное,  а  звезды,  будто  далекие  костры,
светят так маняще. Али был уже не молод, руки и лицо его покрывали шрамы
- следы многочисленных схваток, в которых  Аллах  даровал  ему  жизнь  и
победу. У него был хороший дом в Хорезме,  молодые  жены,  заботливые  и
ласковые  (за  них  заплачено  немало,  но,  надо  сказать,  они  вполне
оправдывали  эти  деньги).  Уже  не  было  нужды  пускаться  в   дальние
путешествия, хватало помощников, которые могли сделать это  за  него.  И
все же Али продолжал сам  водить  караваны,  так  как  дороги  ему  были
вечера, подобные этому, в пустыне, приносящие  чувство  освобождения  от
оков материи. В такие минуты существовал лишь он да сам Аллах, создатель
этого дивного и неисчерпаемого мира, сущий во всем и  везде,  бесконечно
могущественный и бесконечно прекрасный в делах своих.
   Али подбросил в костер сухих веток, и искры взметнулись вверх, озарив
лица сидящих у огня. Вот  краснобородый  купец  из  Багдада,  богатый  и
заносчивый, но вместе с тем разговорчивый. Вот его слуга. А это путник и
лекарь, снискавший всеобщее уважение своей ученостью и разумностью слов.
   Али  не  особенно  интересовало,  кого  он  сопровождает.   Но,   как
предусмотрительный и опытный караванщик, он привык оценивать достоинства
своих попутчиков. В основном это были обычные, движимые жаждой  денег  и
приключений люди. А вот в тех двоих, сидевших напротив, он никак не  мог
разобраться. Огромный, однорукий, с безобразным шрамом, идущим через все
лицо, явно  не  мусульманин  Его  товарищ,  худой,  высокий,  невероятно
сильный, спокойно поднимавший тяжести, которые  и  двоим  не  под  силу,
похож на египтянина.
   С самого начала караванщику страшно не хоте  лось  брать  их.  Он  не
любил связываться с неверны ми. Аллаху это неугодно, да и  вообще  можно
ли счи тать неверного за человека? Аллах, до того дня рас  положенный  к
нему, запросто может отвернуться за такие  дела  -  и  что  тогда?  Нет,
неверных Али не любил, к тому же от этого  однорукого  веяло  угрозой  и
недоброжелательностью, а худой был  замкнут  и  непроницаем.  Что  можно
ждать хорошего от таких людей? Не стоило брать их с собой, но... Но  они
заплатили такие большие деньги, будто золото ничего не значило для  них.
Ведь Али еще в  Хорезме,  желая  избавиться  от  неприятных  попутчиков,
заломил  та  кую  несуразную  сумму,  что  знал  они  откажутся.  К  его
удивлению, эти двое согласились на все условия не торгуясь.
   Странно, но они не везли с собой почти  никакой  поклажи.  Весь  груз
состоял из пары мешков да всевозможного оружия. Очень  они  походили  на
разбойников, но это как раз не беда. Али вел караван по  пути,  где  ему
некого бояться.
   Купцы лениво переговаривались, вспоминая всякие невероятные  истории.
Али знал, что они или хвастаются,  или  просто  врут,  но  у  костра  не
принято уличать  во  лжи.  Наоборот,  если  история  лжива,  но  красива
рассказчик заслуживает лишь  благодарности.  А  как  же  иначе  коротать
бесконечные вечера?
   - И тогда шах вывел свою дочь и говорит  мне:  "Уважаемый!  Я  думаю,
что..." - похотливо ворковал краснобородый купец, сам захваченный  своим
рассказом и еще не придумавший, чем он кончится.
   Тут послышался окрик - караульные подали  сигнал  об  опасности.  Все
повскакали с мест, никого не нужно было понукать.
   Путешествия всегда сопряжены  с  опасностями,  и  каждый  в  караване
обязан уметь держать в руках оружие.
   Али оставался совершенно спокоен. Он даже не потянулся к своей сабле.
Никто не тронет караван счастливого Али.  Путники  перепуганы,  но  зря.
Ведь это земли, где хозяйничает банда Абдулы.
   Вот возникла из тьмы цепочка верблюдов, на которых  сидели  всадники.
Чужаки остановились на расстоянии выстрела.  Разбойники  обычно  так  не
действуют. С воем и криками они налетают на караван,  уничтожая  всех  и
каждого, кроме женщин и тех, за кого можно получить выкуп.
   - Кто эти люди? - спросил рыжебородый купец.
   - Не знаю, - соврал караванщик.
   - Ты обещал нам безопасность! - заволновался купец. - Мы платим  тебе
вдвое за то, чтобы ты уберег нас.
   - Если я обещал, то так и будет, уважаемый. Твой товар в  сохранности
достигнет города Багдада, не будь я Али.
   От отряда отделился один всадник и приблизился на несколько шагов.
   - Салам аллейкум, - закричал он. - Я пришел с миром и хочу говорить с
Али.
   - Кто ты?
   - Я твой друг.
   - Подойди. - Али махнул рукой. Незнакомец, завернутый в  бурнус  так,
что лица его не было видно, подъехал к костру, спешился.
   - Пусть они уйдут, - кивнул он на сидящих вокруг  огня.  -  Али,  мне
нужно поговорить с тобой.
   - Оставьте нас одних.
   Когда все отошли, двое уселись у огня, поближе друг к другу, чтобы их
разговор не был слышен посторонним.
   - Салам аллейкум, караванщик Али.
   - Вы аллейку салам, досточтимый Абдула. Вскоре слуга  принес  чаю,  и
главарь банды отхлебнул из пиалы.
   - Что ты хочешь сказать мне, А0дула?
   - Як тебе с просьбой.  Ты  должен  взять  у  меня  немного  золота  и
передать его в  Багдаде  моему  другу,  знатному  и  уважаемому  Гасану,
который знает, как разумно распорядиться им.
   - Хорошо, я возьму золото и передам его уважаемому Гасану.
   Абдула вытащил из-под халата мешочек и положил перед Али.
   - Больше у меня нет дел к тебе. Разреши только моим людям  обогреться
у костра. Мы устали и хотим горячего напитку. Откажешь ли ты нам, Али?
   - Как я могу отказать тебе, моему дорогому родственнику?
   Али встал и крикнул:
   - Уберите оружие! Это друзья.
   Оружие  было  спрятано,  путники  разошлись   по   своим   местам   и
успокоились.   Абдула   махнул   рукой   и   громко    крикнул    что-то
нечленораздельное, видимо подавая особый сигнал.
   Вскоре всадники сидели у костров и пили  чай,  ели  лепешки  и  мирно
разговаривали с путешественниками. Суровые рыцари пустыни позволили себе
немного расслабиться.
   Наверняка кому-то из купцов с самого начала было  ясно,  что  это  за
люди, но очаг и еда в пустыне уравнивают всех, и кому какое дело, с  кем
ты сидишь и в какой ситуации  встретишь  его  через  неделю.  В  пустыне
вражда или дружба, схватка или  взаимовыручка  порой  кратковременны,  и
через несколько часов все может измениться.
   Родственники не виделись давно и охотно беседовали.
   - Я видел мужа моей сестры, досточтимого Рустама.  Он  здравствует  и
спрашивал о тебе, Абдула.
   - Я тоже здравствую и желаю ему всего  хорошего.  Передай,  Али,  ему
это.
   - Несомненно, передам.
   За беседой незаметно пролетел час.
   - Спасибо, нам пора, - поднялся Абдула.
   - Куда ты уносишься ночью? Во тьме властвует опасность и злые джинны.
Побудь у теплого костра до утра.
   - До утра... Все так мимолетно, и никому не  дано  знать,  что  будет
утром.
   - Я знаю, что будет утром. Мы проснемся, и  караван  возобновит  свой
путь.
   - Ты не знаешь, что будет утром, Али. Это дано знать лишь Аллаху. Или
шайтану.
   Абдула крикнул что-то зычное и такое же непонятное. Его слуги встали,
прощаясь.
   - Аллах велик! - зычно крикнул Абдула.
   Никто из путников  ничего  не  успел  предпринять.  Никто  не  ожидал
нападения, так что это была не битва, а кровавая резня.  Разбойники  без
устали орудовали кинжалами и ятаганами, не щадя никого.
   Ужас опустился на землю. Метались  в  свете  костров  обезумевшие  от
страха беззащитные люди, ползали  на  коленях,  умоляя  о  пощаде,  иные
пытались сопротивляться, понимая, что пришел их смертный час.  Достойная
или недостойная смерть косила всех. Те, кто  еще  недавно  разламывал  с
жертвами лепешки,  сейчас  рубили  без  пощады.  Суета,  крики,  ругань,
мелькание огней. И  в  центре  всего  этого  стоял  разбойник  Абдула  -
безжалостный и суровый. Недобрая усмешка тронула его губы.
   Али сразу же получил удар сзади и откатился  к  мешкам.  Он  мог  все
видеть, и зрелище наполнило его сердце отчаянием. Ставшая в миг жестокой
судьба нанесла ему смертельный удар. И чьими руками!  Его  родственника,
человека, которого он знал с самого детства. Али не мог поверить в  это.
Этого просто не могло быть.
   Из  всех  несчастных  действенное  сопротивление  смог  оказать  лишь
долговязый египтянин. Он увернулся от удара  ятаганом,  могучим  взмахом
кулака сбил с ног одного разбойника,  схватил  оружие  и  вонзил  клинок
другому нападавшему в  живот.  Потом  снес  голову  третьему  грабителю.
Равных ему в бою не было. И неизвестно, чем бы закончилась схватка, если
бы однорукий товарищ египтянина, который должен был защищать его  спину,
не выхватил нож и по самую рукоять не вонзил ему в шею.
   Вскоре все закончилось. На удивление, разбойники не жалели  никого  -
ни женщин, с которыми хорошо можно было позабавиться, ни богатых купцов,
за которых можно было получить щедрый выкуп. Летели  головы,  пронзались
сердца, и вот уже нет среди путников живых.
   Тут застывший в неподвижности Абдула очнулся и огляделся. Взгляд  его
упал на лежавшего без движения Али.
   - Ты жив, Али?
   Караванщик приподнялся и застонал.
   - Зачем, Абдула, ты сделал это?  Разве  я  обидел  тебя  чем-то?  Или
когда-нибудь предал тебя?
   - Нет, Али. Я люблю тебя и много лет хранил тебя от напастей. Но есть
вещи поважнее!...
   С этими словами он вонзил нож в грудь  караванщику.  Али  исполнилось
сорок восемь лет, когда Аллах отвернулся от него.
   Абдула вытер нож, упал на  колени  рядом  с  поверженным  и  прочитал
молитву.
   - Мне очень жаль, Али, но я не мог поступить иначе.
   К разбойнику подошел однорукий, единственный оставшийся  в  живых  из
каравана, и снисходительно произнес
   - Ты вел себя достойно и заслуживаешь доброго слова.
   - Я знаю.
   Однорукий подошел к мешку, который обронил его товарищ,  покопался  в
нем и извлек древнюю книгу в обложке из дубленой кожи. Бережно полистав,
проверяя сохранность страниц, он завернул ее в тряпку  и  сунул  в  свою
сумку.
   - Дело сделано.
   Потом он шагнул, снял с руки египтянина перстень с хитрой монограммой
и приладил его на свой палец...

***

   - Откуда ты это знаешь? - негромко спросил Карвен.
   - Откуда? Меня, Магистра  Хаункаса,  который  и  раньше  знал  немало
интересных и поучительных историй, не было здесь более десяти лет. Разве
за это время я не мог узнать что-то новое?
   - Значит, утерянной книгой  Гурта  Проклятого  все  эти  годы  владел
Лагут?
   - Не знаю, получил ли он ее, но вряд  ли  она  так  уж  помогла  ему.
Видимо, пророчества в ней касались или грядущих, или прошедших времен.
   - Пожалуй... Наверное, он очень надеялся на нее.
   - Еще больше на нее надеялся Долкмен. Используя знания о будущем,  он
хотел, и вполне мог бы, подчинить вас и весь Орден  своей  воле.  Или  в
крайнем случае уничтожить тебя, Карвен, ибо властолюбия в нем не меньше,
чем в Лагуте.
   Я  ничего  не  преувеличивал.  Действительно,  Мудрым  казалось,  что
утерянная книга Гурта Проклятого с самыми неоднозначными и странными  из
его предсказаний - ключ к  всеобъемлющей  власти.  Немало  лет  потратил
Долкмен на ее поиски, огромные деньги были затрачены на это, и  все-таки
он напал на ее след. Он послал за ней двух своих  самых  верных  слуг  -
египтянина и однорукого. Но ни их, ни книги Долкмен не увидел.  Позже  у
него возникли подозрения, что однорукий попросту предал его,  а  плодами
предательства воспользовался Лагут, но подтверждения  этому  Долкмен  не
нашел.
   Когда же я подсунул итальянцу перстень и рассказал  о  его  одноруком
продавце, это вполне соответствовало тому, что знал Долкмен, поэтому  он
поверил мне. Мысль о том,  что  Лагут  перебежал  ему  дорогу  и  теперь
владеет запретной книгой, наполняла  Долкмена  яростью  и  страхом,  ибо
знание пророчества Гурта давало турку существенные  преимущества.  Тогда
Долкмен решил разделаться со своим врагом. И одна  из  расставленных  им
ловушек сработала.
   - Карвен, ты можешь отослать меня прочь из аббатства. Можешь заткнуть
уши и прикрыть глаза,  чтобы  не  видеть  и  не  слышать  очевидного  Но
представь себе, что я говорю правду, а это истинная правда.  Чего  тогда
будет стоить вся твоя жизнь? И пробьет ли тогда час Трижды Проклятого  и
Трижды Вознесенного?
   - Говори дальше.
   - Помнишь ли ты убийство чернокнижника из свиты Лагута?
   - Да. Тогда смерть пришла в эти стены.
   - Его убил Долкмен.
   - Зачем ему было мараться о столь незначительную личность?
   - Да потому, что среди близких Лагута чернокнижник был  единственным,
кто знал, как  выглядит  подлинный  Камень  Черного  Образа.  Убив  его,
Долкмен мог лгать, и некому было указать на  его  ложь.  Теперь  уже  не
узнать, как он сумел всучить турку фальшивый камень, якобы дающий  право
безнаказанно убить владельца Жезла Зари, и убедить в его подлинности. Но
в ту роковую ночь Лагут перешагнул порог моих покоев, будучи  совершенно
уверенным, что несет мне смерть.
   - И одним ударом Долкмен избавился бы от обоих - от тебя, и от твоего
убийцы, на которого обрушилась бы  вся  мощь  Жезла  Зари,  -  задумчиво
произнес Карвен. - Но почему, если это так, Долкмен думал, что Лагут сам
пойдет на убийство, а не пошлет кого-то из своих людей?
   - Во-первых, ничто не могло  заставить  турка  расстаться  с  камнем.
Во-вторых, он люто ненавидел меня и не  упустил  бы  возможности  самому
вырезать мое сердце.
   - Тут ты совершенно прав.
   - Жезл защитил меня,