я в него.
   - Дела наши осложняются, - сказал однажды вечером Адепт.
   Мы сидели у хижины, наблюдая за тем, как индейцы пляшут вокруг  грубо
начерченного на земле изображения дикой свиньи и тычут в  него  копьями,
тем самым призывая удачу в готовящейся охоте. Плясали они  под  барабан,
по которому колотил низкорослый, толстый, с  хитрыми  и  умными  глазами
человек   неопределенного   возраста,   шаман   духа   Большой   Пальмы,
покровительствующей племени.  На  руке  шамана  красовался  мой  золотой
браслет и отнятая у меня же пороховница.
   - Почему дела осложняются? - осведомился я.
   - Хранитель все крепче натягивает нить. Он уже почти здесь.
   Меня будто что-то толкнуло в грудь. Я резко  обернулся  и  увидел  за
деревьями силуэт черной птицы. Теперь пришла пора и мне во всей  полноте
почувствовать ее раскаленный и вместе с тем холодный взор. От него веяло
пустотой и спокойствием, как от той пропасти, рядом с которой я очутился
в ночь Черной Луны, когда стараниями Мудрых был вызван  Торк.  Тогда  из
объятий древнего бога мне удалось вырваться.  Но  сейчас  дела  обстояли
куда хуже.
   - Завтра испытание у дерева, - сдавленно произнес я.
   - Думаю, Робгур как раз  поспеет  на  него.  И  примет  в  нем  самое
деятельное участие, - заметил Адепт.
   - И мы ничего не можем противопоставить ему?
   -  Я  пытаюсь.  Может  быть,  гризрак  опять  позволит  нам  оттянуть
развязку...
   Дикари ждали ночи половинной Луны, когда они общались с духом Большой
Пальмы. И вот это  время  наступило.  Приготовления  начались  с  самого
раннего утра. Нам принесли пищу, после чего  индейцы  тщательно  закрыли
вход в хижину. По их представлениям во время еды душа может  вылететь  у
человека через рот, и, чтобы не  дать  ей  улететь,  нужно  держать  все
выходы наглухо закрытыми. Если же  приходится  есть  в  походе,  следует
соблюдать множество ритуалов. Запрещено также смотреть  на  принимающего
пищу человека, ибо, подсмотрев его душу, можно получить власть над  ней.
Я слышал, что в некоторых африканских племенах тот, кто видел,  как  ест
король, предается жестокой казни.
   Завтрак был чересчур обилен и разнообразен для этих краев.
   - Похоже, они предпочитают есть белых людей,  покрытых  тонким  слоем
жира. Оно и понятно, я тоже люблю окорока, -  не  очень  удачно  сострил
Генри.
   - Ты слишком мрачен, - попенял ему я.
   - Как пить дать - сожрут они нас. Ладно бы с  голодухи,  а  то  из-за
каких-то своих глупых предрассудков. Меня  как-то  уже  приговаривали  к
смерти  в  одном  из  милых  уголков  Азии.  Однако  это  было   простое
четвертование. Но пойти кому-то на ужин - это уж чересчур! Нет, все-таки
не верится, что человек может жрать человека. Для чего,  им  не  хватает
мяса обезьян?
   - Дело не в пище, - произнес Мако.
   - А в чем?
   - Они считают поедание людей - вещью ужасающей.
   - И чего?
   - Они хотят устрашить духов своей  жестокостью,  чтобы  заслужить  их
благосклонность.
   - Мило.
   - Не бойся, все будет нормально, - попытался успокоить  Генри  Адепт.
Он был бледен, под глазами его залегли синие круги. Винер  не  спал  всю
ночь, ведя невидимую борьбу. И, по-моему, он проигрывал ее.
   Я не ощущал страха. В одном  человеке  просто  не  может  быть  таких
больших запасов  его,  чтобы  обеспечить  все  ситуации,  в  которых  мы
оказывались за последнее время. Меня сковало оцепенение,  равнодушие  ко
всему. Наконец-то мы  встретимся  со  смертью.  Нельзя  столько  времени
играть с ней в прятки. От этой долгой игры жизнь становится бесцветной и
пресной, все чувства перегорают.
   Близился вечер, темнело.
   Нас вывели из хижины, связали прочными веревками,  изготовленными  из
лиан. Женщины, кроме старухи,  несшей  чашу  с  бело-зеленой  жидкостью,
остались в деревне, а мужчины с гиканьем тащили нас к месту суда.  Часть
индейцев была разукрашена в честь  праздника  затейливыми  узорами.  Нас
покалывали в спину остриями копий, надо надеяться, не отравленными.  Все
это сопровождалось немелодичным, безобразным пением.
   Вскоре  мы  очутились  на  небольшой  поляне,  очищенной  от   всякой
растительности. В центре ее росла огромная пальма со стволом в несколько
обхватов. Это было древнее могучее древо. Оно вобрало в себя силу веры и
поклонения многих поколений индейцев этого племени. Нас усадили на  краю
поляны, сами дикари встали в круг. Песня, которую они завели,  была  еще
менее благозвучной, чем предыдущая.
   - По сравнению с воплями этих уродов то, что вытворял  после  бочонка
рома  боцман  Люк  на  папашином  корабле,  звучало  просто  как   пение
ангельского хора,  хотя  его  не  раз  обещали  за  подобное  исполнение
выбросить на корм рыбам, - скривился Генри.
   - Ничего, - вздохнул я. - Скоро ты услышишь настоящий ангельский хор.
   Адепт продолжал свою борьбу, сжав пальцы в кулак, прикрыв гризрак. Он
еще на что-то надеялся. Между тем представление продолжалось.
   Шаман приблизился к пальме и  пал  пред  ней  ниц,  бормоча  какие-то
каркающие  слова.  Он  был   уверен,   что   в   ней   жил   не   только
покровительствующий   племени   дух,   но   и    души    шаманов,    его
предшественников, Он знал, что когда он умрет, его дух тоже  будет  жить
здесь, чтобы помогать людям племени, ограждать их от болезней,  посылать
им добычу, охранять от врагов и белых демонов.
   И вот шаман поднялся, схватил копье и дротик, что-то прокричал  диким
голосом и начал изо всех сил  колоть  своим  оружием  воздух.  Остальные
индейцы последовали его примеру  и  яростно  заработали  дротиками.  Они
выглядели как толпа выпущенных на свободу буйных умалишенных, которым не
нашлось место во  французском  приюте  барона  де  Клербо  -  известного
человеколюбца.
   - Что они делают, черт возьми?! - не выдержал я.
   - Они отгоняют злых духов, которые собрались  здесь,  чтобы  помешать
празднику, - пояснил Мако, тоже связанный и готовящийся  разделить  нашу
участь, какой бы суровой она ни была.
   После окончания сражения со злыми духами индейцы расселись в круг,  и
во всю силу загрохотали три барабана. Их монотонный  стук  отдавался  по
всему телу, взывая к дремлющим в нас первобытным силам.
   Черная и шершавая, как обугленная ветка, старуха подошла к  шаману  и
поднесла ему чашу. При этом она опустила глаза, чтобы ненароком взор  ее
не упал на Большую Пальму -  женщинам  воспрещалось  смотреть  на  тотем
племени.
   Шаман принял чашу из ее рук. Нечто подобное я видел при вызове Торка.
Многие ритуалы Орденов берут свое начало  еще  в  первобытных  временах,
естественно,   усовершенствовавшись   за    тысячелетия,    отточившись,
превратившись в острое и  эффективное  оружие.  С  Торком  все  обстояло
намного хуже. Тогда передо мной предстало явное, концентрированное  зло.
В духе же Большой Пальмы,  в  самом  ритуале  индейцев  не  было  четкой
границы между добром и злом, Светом и Тьмой - они еще не  разделялись  в
первобытном сознании этих людей,  в  их  жизни,  в  силах,  которые  они
призывали на свою голову.
   Шаман сделал глоток из чаши, зажмурился. Потом  опорожнил  всю  чашу,
постоял мгновение, раскачиваясь из стороны  в  сторону,  как  дерево  на
ветру, после чего рухнул как подкошенный.
   Прошло несколько минут. Барабаны не стихали. Я уже подумал, что шаман
умер, но он конвульсивно дернулся и, изгибаясь,  стал  приподниматься  с
земли.  Сейчас  он  был  похож  на  больного,  подверженного   припадкам
эпилепсии, - священники считают, что эти люди одержимы бесами. Он  бился
на земле и извивался так, что непонятно было, как выдерживают его кости,
как не хрустнул позвоночник. И все это в такт барабанам.
   - Сейчас дух дерева скажет ему,  что  делать,  -  пояснил  нам  Мако,
бесстрастно ожидающий решения своей судьбы.
   Но минута шла за минутой,  а  шаман  все  продолжал  свой  безмолвный
танец,
   - Очень долго, - сказал Мако. - Он давно  должен  был  сообщить  всем
волю духа. Наверное, дух гневается.
   Нет, дело было не в том, что гневается какой-то  лесной  дух.  Вокруг
шамана схлестнулись в поединке силы Света и Тьмы.  Они  бились  с  такой
яростью, что я мог видеть это. Клубы едва различимого дыма вились вокруг
Большой Пальмы. Дикари тоже разглядели их, и я понял, что индейцы не  на
шутку перепугались.
   Прошло,  наверное,  около  часа.  Почти  стемнело.  Шаман   продолжал
судорожно извиваться. Человек не в силах выдержать такого напряжения.  И
наконец, шаман еще раз с трудом приподнялся, потом снова упал на  землю,
дернулся и замер. Вместе с ним замерли барабаны. Все! Поединок закончен.
   Шаман, покачиваясь, встал, но ноги не держали его, и он  снова  упал.
Никто даже не пошевелился, чтобы помочь ему. И вот шаман опять поднялся.
Теперь было  видно,  до  какой  степени  он  измотан.  Подняв  руку,  он
забормотал  что-то  на  своем  языке.  Когда  он  закончил,  окрестности
огласились громкими воплями индейцев, которые могли означать что  угодно
- ярость, радость, испуг, отчаяние.
   - Что он сказал? - спросил я.
   - Он сказал - Дух Большой Пальмы решил.
   - И каково это решение?
   - Белые демоны и индеец должны умереть. На огне
   - Ну вот... Приехали! И когда же нас казнят?
   - Прямо сейчас.

***

   - Надо было все-таки в самом начале  задать  им  хорошую  взбучку,  -
проворчал Генри,  исподлобья  разглядывая  темнеющую  в  полутьме  груду
хвороста - на нем предстоит обратиться  в  прах  нашим  телам,  делам  и
надеждам.
   Нас снова перенесли в деревню. Костер взметнется в самом ее центре,
   - Это было бы бесполезно, - сказал я.
   - Черта с два! Это все  вы  с  вашими  потусторонними  соображениями.
Когда дела обстоят так, что не остается никаких шансов на спасение,  нет
ничего разумнее безумного порыва.
   - Вряд ли это нам подходило.
   - У меня ничего не получается, - сказал Адепт. - Я все время  пытаюсь
ухватиться  за  цепь  событий  и  хоть  немного  сдвинуть  ее.  Никакого
результата. Хранитель надежно опутал нас,
   - К чему суета перед лицом смерти?  -  замогильным  голосом  произнес
Мако.
   - Уж лучше бы помогли мне. - Генри крякнул и высвободил одну руку  из
пут.
   Он снова задергался, пытаясь освободиться. Индейцы не обращали на нас
никакого внимания. Наши охранники наблюдали  за  тем,  как  растет  гора
хвороста для костра. Горючее  подготавливалось  заранее,  поскольку  при
такой влажности найти подходящее топливо для костра нелегко.
   - Сейчас я освобожу вторую руку, - сказал Генри. - А потом шарахну по
голове того, со шпагой, помогу освободиться вам, и  мы  устроим  им  тут
такое...
   Он уже почти осуществил свое намерение.
   -  Нхаба  каба  ма!  -  заорал  ближайший  к  нам   дикарь   и   стал
жестикулировать.
   Тут же на Генри навалилась целая толпа индейцев. Свободной  рукой  он
сшиб с ног двоих, но больше ничего сделать не успел. Его снова спеленали
да так, что он и пальцем  пошевелить  не  мог.  Была  потеряна  приятная
возможность затеять перед смертью приличную драку.
   -  Интересно,  нас   поджарят   поодиночке   или   всех   скопом?   -
поинтересовался Генри.
   - А как предпочел бы ты?
   - Лучше поодиночке. Мне хотелось бы по-братски  оплакать  вас.  Пусть
даже эта скорбная обязанность затянется лет на пятьдесят. Я буду  каждый
День ставить вам по свечке.
   - Не будешь. Даже перед тем, как предстать  пред  лицом  Господа,  ты
продолжаешь без устали  молотить  своим  длинным,  как  пастуший  хлыст,
языком, - вздохнул я.
   - По-моему, с нами все-таки разделаются поодиночке.
   Действительно, нас собирались жечь поодиночке. И  начать  они  решили
с... меня! Когда меня потащили к месту казни, я не выдержал.  Не  думаю,
что этого стоит стесняться - большинство цивилизованных  людей  на  моем
месте повели бы себя еще менее пристойно.
   - Отпустите! Отпустите, дьяволовы дети! Обезьяны! Я не хочу!
   Почувствовав на лице дыхание огня, я тут же замолчал, закрыл глаза  и
стал ждать, когда придет адская боль. Она будет длиться недолго. Это,  в
конце концов, не так страшно, как объятия Торка  или  прохождение  через
вторые врата...
   Прошла минута. Вторая. Боль не приходила. Потом я  почувствовал,  что
меня снимают с шеста и несут к остальным пленникам.
   Голова была пуста, в ней не  оставалось  ни  одной  мысли.  Я  только
понимал, что смерть почему-то замешкалась. Надолго ли?
   А потом я огляделся и в свете взметнувшегося костра  увидел  его.  Он
стоял перед шаманом и что-то говорил, а тот  смиренно  слушал  его.  Это
было  невероятно!  Откуда  здесь   мог   взяться   высокий   бледнолицый
рыжеволосый человек в черной тоге?
   Застывшая толпа дикарей пришла в движение. Индейцы подскочили к  нам.
Откуда-то  в  их  руках  появились  чаши  с  прозрачной   жидкостью.   Я
отказывался пить, но мне запрокинули голову и насильно  влили  в  глотку
обжигающее содержимое  чаши.  Голова  пошла  кругом.  Последнее,  что  я
услышал, были слова Генри:
   - Эти животные отравили нас...

***

   Первое, на что я  обратил  внимание,  когда  очнулся,  это  на  давно
позабытую прохладу. Было даже зябко. Я  никак  не  мог  разлепить  веки.
Когда мне это, наконец, все же  удалось,  я  увидел  перед  собой  слабо
светящееся  изображение  бабочки  с  удлиненным  человеческим  лицом.  Я
попытался повернуть голову, виски пронзила острая боль. Потом я вспомнил
все.
   Страшно хотелось пить. Кто-то угадал мои  мысли,  и  я  увидел  перед
собой кубок с прозрачной жидкостью. Услышал слова, произнесенные женским
голосом. В них было что-то знакомое. Где-то я слышал этот язык,  правда,
немного измененный. Додумать эту мысль я не успел.  Сделав  два  глотка,
снова провалился в небытие...
   Проснулся  я  с  ясной  головой,  без  труда  приподнялся  на   ложе,
огляделся. Я лежал на каменном возвышении в  большой  комнате  с  низким
сводчатым потолком,  на  котором  была  выложена  мозаика,  изображающая
различные трансформации бабочек. Стены были расписаны яркими картинками,
нарисованными будто  вчера.  На  них  -  загадочные  животные,  странные
предметы, пирамиды, похожие на те, что я видел в Египте восемнадцать лет
назад. Комната освещалась не пламенем факелов или свечей.  В  центре  ее
пылал  розовый  шар  ровным,  немерцающим  светом.  Нечто  подобное  мне
доводилось видеть в хранилищах Орденов.
   Мебели в помещении не было. Царила  прохлада,  удивительно,  что  она
возможна в самом центре сельвы. Хотя, вероятно,  я  уже  на  том  свете?
Может быть, так и должен выглядеть духовный мир, в который мы  приходим,
перешагнув порог земной жизни? Стоп! Не надо забивать голову глупостями.
Конечно, мы на этом  свете.  Просто,  нас  в  бессознательном  состоянии
принесли сюда. Куда сюда? Я надеялся вскоре найти ответ на этот вопрос.
   Я не заметил в комнате ни окон,  ни  дверей  -  сплошные  расписанные
фресками и выложенные мозаикой стены.  Чем-то  все  это  напоминало  мне
древний храм. На полу стоял поднос (Боже мой, золотой!) с едой -  мясом,
фруктами, какими-то напитками. Я был изрядно  голоден  и  набросился  на
угощение. Закончив с трапезой, исследовал комнату, каждый ее угол, и  не
нашел никакого намека на дверь.
   Делать было нечего, и я стал ждать. При этом, как учил Адепт, пытался
прислушаться к своим чувствам и ощущениям. Но  это  ничего  не  дало.  Я
ощущал лишь облегчение при мысли, что не сгорел на костре, и еще - страх
перед неизвестностью. Кто бы мог подумать,  что  все  так  обернется.  Я
вспомнил появление рыжего в черной тоге. Он что-то  приказал  шаману,  и
тот послушался его. Что же должен был представлять из себя этот человек,
если его слово было весомее воли духа Большой Пальмы, приговорившего нас
к сожжению?
   Интересно, день сейчас или ночь? Сколько  времени  прошло  с  момента
нашей не свершившейся казни? Где сейчас мои друзья? Что с нами будет?
   С легким шелестом  часть  стены  с  изображением  змея,  опутывающего
серебристый стреловидный корабль без парусов, начал отъезжать в сторону.
В комнату вошли трое. Рыжие волосы мягко струились по их плечам,  бороды
были коротко острижены, на  их  могучих  фигурах  красовались  стальные,
тускло поблескивающие панцири. Длинные синие  рубахи,  красные  штаны  и
низкие синие сапожки  придавали  вошедшим  театральный  вид.  На  поясах
висели короткие мечи. Один из бородачей жестом приказал мне следовать за
ними.
   Длинный коридор с вырезанными на камне письменами  тоже  был  освещен
вставленными в ниши розовыми  шарами.  Вскоре  мы  оказались  в  большом
круглом зале с вырастающим из пола гранитным столом  в  центре.  В  зале
было двенадцать двустворчатых золотых дверей,  украшенных  изображениями
все тех же бабочек в разных стадиях развития.
   На неудобных стульях со спинками в форме драконьих голов  и  ножками,
напоминающими когти птиц, сидели мои друзья. Меня подвели  к  свободному
стулу и бесцеремонно толкнули на него.
   - Где мы и что здесь творится? - осведомился я.
   - В настоящее время мы сидим здесь. Что творится? Мы сидим и выясняем
именно это, - в обычной Для него манере разъяснил Генри.
   Я еще больше убедился в том, что поток его  красноречия  не  способно
перекрыть ничто.
   - Кто эти рыжие?
   - Не имею никакого понятия, - пожал плечами Генри. - Знаю  лишь,  что
лопочат они на языке, которому в детстве обучала меня мать.
   - Что они сказали тебе на этом языке?
   - Чтобы мы сидели тихо и ждали. И еще - они отобрали у меня гризрак.
   Послышалось нежное пение незнакомого мне музыкального инструмента, то
ли трубы, то ли  рожка,  звучал  он  издалека.  Музыка  была  необычная,
какая-то потусторонняя, нечеловеческая - такую музыку мог сочинить  лишь
тот, кто смотрит на человека с его радостями и горестями, с его любовью,
ненавистью и страстями с заоблачных  высот  и  холодно  высчитывает  его
эмоции и порывы.  В  ней  была  притягательность  и  вместе  с  тем  она
отталкивала. Она вполне могла ввести в транс.
   Музыка приближалась. Три двери медленно  отворились.  Из  центральной
вышла Королева.
   Не знаю, кем она была на самом деле, какой  ее  титул,  но  она  была
одета, как королева, выглядела, как королева, держалась,  как  королева.
Уверен, что ни один властитель в мире не сгодился бы ей  и  в  подметки.
Свет переливался и отражался от ее  прозрачного,  как  стекло,  красного
плаща, который так соответствовал огню ее пышных, прекрасных  волос.  Ее
белое платье украшал сложный серебряный узор из пересекающихся линий, на
шее сияла бриллиантовая брошь с ладонь величиной. Но главное - не одежда
и не стройная фигура.  Главное  -  лицо.  В  нем  не  было  надменности,
презрения, высокомерия. В нем была власть. Она не  была  слишком  молода
или ослепительно красива. Но было  в  ней  что-то,  от  чего  невозможно
оторвать глаз.
   Из  двух  других  дверей   вышли   рыжеволосая,   молодая,   довольно
привлекательная женщина и седовласый старик,  сгорбленный,  но  все  еще
крепкий. Оба они были одеты в синие  плащи  с  белым  подбоем  и  черные
хитоны, на их шеях светились  украшенные  драгоценными  камнями  золотые
повязки.  Трубы  выдали  забористую  трель  и   заглохли.   Распахнулись
остальные двери, и из них  вышли  вооруженные  воины,  похожие  на  тех,
которые привели меня сюда. В их руках были арбалеты.
   Мы невольно встали, когда трое приблизились к столу. Мы  поклонились,
они ответили небрежными взмахами рук. Королева что-то сказала,  и  Генри
перевел:
   - Она приглашает нас присесть. Мы снова уселись в кресла.
   - Кто вы такие? -  спросила  Королева,  голос  у  нее  был  низкий  и
певучий, казалось, можно провести  по  нему  рукой  и  ощутить  мягкость
бархата. По-испански она говорила без малейшего акцента.
   Мы представились. Вряд ли наши имена ей что-то сказали.
   - Что вы делаете здесь?
   - Мы бы тоже хотели это знать, - ответил я.
   - Что вам нужно в сельве?
   - Как и все путешественники, мы ищем новые земли, новые знания.
   - Обычно за вами, путешественниками, ищущими новые