анно возникла шальная мысль, почему бы хоть один-единственный  раз
не позволить себе попользоваться этой красотой? - была  определена  всем
ходом событий и просто не могла не возникнуть.
   Удивляясь сам себе, что искус оказался настолько серьезен, я не  стал
ему противиться. На один вечер эта брошь моя, решено!
   Положив брошь на стол, на самое видное место, будто боясь,  что  если
она пропадет из  моего  поля  зрения,  то  пропадет  вовсе,  не  забывая
оглядываться на нее, я оделся. И с  удовольствием,  радуясь,  как  дитя,
прикрепил дорогую вещицу  к  своему  довольно  потертому  камзолу.  Она,
блеснув рубином, затерялась в складках одежды.
   Между тем часовая стрелка моих карманных швейцарских  часов  миновала
цифру "шесть". Пора отправляться к Бауэрам. Первые пациенты.  Их  нельзя
заставлять ждать.
   Я шагнул на улицу, еще не зная, что колесо моей жизни раскручивается,
и что время теперь - мой враг. Слишком мало у меня его осталось...

***

   Я обладаю воистину уникальной зрительной памятью. Достаточно один раз
побывать где-то, и я через десять лет не заблужусь на местности. Поэтому
я достаточно быстро отыскал жилище Бауэров?  Хорошо,  что  располагалось
оно не больше чем в четверти часа быстрой ходьбы - расстояние для Москвы
смешное. Главная проблема состояла в том, чтобы не замызгаться в  грязи,
которую будто специально собирали на московских улицах.
   Дверь отворила миловидная служанка с простецким  веснушчатым  круглым
личиком. Без разговоров, потупив взор и почему-то покраснев, она провела
меня к фрау Бауэр. Та лежала в постели. По ее лицу можно было прочитать,
что она уже морально созрела для того, чтобы писать завещание. Ох уж эта
мнительность!
   - Простите, доктор, что я встречаю  вас  в  постели,  -  едва  шевеля
губами произнесла она.
   - Ничего. Наша задача - поднимать людей  с  постели...  И  я  подниму
вас...
   Осмотрев пациентку, я утвердился во мнении, что она вовсе не страдает
тем серьезным заболеванием, о котором я подумал вначале. Мне  оставалось
только возблагодарить Бога и ободрить фрау.
   - Вам лучше? - осведомился я вежливо.
   - Да, доктор, чуть полегче, - безжизненным тоном произнесла она. - Но
я не уверена, что это облегчение надолго. Болезни так глубоко  сидят  во
мне...
   - Ничего страшного, милая фрау. Многие болезни живут исключительно  в
нашем сознании и являются его порождением. Вы сами призываете их на свою
голову. Не думайте о плохом - и вы будете здоровы!
   - К сожалению, ко мне это не относится. Здоровье я потеряла навсегда.
Да, да, в этой стране, взамен богатства, приобретенного мужем.
   Как же, потеряла она здоровье!... Ее сил хватило бы на троих,  однако
праздность и лень, в которых она пребывала,  заставляли  ее  слишком  уж
часто прислушиваться к себе, преувеличивая каждый незначительный симптом
Однако о своих подозрениях насчет фрау Бауэр и ее симуляции я промолчал,
зная, что усомниться в  болезнях  подобных  людей  равноценно  нежеланию
признать их добродетели.
   Когда я заканчивал со втираниями, появился сам господин Бауэр в ладно
сшитом камзоле, в парике, с большими золотыми перстнями на  пальцах.  Он
вежливо поздоровался со мной и обратился к жене:
   -  Ну  как,  Марта,  тебе  полегче?  Взгляд  его  был  рассеян  и  не
задерживался ни на чем. Говорил он скороговоркой.
   - Легче, - слабо улыбнулась фрау Бауэр.
   - В таком случае, дорогой мой герр Эрлих, вы творите чудеса. Пожалуй,
вы первый лекарь, который  смог  облегчить  бесконечные  страдания  моей
супруги. Не откажетесь отужинать со мной?
   - Буду премного благодарен.
   Я подумал, что в Москве каждый мой визит будет  заканчиваться  обедом
или ужином. Мои земляки очень быстро  переняли  многие  обычаи  местного
населения, в том числе и такие несвойственные нам, как хлебосольство.
   В большом зале за обеденным столом, на котором нашли место незнакомые
до приезда в Россию ранее кушанья, такие, как грибы  с  хреном,  соленые
огурчики, квашеная капуста с брусникой, черная и красная  икра,  моченые
яблоки, миноги, редька с квасом, холодная зайчатина и заливная телятина,
рубленые яйца с чесноком, спаржа, гусиный паштет, молока свежей  рыбы...
А в самом центре стола возвышались башенки бутылей с  русской  водкой  и
немецким шнапсом. А еще небольшой  кувшинчик  с  нашим  любимым  светлым
пивом, от которого все Бауэры были в восторге.
   - Я очень люблю здешнюю кухню, -  заметил  хозяин  дома.  -  Поживете
здесь подольше, тоже полюбите.
   Мысленно я с ним уже согласился
   Служанка разлила по маленьким стаканчикам пиво.
   - Божественный напиток, малоизвестный здесь, - улыбнулся самодовольно
хозяин.
   - Моя жена очень болезненна, - со вздохом произнес Бауэр, возвращаясь
к любимой теме. - И на нее  тяжело  действует  местный  климат.  Я  тоже
болезнен,  но  не  могу  уделять  своим  болезням  достаточно  внимания.
Торговые дела отнимают все время.
   - Это, конечно, грустно, - кивнул я с сочувствием, подумав при  этом,
что и самому Бауэру здоровья не занимать
   - Вы правильно сделали, что приехали в  эту  страну.  Местные  жители
просты, как дети, и мало кто из них  владеет  цивилизованным  искусством
врачевания. Так что знатные и богатые  люди  предпочитают  обращаться  к
нашим лекарям. Тут очень быстро можно  стать  богатым  человеком,  если,
конечно, проявить осмотрительность и послушание Тогда вас ждут богатство
и успех.
   - Успех - может быть, - усмехнулся я. - А вот богатство  -  вряд  ли.
Слишком долго меня носило по свету. Слишком много золота  утекло  сквозь
эти пальцы. Слишком тяжелый груз прожитых лет за спиной, чтобы мечтать о
богатстве.
   - Тогда мечтайте о плотских утехах. При желании их здесь можно  найти
предостаточно. Хотя, надо заметить, местные жители  и  жительницы  очень
набожны.
   - Я тоже.
   - Все мы набожны, пока не  доходит  до  плотских  утех,  -  засмеялся
хозяин дома, прикладываясь к стакану с пивом. - Все мы...
   Он не договорил... Я услышал какой-то лошадиный  всхрап,  потом  стук
стекла о дерево.
   Я обеспокоено поднял глаза от своей тарелки. И застыл в изумлении.
   С герром Бауэром произошла метаморфоза - он  прямо  на  глазах  начал
бледнеть.  В  расширившихся  зрачках  отразилось  сияние  граней  броши,
прикрепленной к моему камзолу.
   Рукой он прикрывал рот, потом не выдержал и закашлялся.
   - Бог мой, поперхнулся, - выдавил он, прокашлявшись...
   - Что случилось? - спросил я,  пораженный  переменой,  происшедшей  с
герром Бауэром.
   - Н-нет,  ничего,  Фриц.  -  Он  овладел  собой,  попытался  поднести
стаканчик с пивом к губам,  но  поставил  его  на  место  -  рука  мелко
подрагивала. - Какая необыкновенная у вас брошь.
   И тут на меня как озарение нашло. Я  вдруг  с  замиранием  в  неясном
предчувствии сердца понял, что  в  один  момент  вывело  благодушного  и
спокойного, уверенного в себе и озабоченного  лишь  торговыми  делами  и
своим здоровьем Бауэра из себя... Брошь!  Одного  взгляда  на  нее  было
достаточно, чтобы хозяин дома едва не отдал концы, поперхнувшись  пивом.
Меня это озадачило. Конечно, брошь  превосходна,  но  не  настолько  же,
чтобы реагировать столь странным образом...
   - Подарок отца, - к своему стыду  я  не  нашел  ничего  лучшего,  как
солгать. Меня можно понять - ведь если признаться, что я без спроса взял
чужую вещь, - это может быть истолковано превратно.  А  репутация  среди
людей, исповедующих протестантскую веру - это капитал.
   - Отца... - как-то дергано закивал Бауэр,  пряча  глаза.  -  Понимаю,
понимаю...
   В один  миг  непринужденная  атмосфера  исчезла,  в  комнате  повисло
нервное   напряжение.   Густав   Бауэр,   казалось,   по-прежнему    был
предупредителен и словоохотлив, но я чувствовал, что его что-то  гнетет.
О причинах этой перемены можно было только гадать. Я понимал  лишь,  что
произошла она после того, как он увидел эту злосчастную брошь.
   Остаток вечера был испорчен, так что  я  испытал  облегчение,  когда,
сославшись на дела, встал из-за стола и распрощался.
   Идя по улице, я ощутил какое-то неудобство. Будто мурашки побежали по
спине. Это было  чувство  упершегося  в  затылок  чьего-то  пристального
взгляда...
   Пройдя пару десятков метров, я  не  выдержал,  придержал  шаг.  Резко
обернулся.
   Железные ставни крошечного окна были распахнуты. И  в  самом  окне  я
увидел силуэт. Герр Бауэр напряженно смотрел мне вслед.

***

   Я был разбужен переливчатым колокольным звоном. В Багдаде меня  будил
голос муэдзина. Здесь - разноголосица колоколов. Звон был куда  приятнее
для слуха... Но только не для человека, который  намеревался  хорошенько
выспаться.
   Звон шел со всех сторон. В каждой из трех  тысяч  московских  церквей
было  минимум  пять  колоколов,  так  что   можно   представить,   какой
фантастический звук плыл над утренним городом.
   Солнце с раннего утра щедро  делилось  своим  теплом.  Люблю  солнце.
Может, и не так уж не правы были древние, когда утверждали, что  великое
светило наполняет каждую тварь земную  жизненной  силой.  Действительно,
когда после  долгой  зимы  и  хмурого  неба  одаривает  оно  нас  своими
ласковыми лучами, возвращаются забытые  желания  и  стремления,  хочется
жить без конца, хоть миллион лет. Поэтому настроение у меня  вновь  было
светлое, напрочь забыт  неприятный  осадок  от  вчерашнего  разговора  с
герром Бауэром Солнечный  свет  имеет  обыкновение  развевать  по  ветру
вечерние страхи и неприятности. Сейчас  мне  казалось  все  произошедшее
вчера неважным, незначительным. Мало ли у кого какие странности.  Каждый
человек имеет право на  причуды,  а  также  на  то,  что  ему  не  будут
напоминать о его мелких недостатках.
   День для меня, как обычно, начался с утренней молитвы,  в  которой  я
просил у Бога удачи в моих начинаниях. А день обещал быть напряженным. Я
честно строил планы, которые просто обязаны были принести мне успех.
   Приведя себя в порядок, я направился по делам. Первый мой визит был к
герру Зонненбергу.
   На улицах была толчея. Скрипели по деревянным настилам  улиц  телеги.
Спешили по своим делам  люди  -  москвичи  предпочитают  ходить  пешком,
притом ходят очень быстро. Служивый люд передвигался верхом, равно как и
вся знать. Для знатных людей считалось приличествующим ехать  верхом,  и
даже когда они шли пешком, многочисленные  слуги  вели  за  ними  коней.
Экипажей, ведомых, как правило, одной лошадью, было  не  слишком  много,
большей частью в них ездили дородные, богато одетые женщины.
   - Разойдись! - проревел извозчик, гоня куда-то свой экипаж,  на  меня
брызнула лужа.
   Вслед ему понеслась забористая ругань.
   Протряслась по бревнам богатая, запряженная шестью лошадьми карета  -
это ехал кто-то из князей. Много  было  русских  в  европейской  одежде,
гладковыбритых - результат действий  царя  Петра,  жестоко  насаждающего
западные порядки.
   Я позавтракал в гостином  дворе  в  окаймленном  белокаменной  стеной
Китай-городе, потом нашел  конторку  герра  Зонненберга.  Он,  видно,  с
раннего утра был на месте, парик его  сполз  на  затылок.  Купец,  меряя
шагами маленькое помещение, диктовал писцу, который, высунув язык, писал
гусиным пером в толстую амбарную книгу:
   - Получено одиннадцать собольих мехов по три рубля за штуку...
   Мне он обрадовался.
   - Через полчаса нас ждет князь Одоевский... Вы должны  произвести  на
него впечатление, герр Эрлих.
   - Я постараюсь...
   Князь Яков Никитович Одоевский проживал тут же, в  Китай-городе.  Эта
часть Москвы достаточно значительно  пострадала  от  последнего  пожара,
поскольку все здания здесь  были  каменные.  Но  просторный  дом  князя,
располагавшийся неподалеку от Греческого двора, почти не  пострадал.  Он
был  наполнен  прислугой,  большинство  из  которой  что-то  делали   по
хозяйству, но,  как  я  сразу  оценил,  в  основном  имитировали  бурную
деятельность, как это любят делать слуги в любом конце земли.
   - Егорка, к  барину  пришли,  -  завидев  важную  делегацию,  крикнул
молоденький босоногий слуга с хлюпающим красным носом,
   - Вот холера! Сейчас, - прокричали у ворот.
   К моему удивлению, нас встретил у ворот гладковыбритый  привратник  в
камзоле и ливрее, и видно было, насколько тяжело пребывать ему  в  таком
виде. Да и вообще смотрелся он карикатурно.
   Внутри убранство дома было богатым, европейским,  вниз  вела  широкая
мраморная  лестница.  Поговаривают,  еще  двадцать-тридцать  лет   назад
подобных строений здесь не  было  и  в  помине,  москвичи,  даже  самого
знатного рода, ютились в  тесных,  закопченных  строениях,  пользовались
неудобной мебелью и утварью - в общем, жили как и тысячи  лет  назад  их
предки. Но в последнее время русские распробовали вкус  цивилизации,  и,
кажется, многим он понравился. Поговаривают, что царь Петр, строя  новую
столицу на Севере, грозит превзойти даже Париж... Посмотрим...
   Румяный, высокий и статный князь, одетый в несколько старомодный,  но
богатый камзол с пуговицами с вделанными в них драгоценными камнями, был
достаточно  учтив  и  образован,  притом  обязанность  быть  учтивым   и
образованным не досаждала ему и не вызывала внутреннего протеста, как  у
большинства местных знатных особ, в которых  западные  манеры  вбивались
нынешним царем палками.  Его  приятно  поразило  мое  неплохое  владение
русским языком.
   Вообще-то я знал больше десяти  языков  и  усваивал  их  с  легкостью
необыкновенной. Русский мне помог выучить мой сосед герр Тимошка. Судьба
занесла его, беглого крестьянина, в наш город,  где  он  вполне  успешно
занимался кузнечным делом. Мне было приятно,  что  уроки  его  я  хорошо
усвоил и к тому же имел отличную  возможность  усовершенствовать  знание
русского в пути. Тимошка учил  меня  языку,  а  иногда,  выпив,  плакал,
вспоминая родные края, и рассказывал о них истории, которым, я не  знал,
верить или нет.
   - Приятно узнать, что наш язык имеет хождение и в Европах, - произнес
князь.
   - Ваша страна сегодня необычайно популярна. И в этом  заслуга  вашего
Государя...
   Состоялся обмен любезностями. Затем князь поведал историю  последнего
московского пожара и даже дал мне ознакомиться с письменной  грамотой  к
нему самого государя Петра Алексеевича.
   "Здесь иных ведомостей нет, только июня в 19-й день {1701  года)  был
пожар в Кремле; загорелось на Спасском подворье, от чего весь Кремль так
выгорел, что не осталось не токмо что инова,  но  и  мостов  по  улицам,
кроме Житнева двора и Кокошкиных хором,  которые  остались;  разломанные
хоромы в Верху и те сгорели; также и садовники все от моста до моста;  а
Каменный мост у пильной мельницы отстояли мы; на  Ивановской  колокольне
колокола, обгорев, попадали,  из  которых  Большой  и  Успенский,  упав,
разбились".
   - Это же в который раз пожары на Москве! - пожаловался боярин.  -  Ну
да ничего! Наш мудрый государь  повелел  описать  всю  местность  вокруг
Кремля, поломать остатки деревянных строений и приступить  к  возведению
Оружейного дома, именуемого Цейхгауз-арсенал. А строить  его  будет  ваш
господин Христофор Христофорович Кундорат.
   Естественно, что я тут же осведомился, какова будет  нам  оплата.  На
что князь Одоевский ответил сразу, как о деле решенном:  "Сто  пятьдесят
рублей годового жалованья!"
   В общем, все  остались  довольны.  Зонненберг  -  тем,  что  доставил
удовольствие боярину. Князь  Одоевский  -  тем,  что  выполнил  указания
Петра, а заодно развеял немного скуку. А я - тем, что проникаю  в  среду
знати и что  князь  обещал  показать  меня  своей  престарелой  тетушке,
которая обожает лекарей и необычайно щедра.
   - Вы быстро закрепляетесь в этом городе, - сказал Зоннеберг, когда мы
шли по направлению к гостиному двору. - Глядишь, и осядете здесь.
   - Вряд ли...
   - Вас тянет домой?
   Я пожал плечами... Нет, меня, старого бродягу, вовсе не тянуло домой.
Мне хотелось снова двигаться вперед. Я не раз пытался понять, что, же  я
хочу найти, путешествуя по земле... Меня с детства гнало вперед Ощущение
чего-то важного, нужного не только мне, но и всем людям,  что  я  должен
отыскать. Годы шли за годами. И моя неясная мечта не только не оставляла
меня, но становилась все сильнее. В моем  возрасте  непозволительно  то,
что позволительно молодым романтикам. Но я  ничего  не  мог  поделать  с
собой Я знал, что родился на свет не просто так. И  знал,  что  мой  час
когда-нибудь настанет...
   И мне почему-то стало казаться, что час этот настанет именно здесь!

***

   К середине дня небо затянулось тучами, подул порывистый ветер. Что-то
тревожное чувствовалось в  парящих  огромными  стаями  птицах,  в  косых
полосках редкого дождя, но мой заряд  утреннего  хорошего  настроения  и
благостного расположения духа сохранился.
   Ближе к полудню  людей  на  улицах  резко  поубавилось.  Улицы  будто
вымирали. Объяснялось это просто - в это время  лавки  закрываются,  все
люди разбредаются по домам, где  спокойно  обедают,  а  потом  падают  в
приличествующую нормальному православному послеобеденную спячку.
   Пешком возвращаясь домой, я немножко заблудился. И пришлось поплутать
по городу. Зарядившись от него какой-то шальной, безалаберной  энергией,
покрутившись   мимо   проплешин   недавнего   пожара,   мимо    заборов,
огораживающих владения, я наконец добрался до места более-менее чистого,
опрятного и наконец  увидел  несколько  аккуратненьких  каменных  домов,
которые  суеверно  обходили  местные  жители,  некоторые  осеняли   себя
крестным знамением. Здесь жили мои  соседи  -  как  мне  говорил  старый
хозяин, среди них несколько немцев-мастеровых и купцов, два  армянина  и
грек. А к иноземцам у простолюдинов отношение настороженное.
   Мой каменный, с толстенными  стенами,  отлично  задерживающими  тепло
зимой и холод летом, был невелик, с  чересчур  большими  для  московских
домов окнами, и состоял всего из трех комнат. Две из них были каморками,
где едва повернешься. Третья же, в которой  я  и  жил,  была  достаточно
просторной и была заставлена немногочисленной мебелью западного  образца
- длинным столом с  узкими  и  очень  неудобными  деревянными  стульями,
большим, достаточно  грубо  сколоченным  бюро.  В  углу  стояла  широкая
кровать с периной. На полках была расставлена немногочисленная утварь  -
глиняные горшки, тарелки, несколько блюд. В самом доме кухни не было - в
Москве, которая боится пожаров, принято готовить во дворах.  Но  я  пока
ничего готовить не собирался. Со временем, если задержусь здесь надолго,
найму прислугу.
   На  меня  напала  какая-то  истома.  Делать  ничего  не  хотелось.  А
хотелось, подобно местным жителям, завалиться на кровать и  заснуть.  Но
пересилил себя. И сел писать первый отчет герру Кундорату, где  описывал
мои впечатления от города и его жителей, а главное, о том, что узнал  во
время  посещения  боярских  хором  князя   Одоевского.   Стрелки   часов
подбирались к шести, письмо получилось длинным, но мне всегда доставляло
удовольствие оставаться наедине с пером и бумагой.
   Приближалось время очередного  визита  к  пациентам,  когда  в  дверь
постучали.
   Вошел болезненно полный, с пепельно-серыми волосами юноша. На ломаном
немецком языке он произнес:
   - Господин, меня направил господин Бауэр
   - Со мной можно говорить по-русски, - поморщился я.
   - Еле нашел ваш дом,  господин  Эрлих,  -  склонил  голову  юноша.  -
Господин Бауэр  не  знает  вашего  адреса,  пришлось  идти  к  господину
Зонненбергу и узнавать, где вы проживаете.
   - Не зря постарался.
   - Господин Бауэр просил передать, что ждет вас сегодня немного позже,
часов в восемь. Господин Бауэр  будет  очень  благодарен  вам,  господин
Эрлих, если вы соизволите прийти в назначенный час
   - Что ты заладил - господин да господин?
   - Господин Бауэр требует называть всех его знакомых господами.
   - Ладно, спасибо, - я протянул юноше мелкую монету.  -  Это  тебе  за
труды. И промоч