чные  свойства,  суть  которых  в  распределении  невидимых   глазу
духовных и астральных сил. Один из этих камней лежал на подставке в виде
змеи в подвале аббатства. Другой украшал Жезл,  врученный  мне  Винером.
Тот, кто владеет Жезлом Зари, находится под  его  защитой.  Убить  этого
человека можно, но удар, во сто крат усиленный, возвращается к тому, кто
убил или приказал убить. Поэтому вряд ли найдется безумец, стремящийся к
погибели владельца магического Жезла.
   Мне до конца не верилось, что эта изящная вещица может  спасти  меня,
но позднее я убедился, что все обстояло именно так...
   Я отвлекся от воспоминаний, пригладил  усы,  поправил  новый  камзол,
богатый и дорогой, - его мне принесли монахи после того, как  я  выиграл
поединок с Мудрыми. Брошь со змеей и солнцем красиво выделялась на синем
бархате. Ни один Магистр не расстался бы с ней  ни  на  секунду,  ибо  в
броши тоже таилась  Сила.  Никто,  кроме  Хаункаса,  не  решился  бы  на
подобное. И вот теперь брошью владею я, а Магистр Хаункас в могиле.
   В дверь осторожно, будто боясь потревожить меня, постучали. На пороге
возник долговязый брат Арден.
   - Нижайше прошу тебя, Магистр, пожаловать к  Мудрым,  которые  желают
говорить с тобой.
   - Ну что же, пожалуй, я выслушаю Мудрых, У выхода из комнаты я словно
наткнулся на невидимую стену и почувствовал, как по  спине  моей  ползет
холодок. Кто-то смотрел на меня. Бесстрастно, изучающе - так,  наверное,
смотрит  на  свои  жертвы  огромная  африканская  змея,  одним  взглядом
парализующая свою жертву, а  затем  удушающая  ее.  Я  резко  обернулся.
Комната была пуста...

***

   На этот раз момент не был столь торжественным, не  ожидалось  веселых
развлечений с приговором и казнью, так что принимали меня  Мудрые  не  в
Зале Камня, а  в  более  скромной  обстановке.  Небольшая,  заставленная
тяжелой мебелью комната, на стене которой висела  огромная  картина,  по
моему мнению, весьма  высоких  художественных  достоинств,  изображающая
бичевание Христа.  Карвен,  в  сутане  аббата,  с  распятием  на  груди,
перевернутым вверх ногами, сидел  во  главе  длинного  стола,  покрытого
черным сукном. На столе стоял подсвечник, в нем горели четыре  массивные
коричневые свечи, они слабо потрескивали и издавали приятный, не похожий
ни на что запах.
   Разумеется, здесь был и Лагут,  нервно  теребивший  золотую  цепь  на
необъятном животе, и итальянец, скучающе изучавший картину,  Я  встал  в
середине комнаты, широко расставив ноги и скрестив руки на груди,  будто
желая обрести лучшую устойчивость и приготовиться лицом встретить порывы
ураганного ветра, готовые вот-вот обрушиться на меня.
   Аббат заговорил так, будто не было никакого посрамления Мудрых, будто
не было вынесено, а затем не исполнено  их  решение  моей  казни,  будто
вообще ничего не происходило до этого, а он просто надиктовывает  своему
повару выбор блюд на сегодняшний ужин.
   - Мудрые решили  вернуть  Магистра  Хаункаса  в  лоно  Ордена  Трижды
Проклятого и Трижды Вознесенного Люцифера. Ты снова наш, брат Хаункас. И
помни, что не только прощение, но и долг ложатся теперь на твои плечи.
   - Я ничего не забываю, брат  Карвен.  В  том  числе  и  мое  недавнее
согласие пройти через первые врата. Ты, вероятно,  забыл  об  этом,  что
недостойно тебя, о мудрейший из Мудрых.
   - Послушайте его! - яростно взвизгнул турок.  -  Он  решил  до  конца
исчерпать наше долготерпение. Нечестивый шакал, укравший железную  палку
и размахивающий ею, смеет указывать нам  Указывать  тем,  кто  держит  в
руках власть,  о  которой  мечтали  бы  любые  императоры!  Безумству  и
наглости этого шелудивого пса нет предела!
   - Ты требуешь невозможного, Хаункас, - улыбнулся Долкмен, которого от
души забавлял этот разговор. - По устоявшейся бездну  тысячелетий  назад
традиции Мудрых может быть всего лишь трое.
   - Нет,  Мудрые,  это  вы  требуете  невозможного.  Чтобы  я,  Магистр
Хаункас, после стольких лет возвратился тем же, кем и  ушел!  Я  слишком
уважаю себя.. Нет и не  существовало  установления,  чтобы  Мудрых  было
только трое. И нет преграды в этом мире, способной  помешать  мне  стать
четвертым Мудрым.
   - Нечестивец, ты сам знаешь, что в Ордене  никогда  не  было  четырех
Мудрых! - тонко взвизгнул Лагут, ударив кулаком по столу.
   - К чему ты призываешь меня, брат  Лагут?..  Одумайся!  Ты  требуешь,
чтобы я освободил себе место? - хитро спросил я.
   Турок в ярости зашевелил пальцами,  лицо  его  налилось  кровью.  Мне
вдруг подумалось, что он не выдержит и  кинется  на  меня.  Или  кликнет
своих головорезов и  прикажет  порубить  им  меня  на  куски  Итальянец,
иронично улыбаясь, смотрел на Лагута, и я понял-он мечтает, чтобы  турок
сорвался, и убил бы меня, а потом сам погиб бы, испытав на себе жестокую
месть Жезла. Такой расклад всех устраивал, кроме,  естественно,  меня  и
Лагута. Но янычар совладал с собой, и выражение его лица стало каменным.
   - Но благодать Мудрого не передается по  наследству.  Это  звание  не
заслуживается,  подобно  чиновничьему  рангу,  не  наживается,   подобно
богатству купца. Оно  дается  звездами  и  означает  не  ум  и  обширные
познания, а прежде всего умение обращаться  со  священным  Цинкургом.  -
Карвен будто старался убедить меня. И, хотя по его  лицу  ничего  нельзя
было  прочитать,  мне  показалось,  что  на  нем  промелькнула  какая-то
неуверенность.
   - Но я владею частью Цинкурга - Жезлом Зари. Он тоже дается только  в
руки избранных. И до сего момента ни у кого не возникало сомнений в том,
что Магистр Хаункас призван войти в Первые Врата. Да и вы  сами  знаете,
что тот, кому сие не предначертано, никогда не войдет в них Так  что  же
получается? Вы боитесь не того, что я стану Мудрым без предначертания, а
того, что я стану им потому, что предназначен для  этого...  -  Подобный
ход мыслей несколько озадачил Мудрых. Моя логика была предельна проста и
легко разрушала их сложные построения.  -  Кроме  того,  что  вы  знаете
такого, чего не знал бы я? Что близится час Люцифера, Трижды  Проклятого
и Трижды Вознесенного?
   В  комнате  повисла  тишина,  которую  нарушил  озадаченный   возглас
Долкмена:
   - Ты знаешь о долгожданном часе?!
   - А вам не приходит в  голову,  что  я  один  из  тех,  кому  суждено
приблизить Его наступление.
   Турок надулся и засипел, но не мог найти подходящих  слов.  Итальянец
задумчиво тер переносицу. Аббат же, не  мигая  смотрел  на  меня  взором
змеи, изучающей добычу.
   Наконец Карвен так же безжизненно произнес:
   - В мире нет ничего неизменного. Все  когда-то  происходит  в  первый
раз. Если Мудрых раньше было трое, это не значит, что их число не  может
увеличиться. И все же не возносись во злобе и гордыне,  Хаункас.  Помни,
что мы лишь Его дыхание, лишь длани Его и должны делать только  то,  что
угодно Ему. В этом наша судьба и предначертание... А ты уверен, Хаункас,
что камень примет тебя, когда ты войдешь в Первые Врата?
   - Примет.
   - Магистр Хаункас, ты пройдешь посвящение  в  ночь  Черной  Луны.  Да
станет сказанное делом!
   С невозмутимым лицом я поклонился и четко,  размеренно,  будто  читая
строки греческой трагедии, изрек:
   - Не ради тщеславия, зависти, сребролюбия беру я на себя эту ношу,  а
единственно ради преумножения великих дел  Тьмы,  ради  пришествия  часа
Его, чему посвятил я и жизнь свою, и бессмертную душу.
   Аббат поднялся, сделал плавный жест рукой и произнес незнакомые слова
на давно забытом языке тех, кто в еще в невероятно давние времена, когда
Земля была другой, уже приближал пришествие Тьмы.
   - Скандз збизвхат, Хаункас.
   Скривившись, словно от боли, эти слова  повторил  Лагут,  а  за  ним,
усмехнувшись, Долкмен.
   Аббат вышел из комнаты,  турок  же,  тяжело  неся  телеса  к  выходу,
остановился около меня и шепотом произнес:
   - До ночи Черной Луны многое может произойти.
   - Пусть случится то, что  должно  случиться,  брат  Лагут,  -  учтиво
поклонившись, произнес я. - Все мы  в  руках  Его,  и  смешно  надеяться
обмануть промысел Князя Тьмы.
   Что-то  фыркнув  под  нос,  турок  исчез   за   дверьми,   с   трудом
пропустившими его тушу.
   Я мог поздравить себя еще с одной победой. Возможно, меня должно было
насторожить, что все прошло слишком легко. Но я пока не ощущал подвоха.
   - Они не очень-то любят тебя, брат  Хаункас,  -  вздохнул  итальянец,
который остался сидеть за столом.
   - Для меня это не новость.
   - Могу побиться об заклад, что ум Лагута  занят  сейчас  обдумыванием
сладкой мысли: какой пытки ты заслуживаешь, а тут, поверь, его  обширным
познаниям и не мене обширному  опыту  можно  лишь  позавидовать.  Больше
всего обидно ему, что миновала тебя серая  смерть.  Ее  не  удостаивался
никто уже  более  сотни  лет.  Последним  счастливцем  был  Гуго  Крыса,
который, будучи доверенным лицом Ордена, обезумел  и  выложил  все  наши
планы одному из Людовиков,  которому  надлежало  умереть,  дабы  смертью
своей исполнить то, что не мог достигнуть он своей жалкой жизнью. Король
все равно умер, всего лишь на три дня позже, а вот где находится  сейчас
несчастная душа Гуго - мне и  представить  страшно.  Да,  за  то,  чтобы
полюбоваться процессом серой смерти, брат Лагут с  радостью  выложил  бы
половину своих несметных  богатств.  Меня  удручает  несовершенство  его
натуры. Желание мучений брату своему по  адресу  -  грех  даже  в  нашем
братстве.
   - Значит, тебя удручает это? Ну, если честно, что отдал бы  ты,  брат
мой, за то, чтобы увидеть, как меня примет серая смерть?
   - Немногое, Магистр. Я знаю счет деньгам. Хотя не скрою, и  мне  было
бы любопытно это зрелище. Тоже грешен.
   - Ты разрываешь мне сердце. - Я театрально хлопнул себя по  груди.  -
Ты тоже хочешь моей смерти! А я так верил в твое благородство, брат!...
   -  Ты  забавный  человек,  Хаункас,  и,  могу   поклясться,   хороший
собутыльник. Марчело! - заревел  Долкмен,  словно  раненый  зверь,  и  в
комнату тут же влетел маленький итальянец. - Вина!
   Марчело поклонился. Я думал, что он побежит куда-нибудь за вином,  но
хитрец уже принес бутыль с собой. Он вытащил ее из-под полы  и  поставил
на стол. Там же устроились и два маленьких золотых стаканчика.  Долкмен,
видимо, не терпел, когда в нужный момент нельзя было бы промочить горло.
   - Такими, правда,  пьют  только  микстуру,  но,  если  прикладываться
почаще, можно достичь неплохих успехов, - хихикнул Долкмен.
   Я поднял стаканчик... Вкус у этого напитка был  странный.  Чем-то  он
напоминал сладкое вино, и вместе с тем в  нем  была  горечь  и  кислота.
Всего этого было слишком много, но странным образом напиток был вкусным.
И он был очень крепок, так  что,  действительно,  лучше  его  было  пить
такими стаканчиками.
   Зелье, подобное тому, которое мы пили, обладает свойством  окрашивать
мир в  радужные  тона,  увеличивать  или  уменьшать,  в  зависимости  от
количества выпитого и от характера того, кто пьет, количество  врагов  в
мире. А еще оно развязывает  языки,  после  чего  приходится  мучительно
вспоминать, не наболтал ли чего лишнего. Впрочем, до такой степени я  не
дошел,  но  все  вокруг  стало  светлее  и  дружелюбнее.  Разговор   шел
неторопливый. И по обоюдному согласию касался всего, кроме положения дел
в Ордене. Итальянец поведал мне несколько довольно фривольных историй  в
стиле "Декамерона", пара анекдотов из жизни французского двора.
   Стаканчики все наполнялись  и  наполнялись.  А  жидкость  в  бутылке,
которую держал скрывшийся в полутьме слуга, становилось  все  меньше.  А
голова моя была все пустее, и настроение все радужнее.
   В конце Концов я расчувствовался и, хлопая по плечу Долкмена, который
оказался хорошим собутыльником, хоть  и  являлся  сатанинским  отродьем,
сказал:
   - Ты знатный купец и добрый выпивоха, брат Долкмен! Но ведь  ты  тоже
хочешь увидеть меня растерзанным на кусочки, не правда ли? Но не можешь,
ха-ха! Потому что в-вот он, Жезл! Ты даже не можешь стащить его, хоть  и
прославлен в этом искусстве, поскольку сила его все равно  останется  со
мной. Так что ты н-ничего не сделаешь со мной, и  потому  нам  останется
лишь быть добрыми собутыльниками.
   - А ты не подумал, брат мой, что кто-нибудь из нас, может  быть  даже
я, владеет Камнем Черного Образа,  способным  уравновесить  силу  твоего
Жезла? - Долкмен тоже дружески хлопнул меня увесистой ладонью по  спине.
- Представляешь, как было бы смешно, если бы ты  сейчас  глотал  вино  с
ядом, уверенный в своей безопасности и  удачливости?  Да,  это  было  бы
смешно! А может, я вскоре  всажу  тебе  нож  в  грудь  и  увижу,  как  в
последний раз бьется в моей руке вырванное у тебя из груди сердце? -  Он
сжал кулак до белизны.
   - И у тебя есть Черный Образ, брат мой? - весело хихикнув, спросил я.
   - Это тебе загадка, чтобы было, чем занять мысли, Хаункас.
   - Шутка отменная, брат, но у тебя пет Черного  Образа,  иначе  ты  бы
давно всадил мне нож в спину.
   С каждым стаканчиком мой собеседник нравился мне все больше и больше,
и теперь я испытывал к нему поистине теплые чувства.
   -  А  может,  я  забавляюсь  с  тобой,  Хаункас?  Ведь   ты   хороший
собутыльник! Или, скажем, ты просто нужен мне. Пока что нужен.
   - Ну и глупо, брат... Давай-ка лучше выпьем.
   - Давай. - Он потянулся за своим стаканчиком, но я подсунул ему свой,
а сам взял его.
   - Отравимся вместе!
   - Нет, ты все же мне  по  душе.  -  Он  проглотил,  не  поморщившись,
терпкий напиток.
   - Ты мне тоже по душе, брат! Не знаю, как мне выразить, Долкмен,  мое
к тебе уважение. - Я похлопал себя по карманам не  потерялся  ли.  -  Ну
хотя бы вот так...
   Массивный серебряный перстень лежал на моей ладони.  Я  протянул  его
Долкмену со словами:
   - Хорошая вещь. А рисунок из бриллиантов напоминает твой личный  знак
Мудрого, не правда ли?
   Раскрасневшееся лицо Долкмена вдруг стало белым, цвета муки.
   - Откуда у тебя это? - сдавленно произнес он.
   - В одной лавке на улочке Стамбула мне продал его  жирный  проходимец
без левой руки. Я подумал, что негоже разбрасываться такими вещами,  ибо
еще тогда вспомнил о тебе. Это перстень твоей Силы, А мне он ни к  чему.
Ведь это твой символ, брат. Я возвращаю его тебе.
   - Ты хитер, Хаункас. - Долкмен пристально посмотрел мне  в  глаза,  и
теперь никто не заметил бы, что он только  что  одолел  почти  пол-литра
крепкого вина. - Хотел бы я знать, в какую игру ты сейчас играешь?
   - Ха-ха, брат Долкмен! Я не играю ни в какую  игру.  Просто  оказываю
тебе услугу в расчете на то, что однажды ответишь мне тем же. Мне нужно,
чтобы хоть кто-нибудь здесь не ждал момента,  когда  хозяин  Жезла  Зари
оступится.
   - Ладно, Хаункас, ты прав... Только наши враги и глупцы считают,  что
великим слугам Тьмы чужда благодарность. За мной долг, Магистр.
   - Я надеюсь на это, брат.
   - Ты прав... А ты хитер, Магистр  Хаункас,  -  осуждающе  покачал  он
головой. - Ты заговорил мне зубы и не  выпил  очередной  стаканчик.  Это
неблагородно...

***

   Ночную тишину прорезал жуткий,  исполненный  муки  и  боли  крик.  Он
прошел как горячий нож  сквозь  масло  через  толстый  камень  и  дерево
дверей. Он покатился по пустым коридорам, заметался под высокими сводами
испещренного  кабалистическими  знаками  трапезного  зала,  и,  наконец,
выдохся, затих.
   Я проснулся сразу, как только до  меня  донесся  этот  крик.  Кричали
где-то в этом крыле, иначе звук не донесся. Никакой человеческий голос и
даже бесовский отчаянный визг не пробьют замок насквозь...
   Я поежился... Это был крик ужаса. Крик боли... Крик смерти!
   Встревоженный,  я  поднялся,  начал  разжигать  свечу   в   массивном
бронзовом фонаре.
   - Бог мой, - прошептал я...
   От напора этого крика мне  стало  не  по  себе.  И  на  лбу  выступил
холодный пот...
   Пока я разжег свечу и вышел из  своей  спальни,  чуткие  и  ко  всему
готовые телохранители Мудрых уже высыпали в коридор. Я спустился на один
этаж по узкой винтовой лестнице.
   Меня теперь знали все, передо мной расступались  в  узких  коридорах,
вжимались в ниши,  будто  боясь  моего  прикосновения.  Я  заметил,  что
вызываю у местной братии чувство между паническим ужасом  и  омерзением.
Но мне было плевать на них.
   Массивная дверь комнаты была распахнута настежь. От факелов к потолку
поднимался чад. Я закашлялся...
   Двое громадных, заплывших жиром и  чем-то  очень  похожих  на  своего
хозяина, обнаженных по пояс янычар заслонили мне  своей  массой  проход.
Один из них сжимал двумя руками обнаженный ятаган. Другой держал руку на
поясе с двумя пистолями. Они были похожи на людей, готовых драться не на
жизнь, а на смерть.
   - Пропустите, - крикнул я.
   Они не двинулись. Тот, что с ятаганом, отвел глаза, и я видел, как на
его лбу выступил пот, Второй,  выкатив  глаза,  угрожающе  уставился  на
меня. У него был вид человека, который готов растерзать меня... От лютой
злобы в его взоре я невольно отступил назад, и увидел, что на  его  лице
проскользнуло торжество.
   - Прочь, - махнул я рукой  спокойно,  и  двинулся  вперед,  будто  не
замечая, что на моем пути преграда из сильных, недвижимых тел.
   Я шел вперед, с омерзением  ожидая,  как  я  соприкоснусь  с  потными
телами янычар... И  не  ощутил  ничего.  Они  расступились  передо  мной
настолько проворно, что не я коснулся никого из них... Они боялись меня.
И встать на моем пути их не могло заставить ничего на свете.
   Помещение было крохотным, с минимум мебели. В комнате находился монах
с факелом в руке. При виде меня янычар отскочил в сторону и  прижался  к
стене.
   Человек  лежал  на  дощатом  полу,  лицом  вверх,   глаза   его   уже
остекленели. Под ним расплывалась темная лужа крови.  Жизнь  вытекла  из
этого человека вместе с этой кровью...
   В спине его торчало древко копья. Этим копьем убитый был пригвожден с
чудовищной силой к полу. Руки его  судорожно  сжались  на  древке,  "  -
видимо, из последних сил он пытался выдернуть  из  своей  груди  грозное
оружие, не понимая еще, что все кончено.
   - Кто его убил? - спросил я монаха, стоявшего с факелом в углу.
   - Не знаю, Магистр, - едва слышно произнес он.
   - Как его звали?
   - Мустафа - колдун и звездочет. Ближайший советник брата Лагута.
   Сзади послышалось порядком опротивевшее мне сипение и пыхтение.
   Я медленно повернулся. У входа стояли аббат и толстый турок.
   - Вонзивший нож в сердце Мустафы, подлый шакал, да  разверзнется  под
ним земля, да падет на него вся ярость Тьмы, целил в это сердце! - Лагут
ударил кулаком по толстому слою жира на своей груди.
   Тут турок заметил меня
   - Ты здесь, пес, - проревел он. - Это сделал ты!  -  выбросил  вперед
руку. - Только ты способен на такую низость!
   - Я способен и не на такую низость,  -  спокойно  произнес  я.  -  Но
твоего слугу я не убивал...
   - Лжешь!
   - Нет, Мудрый. Я не лгу... Я не убивал его... Я  подошел  сюда  после
твоих людей - они с легкостью подтвердят  мои  слова,  -  я  с  усмешкой
посмотрел  на  двоих  янычар,  которые  пропустили  меня  в  комнату.  -
Возможно, если бы я хотя бы познакомился с ним, то такое желание у  меня
появилось. Но я не знал его, Лагут... Это не я!
   Он прищурился и поглядел на меня. Его лицо было зловещим в  мерцающем
красном свете факелов. Он был олицетворением злобы, его лицо  перекосила
гримаса. Его глаза буравили меня, будто стремясь прожечь во мне дыру.
   И мне показалось, что он поверил  моим  словам.  Звериным  чутьем  он
уловил, что я не лгу. И прошипел куда-то в пустоту,  в  Преисподнею  где
его слова отдадутся порывами ураганного, сметающего дома и города ветра:
   - Тот, кто сделал это,  будет  молить  о  смерти  и  получит  ее  как
избавление! Это слово Мудрого!...
   Я  еще  раз  посмотрел  на  убитого.  И  направился  вперед.   Мудрые
расступились передо мной...
   Остаток ночи я так и не сомкнул глаз.
   Убит ближайший советник Лагута. Пр