стро, как в сухом лесу, захватывая новые и новые территории.  Я  был
теперь всего лишь маленькой частью чего-то большего...
   Торк, ошеломленный и озадаченный, немного ослабил хватку,  потом  еще
чуть-чуть. Он упускал меня. Упускал на самом пороге своего  дома,  после
того как уже произнес роковые слова.
   Все, я мог двигаться, я жил! Я был  свободен  и  от  Чудовища,  и  от
наваждений. Мир вновь стал ясным и понятным, как и мои мысли. И  первое,
что я сделал,  это  заслонился  от  яркого  желтого  света,  бушевавшего
вокруг.
   Этот свет яростным вихрем пронесся по залу - он был  вещественен,  он
гасил факелы и кружился вокруг теряющих разум людей.  Послышался  первый
крик боли, затем второй, и  вот  уже  воздух  наполнился  режущими  слух
воплями и стонами. Монахи корчились  на  полу,  рвали  на  себе  одежды,
впивались в свои руки зубами, пытаясь уйти от  больших  мучений,  но  не
думаю, что это кому-нибудь удалось. Карвен стоял на  коленях  и  колотил
ладонью об пол. Долкмен, схватившись за горло, ругался хрипло и  горячо,
турок тер глаза и скулил. Это был ад!
   Все переменилось в один миг. И теперь победителем  был  я!  Теперь  я
взирал на их муки и боль, теперь они стояли на краю бездны.
   Торк, обделенный добычей, бушевал!
   И среди стона и воплей, среди боли и страдания послышался мой смех. В
жизни я не  смеялся  так  зловеще,  распираемый  сознанием  собственного
превосходства. Мне действительно было легко и смешно. Сегодня я оказался
сильнее всех. Сегодня, в который  уже  раз,  победителем  вышел  Магистр
Хаункас... Нет, кончено же, не Хаункас, а лекарь Фриц Эрлих!...
   А потом все кончилось. Кончилось неожиданно быстро и просто...  Вихрь
собрался вокруг Камня, сгустился, стал блекнуть и вошел в него.
   Чудовище ушло. Ярость его из-за упущенной добычи была велика. Хотя  и
металось оно по Залу Камня не более минуты,  можно  только  гадать,  что
пришлось испытать его жертвам. А жертвы эти, не веря,  что  все  прошло,
поднимались  с  земли,  осматривали  себя,  терли  царапины   и   ушибы,
причиненные ими самим себе.
   Карвен встал, отряхнул плащ и крикнул слугам:
   - Все вон отсюда. И прихватите этот кусок мяса!
   Монахи, с трудом передвигая ноги, удалились,  волоча  за  собой  труп
девочки.
   Остались вскоре в зале Камня лишь Мудрые, которые окончательно пришли
в себя и напялили привычные маски,  сорванные  на  миг  огненным  желтым
вихрем.
   - Нам есть о чем поговорить, брат Хаункас, - произнес Карвен.
   - Вы чем-то обеспокоены, братья? - насмешливо приподнял  я  бровь.  -
По-моему, все получилось очень занимательно. Не правда ли, брат Лагут?
   Лагут вытер сочащуюся из носа кровь.  Лицо  он  разбил,  когда  бился
головой об пол. Он устало, но с вызовом произнес:
   - Магистр, ты несешь разрушение Ордену. Я чувствую, что ты не  наш  и
Тьма не принимает тебя.
   - Будь сдержан, брат, - приподнял ладонь аббат.
   И мне стало ясно, что их сомнения и неприязнь  имеют  один  источник.
Скорее всего брат Карвен и брат Лагут делились своими подозрениями  друг
с другом.
   - Такого не было никогда, - произнес, криво  улыбаясь,  итальянец.  -
Никогда Торк за всю историю не был  так  разъярен  и  не  творил  ничего
подобного.
   - Неужели непонятно вам, что ваши ошибки,  в  которых  вы  все  более
утверждаетесь, дадут право идущим вслед за вами назвать вас глупцами?  -
гнул свое турок. - Неужели непонятно вам, что разум ваш  затуманен  этим
носителем коварства и хитрости?  -  он  ткнул  в  меня  дрожащим  жирным
пальцем, на котором запеклась кровь. - Неужели  не  видите  вы,  в  чьих
руках оставляете судьбы мира? Хаункас - иной! Он должен умереть!
   - Умереть? Ну что же, брат Лагут, попробуй убить меня, - я засмеялся.
- Меня, Магистра Хаункаса, владельца и носителя Жезла Зари,  сила  коего
служит, по-моему, хорошей защитой.
   - Эх, Магистр, я, конечно, неплохо отношусь  к  тебе,  -  через  силу
улыбнулся  итальянец,  стремящийся  надеть  свою  привычную  обаятельную
маску. - Итальянцы вообще неплохо относятся к людям, которые не  залезли
в их карман и не изнасиловали их  сестру.  И,  конечно  же,  негоже  мне
желать тебе смерти. Но, когда мы укрепимся в мысли, что ты  несешь  вред
Ордену, будет брошен жребий, и тот,  кто  вытянет  его,  заплатит  своей
жизнью за твою.
   - Ты тоже нравишься мне,  брат  Долкмен.  Тем,  что  откровенен,  что
предупредил меня, и теперь я знаю, чего мне ждать от вас,  мудрейших  из
Мудрых. Но мне непонятен этот запутанный разговор. Вы испытали  меня.  Я
выдержал испытание. Именно вы, а не  я  катались  по  полу  в  виде,  не
приличествующем людям воспитанным и соблюдающим свое достоинство.  Я  же
был спокоен и полон сил.
   - Именно это и странно, брат мой, - произнес Долкмен.  -  Торк  будто
испугался тебя и в ярости своей набросился на нас.
   - А может, именно во  мне  он  увидел  истинную  преданность,  ощутил
подлинного носителя Тьмы? - засмеялся я. - Вы  же,  Мудрые,  как  бы  ни
превозносили себя на словах и в мыслях своих, полны колебаний и  обычных
человеческих слабостей.
   - Торк действительно испугался тебя. - Карвен говорил сам с  собой  и
смотрел куда-то в пол. - Белая сила? Вряд  ли.  Ей  путь  сюда  заказан,
здесь самые сильные ее чары, великое белое  колдовство  бессильны  Жезл?
Нет, он могуч против нас, смертных, а на Торка он  не  подействовал  бы.
Третья, указанная в. древних книгах, сила? Сила, о которой мы ничего  не
знаем, и даже не представляем, в чем она выражается?..
   - Ты уже говорил об этом вчера, Карвен, - махнул я рукой. - Наверное,
это не лучшая из мыслей, которые посещали тебя.
   - Третья сила?.. Кто знает... Ну а если нет. Тогда остается  одно.  -
Карвен помолчал, будто боясь произнести следующее слово. Но он  произнес
его, и звучало оно каркающе, грубо и как-то тяжело, будто сразу падая на
душу тяжелым грузом:
   - Кармагор.
   - Кармагор? Нет, - хмыкнул итальянец, пожав плечами. -  Хаункас  вряд
ли способен на нечто подобное.
   - Глупости, Карвен! - закричал  турок.  -  Кто  угодно,  но  не  этот
безумец! Не этот шакал! Да я лучше поверю, что на такое способен  кто-то
из Белого Ордена.
   - Кровавый Торк не тронул его... - не согласился аббат.
   - Я не понимаю, о чем сей жаркий спор. Кто такой Кармагор и  при  чем
здесь я? - повысил я голос.
   - Тебе вообще не должно знать этого, брат Хаункас. Ты ведь не  прошел
через Первые Врата, и ты пока что не один из нас.  Так  что  умерь  свое
любопытство и гордыню, - отмахнулся от моего вопроса Карвен.
   - Тогда, братья, я вообще не пойму, к чему столь тягучий и бесцельный
разговор, - снова возмутился я.
   - Как, ты не понял? Это с твоим-то умом, брат. - Турок  прищурился  и
улыбнулся, а улыбка на его жирном, мясистом лице производила  удручающее
впечатление и напоминала оскал гиены, да и зубы у него были острые,  как
у хищного зверя. - Мы здесь решаем твою судьбу.
   - Похоже, это стало вашим любимым лекарством от скуки, -  ухмыльнулся
я.
   - Мы решаем твою судьбу, Магистр. И я выбираю смерть. Несмотря на  то
что жребий может выпасть мне, - ощерился турок.
   - Ты слишком суров, брат Лагут, - вмешался Долкмен. -  Твоими  устами
говорит лишь злость-чувство, несомненно, достойное, но бесполезное, если
оно не подкреплено разумом.
   - Вы распоряжаетесь тем,  чем  распоряжаться  не  вправе,  Мудрые!  -
воскликнул я. - Моя жизнь принадлежит Властелину, только он волен лишить
меня ее. Вы же ничего не сможете поделать!
   На меня накатывала ярость, И сейчас мне захотелось биться в  открытую
и в честном поединке одолеть их всех. Мне  хотелось  покончить  с  ними,
ощутить свою силу, как ощутил я ее только что в поединке с Торком.  Меня
обожгла морозом вспыхнувшая ненависть, которой мог бы позавидовать и сам
Магистр Хаункас. Я шел по  лезвию  ножа,  но  только  самоуверенность  и
бесстрашие могли мне помочь. Мудрые должны были увидеть во мне Зло. И  я
надеялся, что они увидели его, поскольку тогда в этот миг оно  на  самом
деле жило во мне.
   - Я согласен с Карвеном, - кивнул Долкмен, махнув рукой. - За  смерть
Хаункаса должна быть заплачена слишком большая цена. Как купец,  я  пока
что не вижу должной выгоды, которая последует за таким  вложением.  Ведь
все-таки Торк не взял его в свою бездну. Торк принял его если не равным,
то достойным. А может, мысль о Кармагоре не столь глупа. Как бы тебе это
понравилось, мой восточный брат?
   - Это глупо!
   - Торк подтвердил: Хаункас  достоин  того,  чтобы  пройти  испытание.
Первые Врата ждут его. В ночь Черной Луны все наконец-то встанет на свои
места.
   - О, я счастлив! Мудрые подарили мне жизнь! Только не  ждите,  что  я
стану ползать на коленях и лобызать прах у ваших  ног,  -  гнул  я  свою
линию. - Хаункас никогда ничего не требовал  для  себя.  Он  всегда  был
посвящен Тьме. И не следует мешать ему служить делу Люцифера.
   - И опять последнее слово осталось за ним. Ты умеешь держаться, брат!
- кивнул Карвен.
   - Как я понял, второй суд закончен. - Я отстегнул брошь и сбросил  на
пол уже ненужный плащ.
   - О третьем ты просто ничего не узнаешь, бурчал себе под нос Лагут.

***

   До ночи Черной Луны оставалось еще немало  времени.  На  ход  событий
теперь я мог влиять в очень незначительной  степени,  но  надеялся,  что
брошенное мной семя даст хорошие всходы.
   На меня перестали обращать внимание.  Мудрые  не  стремились  увидеть
меня,  должно  быть,  у  них  были  дела  поважнее.  Я  оказался   перед
необходимостью занять себя чем-то полезным  и  интересным.  Тут  никаких
проблем у  меня  не  возникло.  Достаточно  легко  я  получил  доступ  в
подземное хранилище знаний. Кажется, Карвену просто хотелось меня чем-то
занять, чтобы я не мешался.
   Нездоровое, болезненное любопытство, желание узнать как можно больше,
проникнуть разумом туда, куда, видимо, порядочному христианину проникать
не стоит, разгорались во мне с каждым новым днем. И каждое  утро,  после
обильной трапезы, в сопровождении главного хранителя сокровищницы я брел
по подземным лабиринтам, запутанным  и  мрачным,  в  которых  я  сам  бы
никогда не нашел дорогу. И  потом  долго  донимал  хранителя  вопросами,
листая книги, пытаясь найти схожесть между живыми и мертвыми языками.
   Несколько портил настроение тот, кто был хранителем. А был им не  кто
иной, как колдун Орзак. Именно  он  принес  во  время  обряда  в  жертву
невинного ребенка. Стоит ли говорить, как отвратителен  он  мне  был,  с
каким удовольствием я заставил бы его заплатить  за  злодеяние,  а  оно,
уверен, было лишь каплей из моря зла, которое он выплеснул в мир за свою
долгую жизнь. Маска презрения, жестокости и неуемной гордыни, которую  я
нацепил  на  себя  и  которая  была  лицом  истинного  Хаункаса,  вполне
подходила для общения с этим человеко-зверем. И я  не  упускал  удобного
случая уколоть его, поставить в неловкое положение, унизить, чтобы  хоть
как-то отыграться за то чувство стыда и собственного бессилия, когда  на
моих глазах убивали девочку. Разумеется, важно было не перегнуть  палку,
ибо не думаю, что колдун испытывал  ко  мне  добрые  чувства,  а  любого
человека можно довести до того, что он станет способным на самое худшее.
   Моя неприязнь к Орзаку все же не могла заслонить от моих  глаз  того,
что он был истинным колдуном и мудрецом, чья память хранила неисчислимые
знания. Слушать его было  не  только  поучительно,  но  и  захватывающе.
Начиная сухо объяснять смысл давно забытой мудрости, он был  насторожен,
ждал подвоха, но потом увлекался, забывая обо всем,  и  тогда  речь  его
текла плавно и красиво, а я словно растворялся в его словах.
   Сам Орзак был потомственным колдуном, из тех, чья сила передается  по
наследству. Все его родные кончили плохо. Прапрадеда  сожгли  на  костре
святой инквизиции за связь с дьяволом. Прабабку спалили  в  родном  доме
односельчане за то, что от ее колдовства якобы не  неслись  куры  и  она
вроде бы летала на метле. А деда, известного алхимика при дворе чешского
короля,  отравили  за  нерадивость  и   неспособность   раскрыть   тайну
философского камня. Мать Орзака повесилась на церковной колокольне прямо
в центре начерченной мелом пентаграммы, и на  лице  ее  было  счастливое
выражение: скорее всего перед смертью ей удалось-таки увидеть лучезарный
лик самого Люцифера и войти с ним в греховную связь...
   Орзак часами говорил о вещах, которые с трудом укладывались в голове.
Об атлантах, гордом и могучем народе, однажды преступившим через  грань.
Об истории земель и держав после потопа.  О  том,  что  наша  Земля  уже
миллиарды лет вращается вокруг Солнца. О  циклах  гибели  и  возрождения
вселенского духа. О тайнах  полетов  птиц  и  о  звездных  отметинах.  О
миллиардах миров, разбросанных по Вселенной.
   А однажды он вынул дощечку, обернутую в тонкую, но прочную бумагу.
   -  Хочешь  увидеть  сделанный  с  натуры  портрет  того,  кого  можно
причислить к самым великим нашим врагам?
   - Хочу. И кто же он?
   - Вот. - Орзак развернул дощечку На ней был портрет,  весьма  искусно
сделанный в незапамятные времена, - краски потрескались, дерево  местами
рассохлось. Но все равно лицо человека на нем было  как  живое.  Обычное
лицо - ни красивое, ни уродливое. Длинные волосы, борода, черные  брови.
Но вот глаза - ясные и грустные, наполненные светом  и  добротой,  глаза
того, кого не оставляет безучастным ничья  боль  на  земле.  -  Вот  он,
плотник  из  Назарета,  плод  греха  простодушной   Марии   и   римского
легионера-красавца и бабника.  Кто,  как  не  Назаретянин,  предотвратил
приход Тьмы тогда, когда, казалось, никто и ничто не  в  силах  помешать
этому. - "В голосе черного колдуна нарастала злость. - Кто виноват,  что
борьба затянулась еще на два тысячелетия и что мир таков, каков он есть,
а не такой, каким должен был быть по замыслу Властителя Тьмы. Я ненавижу
тебя, сын Марии!
   - Полно, брат Орзак, - я произнес это успокоительным тоном. - К  чему
столь горячие изъявления чувств? Уверяю  тебя,  его  мало  трогает  твоя
ненависть... Иисус. Мессия. Не думал, что  мне  доведется  увидеть  его,
врага Люциферова, истинный лик...
   Я остался спокоен  и  безупречен  внешне,  лишь  придал  своему  лицу
выражение праздного любопытства. Но на самом деле мне хотелось  зарыдать
и умыться счастливыми слезами. Я увидел истинный лик  Спасителя.  Именно
таков был он, когда пришел в  этот  мир,  чтобы  удержать  его  на  краю
пропасти. Я всматривался ь черты  незнакомого  и  вместе  с  тем  такого
родного лица, и мне хотелось, чтобы этот облик не тускнел в моей  памяти
до смертного одра. Что бы ни случилось со мной  впоследствии,  но,  ради
одного этого мига, ради того, чтобы бросить взор на этот портрет, стоило
проникнуть  в  цитадель  Тьмы.  И  даже  ненависть  Орзака  к  Спасителю
радовала. Самая темная душа боится  имени  Христа,  ибо  знает,  что  не
только во зле и жестокости власть, но в добре и прощении...
   А между тем в монастыре с каждым днем  становилось  все  беспокойнее.
Близился заветный час, появлялись какие-то новые люди.  Почти  физически
ощущалось, как растет напряжение и нервозность ожидания.
   Я уже начал привыкать к тому, что Мудрые не  удостаивают  меня  своим
обществом, но во мне нарастала тревога: а что, если первая  часть  плана
не сработала? Тогда трудности мои возрастут  неизмеримо,  а  возможности
были невелики - Я знал, что каждый мой неверный шаг, невпопад  брошенное
слово тут же вызовут подозрение.
   По ночам я просыпался. Мне было  очень  тяжело.  Мутная  темная  аура
этого отданного злу места болотным воздухом изнуряла меня,  добавляло  в
существование какую-то гниль.
   Когда мне становилось совсем невмоготу,  я  вспоминал  тот  сделанный
больше чем полторы тысячи лет назад портрет, лучистые  глаза  того,  кто
Спас всех, пожертвовав собой. И мне становилось теплее на душе...

***

   Солнце только что закатилось за  лес.  Вернувшись  из  библиотеки,  я
стоял у окна и обозревал прекрасный пейзаж, радовавший в  этот  вечерний
час  обилием  и  необычностью  красок,  вызывавший  в   душе   отголоски
романтических чувств и настроений. Тут дверь в мою комнату отварилась. Я
резко  обернулся,  хватаясь  за  кинжал,  с   которым   предпочитал   не
расставаться ни на секунду.
   Весь проход заслонила массивная фигура Долкмена  Веселого.  Он  стоял
набычась, держась пальцами за рукоять пистоля, торчавшего у  него  из-за
пояса. Может быть, мелькнуло у меня в голове, Черный Образ действительно
у него, и он решился наконец разделаться со мной?
   - О Магистр, ты, по-моему, не  любишь  припозднившихся  гостей,  -  в
своей обычной Манере добродушно расхохотался Мудрый, и исходящая от него
угроза рассеялась. Я понял, что  это  представление  рассчитано  на  то,
чтобы немного досадить мне  и  выставить  зайцем,  боящимся  собственной
тени.
   - Ты неосторожен, брат мой. Я не люблю шорохи и неожиданные появления
за спиной. Ведь их можно неверно истолковать, а  от  броска  моего  ножа
мало кому удалось уйти живым... О, конечно  же,  Мудрый,  потом  я  буду
очень раскаиваться. Но это будет потом.
   - Ты чересчур недоверчив, Магистр, ха-ха-ха! Во всем видишь  какие-то
козни. Ждешь чего-то плохого даже от друзей и старших иерархов.
   - Каждый из которых мечтает о моей погибели, не так ли, Долкмен?
   - Конечно же, не так, доблестный Магистр Хаункас.  Посмотри,  у  меня
ровные красивые зубы, хотя мне уже немало лет. И все же я не лишился  ни
одного из них. Видимо, потому,  что  не  имею  дурной  привычки  попусту
скрежетать зубами. Да и Карвен вряд ли  подвержен  горячим  порывам,  он
делает лишь то, что велят ему его разум и великое  предначертание,  ради
которого он и пришел в подлунный мир. Эх, брат мой,  для  Мудрого  важно
лишь служение, а  тебя  гложет  неуемное  честолюбие.  Камень  может  не
принять тебя! Смешно, но он обвинял меня примерно в  том  же,  в  чем  я
недавно обвинял Мудрых, - в приверженности к человеческим слабостям.  Но
он ошибался. Меня занимала лишь одна мысль - и была она о сокрушительном
ударе, который мне предстоит нанести в самое сердце Тьмы.
   - Камень не может не принять меня. И вам придется  смириться  с  тем,
что в час Черной Луны явится свету новый Мудрый. И далее  ваша  всеобщая
нелюбовь, я не склонен к более грубым выражениям, хотя  они  и  уместны,
ничего не сможет изменить.
   - Эх, Магистр, я не  устаю  снова  и  снова  повторять,  что  ты  мне
нравишься. Я тебя ценю  и  в  знак  этого  предлагаю  сыграть  партию  в
варварскую,  пришедшую  из  далекой  Индии  игру,  именуемую  шахматами.
Надеюсь, ты владеешь искусством игры в нее?
   - Несомненно. Хоть "кости" мне и ближе.
   - Тогда приглашаю тебя ко мне, Магистр.
   - Я принимаю приглашение...
   В сопровождении трех ближайших телохранителей итальянца мы спустились
по винтовой лестнице вниз, прошли через тесный дворик,  запертый  серыми
неуютными влажными стенами без окон, с узкими, острыми, хищными  зубцами
поверху. В центре стоял сделанный из камня  круглый  колодец.  Здесь  же
стояли клетки с собаками. Это были  огромные  псы.  Они  встретили  наше
появление заливистым лаем...
   Я остановился около одной  клетки.  Здоровенная,  короткошерстная,  с
тупой мордой, походившей на лекарский саквояж и такой же по  размеру,  с
налитыми кровью глазами и длинным языком чудовище  являлось  воплощением
злобы. Псина  бросалась  на  прутья  клетки,  и  мне  казалось,  они  не
выдержат, и тогда  зубы  сомкнуться  на  моей  шее.  Представив  это,  я
невольно отступил, а потом ощутил, как внутри меня поднимается  ответная
злая волна. Нас разделяло не более метра... Наши глаза встретились.
   - Тихо, - негромко велел я.
   Пес замер, уставившись на  меня.  В  налитых  кровью  глазах  застыла
растерянность...
   Пес вдруг съежился и прыжком очутился в углу клетки, будто ища,  куда
забиться. И жалобно заскулил.
   - Я покорен, - усмехнулся Долкмен, внимательно  на