ое открытие, добиться известности, прославить свое имя. Около Чьюза
можно было поживиться. Но старик работал не в той области, которая сулила
славу и золотые горы: кому нужно уничтожение микробов и болезней? И
потихоньку от Чьюза он стал заниматься своими изысканиями. Надо было найти
лучи, пригодные для военного дела! Чьюз поймал его и выбросил из
лаборатории.
  Потом работа в секретной лаборатории Уайтхэча. Нет, этот был не то, что
Чьюз, далеко ему до Чьюза Настоящим работником здесь был Грехэм, и скоро
стало ясно, что и тут ничем не поживиться. Вот тогда-то он и вошел в
соглашение с Реминдолом. Министр хотел что-нибудь "эффектно показать"! Что
ж, он предложил ему фотоэлемент и зажигательный капсюль. Конечно, это было
не то, совсем не то, хотелось бы добиться солидного изобретения, но где же
его взять? Лучше что-нибудь, чем ничего! И разве можно было догадаться,
что министр спятит и скоро выпрыгнет из окна? Будь Реминдол жив, он не дал
бы его в обиду, а без него пришлось бежать, как преступнику. Впрочем, и за
то спасибо: пожар в Светлых Грезах придуман неплохо, а деньги переведены.
  Так грустит "покойник" над своим некрологом: карьера великого ученого не
удалась! Он ложится спать и из предосторожности не снимает бороды.
  Пароход переваливает через океан и входит в порт. "Покойник" спускается по
трапу, садится в автомобиль и исчезает.
  Прощай, "великий изобретатель" - Флойд Ундрич! Вынырнешь ли ты снова на
поверхность, где, с какой аферой, под чьим именем, или спокойно почиешь,
если не на лаврах, то на "честно" заработанных капиталах? Все равно: свое
ты свершил, имя твое останется в блистательной галерее героев большого
бизнеса и большой аферы!
  И вот те же газеты, которые недавно посвящали прочувствованные некрологи
Ундричу, льют слезы о другом "великом изобретателе". Вся страна была
свидетелем торжественно-пышных похорон, которыми был почтен прах
профессора Герберта Уайтхэча. Произнес речь сам президент. От господина
Докпуллера прибыл его советник профессор Регуар, который передал искреннее
сожаление господина Докпуллера и свое лично по поводу того, что не удалось
вручить лауреату присужденной ему премии имени Докпуллера. Почетный знак
этой премии несли на атласной подушке за гробом покойного.
  Итак, мир праху твоему, "великий изобретатель" Уайтхэч! И ты мечтал о
славе великого ученого, о том, чтобы навсегда ярким именем войти в историю
науки. Достиг ли ты этого? Газеты, на все лады восславляя очередное "чудо
XX века", кричат, что Уайтхэч открыл новую эру. Но...
  Но господин Бурман думает иначе. Да и господин Докпуллер разочарован в
ученом, которого он наградил премией своего имени. Дело в том, что на
следующий же день после удара, сразившего Уайтхэча, Бурман и преемник
Реминдола, военный министр Мактигл, вызвав к себе ближайших помощников
Уайтхэча, с ужасом узнали, что новые "лучи смерти" способны убить
только... мышь, крысу, кролика...
  Сколько он и Мактигл ни допытывались у помощника Уайтхэча, выходило, что
ни в записях, ни в чертежах нет ничего, что бы сулило надежды на быстрое
превращение лучей в оружие, смертельное для человека. Надо еще много
искать, много работать... Словом, господин Бурман слышал все ту же
присказку. Скандал, полный скандал! Но господин Бурман отлично понимал,
что обо всем надо молчать. Разоблачение этого второго блефа после истории
с Ундричем могло грозить роковым исходом на президентских выборах. И
господин Бурман не только молчал, но посильно помогал той рекламе "лучей
Уайтхэча", которую развернула пресса. В сущности, и похороны Уайтхэча были
рекламой его изобретения...
  А что же третий изобретатель? Тот самый, который сделал настоящее
изобретение, но которого не прославляли, а объявили изменником? Неужели
господа Вундертон и Деневен простили то, что их пленника так ловко вырвали
у них из рук?
  Нет, Билл Слайтс был прав, когда предостерег Чарльза Грехэма от поездки на
демонстрацию лучей Уайтхэча. Грехэму грозила большая опасность. Деневен
считал, что оскорбление, нанесенное ему лично и фирме Вундертон, может
смыть лишь несчастный случай, который без особого шума уберет Грехэма. Но
ученого спас тот факт, что он оборвал записи своего изобретения перед
самой опасной стадией. Сверху был дан приказ оставить Грехэма в покое.
Господин Бурман боялся новых скандалов накануне выборов. К тому же ученый
еще может пригодиться...
  Билл Слайтс, конечно, не знал этого. При помощи отца и сына Чьюзов он
настоял на своем: увез Грехэма в один из маленьких южных курортов - там
безопаснее. Незадолго перед отъездом Эрнест Чьюз настоял, чтобы Слайтс
раскрыл ему секрет освобождения Грехэма.
  - Да зачем тебе? Дело прошлое, - отнекивался Слайтс.
  Эрнест не уступал. Слайтс показал номера с сенсацией "Голубого Льва".
  - Сохраняю на память, - сказал он. - Читал?
  Эрнест с удивлением рассматривал знакомые номера газет. Конечно, он читал,
но ему и в голову не пришло, что это имеет отношение к Грехэму. Слайтс
рассказал о закулисной стороне дела.
  - Не обижайся, Эрни, - закончил он, - я думал, незачем тебя вмешивать...
  Эрнест ничего не сказал... Лишь укоризненно покачал головой... Но Слайтс
понял: друг его не упрекает...
  А как господин Докпуллер? Жив? Все-таки девяносто шесть лет! Старик
здоров. Он очень заботится о своем здоровье. Каждый год поздней осенью
изумительная яхта, шедевр кораблестроения, уносит некоронованного "короля
королей" республики на отдых в его южную резиденцию. Здесь отдыхает он
вдали от дел, опасных холодов, туманов и губительных микробов гриппа,
целиком доверив бразды правления обширной империи своему премьеру,
господину Ферну.
  И теперь, накануне отъезда, как всегда, состоялась прощальная
интимно-деловая беседа монарха и премьера. Господин Докпуллер в этот
традиционный вечер даже изменял своему немногословию, так как требовал,
чтобы было высказано все: во время отдыха никто не смел беспокоить его
делами. Аудиенция открывалась ровно в десять вечера и заканчивалась в
одиннадцать: в это время старик, подчинявшийся только врачам, отходил ко
сну. За этот драгоценный час решались проблемы докпуллеровской империи, а
заодно и всей вселенной.
  В этом году особенностью традиционной аудиенции было то, что происходила
она как раз накануне дня, когда должны были определиться результаты
президентских выборов. Естественно, речь зашла и о них. Господин Ферн
напомнил, что к полуночи станет известно, кто победил. Он надеялся, что
господин Докпуллер изменит своему обыкновению хотя бы в этот день и
подождет результатов выборов. Но господин Докпуллер холодно посмотрел на
советника, и тот, умея понимать властителя без слов, понял, что такая
мысль, как выборы президента, не должна мешать сну господина Докпуллера.
  - Конечно, - поспешно сказал Ферн, - я сообщу вам завтра утром, перед
отъездом.
  Взгляд, который бросил Докпуллер на своего советника, был еще холоднее:
ведь Ферн предлагал завтра, во время "отпуска" господина Докпуллера,
говорить о делах! Какая бестактность!
  Всю глубину своего промаха советник понял, когда Докпуллер сказал:
  - Результат выборов... Неужели, Ферн, вас это на самом деле интересует? -
Помолчав, господин Докпуллер добавил: - Вот если бы он...
  И Ферн понял, что господин Докпуллер все еще тоскует о Реминдоле. Так как
это была последняя беседа, Ферн решился пойти далее обычного.
  - А не думаете ли вы, господин Докпуллер, что это была бы... - Ферн не
закончил фразы. Не то чтобы он боялся высказаться до конца, - нет, он
знал, что господин Докпуллер уже понял и, если пожелает, продолжит беседу,
а не пожелает - значит, она не нужна.
  Господин Докпуллер пожелал.
  - Авантюра? - сказал он. - Надеюсь, Ферн, вы не боитесь страшных слов?
  Господин Ферн сделал невольный жест, как бы защищаясь от незаслуженного
подозрения.
  - Я так и думал, - удовлетворенно заметил Докпуллер. - Редко, очень редко,
Ферн, но бывает: история зазевается. Кто поймет, может погнать ее, куда
захочет, и не будет авантюристом... - Заметив, что на этот раз советник не
вполне понял его, Докпуллер усмехнулся и, помолчав, добавил: - Был момент,
Ферн, короткий, но был... Мы располагали немногими атомными бомбами, зато
у них - ни одной. Надо было пугать не словами.
  - Бомбой? - спросил Ферн. - Сбросить?
  - Да, - сказал Докпуллер. - Ни у кого не оказалось решимости Реминдола.
Упущенного не вернешь!
  Господин Докпуллер замолчал: впал в мрачную задумчивость.
  Настольные часы (уникум: миниатюрный готический собор из золота) мелодично
прозвенели одиннадцать. Бесшумно отворились тяжелые половинки дверей. Два
лакея вкатили плетеное кресло на колесиках. Господину Докпуллеру помогли
пересесть. На прощанье он кивнул советнику. Лакеи увезли живое божество.
  Прощайте, господин Докпуллер!
  На юге сейчас и Грехэм. С ним Слайтс. Он забросил свои адвокатские дела.
Проживает он с Грехэмом в небольшом курортном городке. Это два отдыхающих
друга, снявших небольшой домик недалеко от моря и живущих вместе.
  Часто их можно видеть у моря. Они либо бродят по берегу, либо, усевшись
рядышком на большом камне, часами глядят в бесконечный простор моря, то
безмятежно спокойный, то бурно волнующийся. Удивительно, как сошлись
характерами эти два как будто бы таких разных человека.
  Вначале Грехэму нравилась эта идиллическая жизнь: нервы требовали отдыха.
Но чем дальше, тем молчаливее и мрачней он становился. Наконец он заявил
Биллу, что довольно сибаритствовать, пора возвращаться к делам. Между
друзьями стали возникать размолвки и перебранки, снова кричал Билл, снова
доставалось от него всем донкихотам. И вот однажды, развернув купленную
газету. Грехэм сказал Слайтсу, показывая на объявление: "Еду сюда". Это
было извещение об открывающемся в столице конгрессе сторонников мира.
Последовала горячая перепалка, и дело кончилось тем, что Билл уехал вместе
с Грехэмом.



  * * *


  На конгресс сторонников мира съехались делегаты со всех концов страны.
Появление Грехэма было встречено овациями. Старый Чьюз радостно пожимал
ему руку.
  Когда начались выборы президента конгресса, сразу же выяснилось, что все
сошлись на кандидатуре профессора Эдварда Чьюза. Выступая с приветствием
вновь избранному председателю, инженер Райч сказал:
  - Мы, молодые ученые, приветствуем вас, профессор Эдвард Чьюз, самого
молодого среди нас! Да, вы самый молодой, потому что вы олицетворяете
молодость грядущей, истинной науки, которая призвана служить человечеству,
а не уничтожать его!
  Старый ученый, смущенный, растроганный, стоял перед залом, гремевшим
аплодисментами.
  - Друзья, - говорил Чьюз, - сейчас есть только один вопрос, только одна
проблема: сумеем ли мы защитить мир или уступим войне? Эта проблема
одновременно и политическая и научная: защищая мир, мы защищаем науку;
защищая науку, мы защищаем мир!
  Чьюз оглядел зал: понимают ли его, чувствуют ли эту ответственность? Он не
видит лиц, но ощущает идущую навстречу теплую ответную волну... И, собрав
все свои силы, преодолевая подступающее к старому сердцу волнение, он
обращается к этим тысячам родственных сердец со страстными словами призыва:
  - Друзья! Зачем наши научные достижения, зачем сама наша жизнь, если в
этот момент смертельной опасности мы не сумеем открыть народу глаза?! Мы
должны! Должны! Никогда перед мыслящими людьми не стояло более трудной,
ответственной и почетной задачи! Будем же достойны имени человека: спасем
мир!



  1950-1955

При подготовке произведения использовано издание:
С.Я.Розвал. Невинные дела: роман-памфлет - М.:
Советский писатель, 1962, 444с. (Художник Е.А.Шукаев)

OCR и проверка орфографии А.Соколова (2001г.)