- живо спросил Бурман.
  - Чьюз заявил, что он признает авторитет Уайтхэча в качестве главы научных
экспертов. Подобрать послушных экспертов не так-то трудно. Достаточно,
следовательно, Уайтхэчу заявить, что изобретение вполне основательно,
обмана нет - и все в порядке. Моя честь и честь правительства будет
восстановлена.
  Бурмана несколько покоробило, что Ундрич свою честь афериста ставит на
одну доску с честью правительства. Но отчасти мерзавец прав: эти две вещи
оказались довольно тесно связанными.
  - И вы думаете, Уайтхэч на это пойдет? - осторожно спросил президент.
  - Да как он смеет отказаться? - возмущенно воскликнул Ундрич. - Разве не
по его вине все это произошло? Не тяни он так безбожно долго со своими
лучами, ничего не случилось бы...
  "Странный аргумент..." - подумал Бурман, но ничего не сказал.
  - Наконец, убедите его, господин президент! Ведь не личное же это дело!
Вопрос государственной важности! И чем он рискует? Объяснения существа
изобретения от него никто не потребует. Это военный секрет. И Чьюз не
требует. А надо отдать справедливость Чьюзу: он верен своему слову и
вынужден будет согласиться с решением Уайтхэча. Я считаю, что Уайтхэч
после предложения Чьюза просто не имеет права отказаться...
  - Посмотрим... - неопределенно сказал президент, кивком головы давая
понять Ундричу, что аудиенция кончена. Глядя в спину удалявшемуся
"великому изобретателю", Бурман думал: "Черт возьми, опять из ничего он
пытается сделать что-то. Пожалуй, лучше о нем и не скажешь: "король
мыльного пузыря".


12. "Час настал!"



  ...место ничего не значит, и тот, кто сидит на первом месте, редко играет
первую роль.


  Г„те. "Страдания молодого Вертера"



  Президент Бурман понял, что настал момент, когда необходима беседа с глазу
на глаз с генералом Реминдолом. Как будто странное положение: кругом все
кипит, появляются все новые разоблачения газет, идут пресс-конференции, а
два высших руководителя - президент и военный министр - не перемолвились
ни словом, чуть ли не избегают друг друга. И действительно, господин
Бурман пока не хотел говорить с генералом Реминдолом. Господин Бурман был
достаточно опытен, чтобы сразу же понять, что свою аферу Ундрич предпринял
не без ведома генерала, который, однако, не пожелал заранее посвятить в
нее президента. Конечно, можно было бы теперь вызвать военного министра,
распечь его, публично прогнать в отставку, изобразить благородное
негодование, разоблачить аферу, восстановить свой авторитет честного
человека и деятеля: в самом деле, разве кто-нибудь посвящал президента в
эту аферу, разве не обманул его нагло военный министр? Все это выглядело
бы изумительно честно и... изумительно глупо. Конечно, ни Реминдол, ни
Ундрич не рассказывали президенту, где, как и какую "сигару" подкладывают
в самолеты, но разве высшему руководителю вообще прилично вникать в такие
мелочи? Но если руководитель и не желает знать этих мелочей, то разве он
все-таки не понимает, что без "мелочей" не обойтись? Глупо... Ундрич не
поверил, и никто не поверит. И потом другое... Господин Докпуллер тоже,
вероятно, в мелочи не вникает, но вряд ли генерал Реминдол не держал
хозяина в курсе дела... Теперь Реминдол провалился: очень хорошо, вакансия
освобождается... Но не столько о вакансии на пост военного министра Бурман
думал, надеясь отдать портфель более покладистому деятелю. Нет, он мечтал
лично заместить другую освобождающуюся вакансию: занимая первое место в
государстве, господин Бурман отлично понимал, что это не так уж много, и
поэтому жаждал занять первое место в сердце господина Докпуллера - после
провала Реминдола шансы возрастали. Но надо действовать осторожно, очень
осторожно...
  После того как беседа с Ундричем точно определила участие Реминдола в
афере, можно говорить с генералом, ни слова не сказав об афере, и все же
он поймет, что президенту все известно. Во всяком случае, генерал сам
создал это неловкое положение, пусть из него сам и выходит, а там, смотря
по обстоятельствам, нужно будет или помочь ему или предоставить утонуть.
Таково было решение господина Бурмана, когда он вызвал генерала Реминдола.
  Генерал Реминдол не жаждал свидания с президентом по другим причинам.
Бурман был для него обреченный враг - на выборах он его побьет! Он
раздражал генерала, как раздражает молодого нетерпеливого боксера
противник, которого по указанию расчетливого импрессарио нужно
нокаутировать лишь в девятом раунде, когда это так легко сделать в первом!
Да и зачем обращаться к Бурману, если у президента хватает решимости
только на страшные слова. Слова надоели и ему, генералу Реминдолу, и
самому господину Докпуллеру!..
  Но главное заключалось в том, что генерал неожиданно для себя стал жертвой
того злого духа, которого он же вызвал из небытия. "Небесная черепаха" над
безыменным островом имела успех. Таинственный луч, поджегший Медианский
прожекторный завод, тоже оказался кстати. Генерал думал, что этим и
закончится - этого вполне хватит. Но таинственные лучи решительно не
хотели успокаиваться. Едва успело улечься возбуждение, вызванное "поджогом
из-за океана" Медианского завода, как Великанская республика была оглушена
очередной сенсацией: из-за океана снова показался таинственный луч. На
этот раз наблюдали его жители рыбачьего поселка Чаче, еще менее
известного, чем Медиана. Показался он около полуночи, сверкнул несколько
раз из-за горизонта и исчез. Может быть, местные рыбаки, люди простые и в
делах политики не искушенные, и не обратили бы на него внимания, но среди
наблюдателей таинственного явления находился сын рыбака Карчеса,
головокружительная карьера которого была гордостью всего поселка: вместо
того, чтобы, подобно своим сверстникам, рыбачить в море, он уехал в
столицу и стал блестящим журналистом, чьи статьи печатались в столичных
газетах. Молодой Карчес гостил у отца. Едва сверкнул таинственный луч,
Карчес побежал на телеграф и переполошил всю столичную печать. В поселок
бросились отряды журналистов. Рыбаков интервьюировали так безжалостно, что
с бедных, простоватых детей моря градом катился пот. Медиана уступила свою
славу Чаче.
  Естественно, больше всех был взволнован генерал Реминдол. Как-никак
публика уже стала привыкать к таинственным лучам: луч в Чаче был для нее
третьим, для генерала же он был первым: происхождение двух
предшествовавших было ему хорошо известно. Впрочем, генерал вскоре
выяснил, что как раз в ночь, когда наблюдался луч, недалеко от Чаче
проходил линкор "Гений свободы", прожекторный луч которого, очевидно, и
всполошил поселок. Генерал успокоился (но публику успокаивать, понятно, не
стал).
  Но после Чаче лучи стали появляться в самых разных местах и целыми
сериями: то из Астеха сообщали, что видели в небе луч, то в Хамаокле
наблюдали пучок едва заметных, прозрачных лучей, которые, как бы резвясь и
играя, кружились друг около друга, то небо над Дельфой покрывалось стаей
быстро бегущих огненных зайчиков. Прежде такое спокойное и надежное, небо
теперь стало источником тревоги.
  Генерал Реминдол становился все мрачнее. Все чаще и чаще он начинал
подозревать, что среди этих новых лучей есть и настоящие. Как-то он
поделился своими невеселыми мыслями с другом и секретарем Бедлером.
  - Да ты что? - с удивлением посмотрел на него секретарь. - Просто всеобщий
психоз. Ты должен быть счастлив, что тебе удалось создать у публики столь
высокий психический накал.
  - Ты думаешь? - спрашивал генерал. Он замолкал, но Бедлер видел, что друг
плохо ему верит.
  - Ты переутомлен. Тебе надо отдохнуть, - с тревогой говорил Бедлер.
  Вскоре генерал сам стал примечать за собой, что он запутывается - где
реальное, где воображаемое. Его сознание поразила простая мысль: а что,
если под прикрытием этих лучей, созданных психозом, Коммунистическая
держава пускает и свои, настоящие лучи, чтобы проверить дальность их
распространения? А вот он, Реминдол, да и другие генералы, столь же
наивные, как и Бедлер, сваливают все на психоз! Ловко же их провела
Коммунистическая держава! От этой мысли генерала бросило в дрожь. Напрасно
он пытался прогнать свои страхи, они упорно возвращались. Ему становилось
все яснее, что иначе поступить Коммунистическая держава и не могла. И
выходит, что он, Реминдол, сам облегчал ей это коварное проникновение в
небо Великании!
  Когда прогремело чьюзовское "Я обвиняю!", генерал испугался не того, что в
результате разоблачения аферы пошатнется его положение: можно что-то
придумать, хорошенько надавить на Уайтхэча, и тот, как всегда немножко
поартачившись, все же подопрет своим именем пошатнувшееся здание, если уж
так верит наивный Чьюз в честность своего коллеги! Но ведь там, в
Коммунистической державе, не так наивны: там не поверят ни авторитету
Уайтхэча, не поверят ничему и никому. Для них теперь ясно, что "лучи
смерти" Ундрича, это "чудо XX века", - афера.
  Зато они обладают лучами, да, да, появление их на великанском небе глупо
объяснять одним лишь всеобщим психозом.
  С таким окончательно созревшим решением генерал, вызванный президентом, и
направился к нему на свидание. Он с молчаливым презрением слушал все
иезуитские хитросплетения президента, который возмущался происками
красных, посмевших объявить великое изобретение Ундрича аферой.
  - Впрочем, - говорил господин Бурман, - нет ничего проще сорвать их
происки. Даже сам Чьюз признает авторитет Уайтхэча. Поэтому я попрошу вас,
господин генерал, организовать во главе с Уайтхэчем экспертизу изобретения
Ундрича.
  Генерал молча злился: "Мерзавец! Ни слову не верит из того, что говорит!
Впрочем, если хочет, пусть будет так. Будем соблюдать приличия". И генерал
сказал:
  - Я думаю, господин президент, того, что вы предлагаете, недостаточно.
  - А вы что предложили бы, генерал? - любезно осведомился президент.
  - Доказательства представить Чьюзу иные.
  - А именно?
  - Как изменника, арестовать его.
  - О! - нашелся только сказать президент. После того как произведенный уже
однажды арест Чьюза не привел ни к чему хорошему, эта мысль больше не
приходила в голову президенту.
  - Да, да, арестовать! - решительно воскликнул генерал. - Так же, как я
приказал арестовать изменника капитана Нордиса. К сожалению, мерзавец
скрылся: кто-то его предупредил. Ну, Чьюз не уйдет!
  - А не кажется ли вам, генерал, что это, ну, как бы вам сказать, слишком
возбудит общественное мнение? - осторожно спросил президент.
  - Общественному мнению некогда будет заниматься такими пустяками.
Произойдут события более важные...
  - Что вы имеете в виду? - спросил президент.
  Реминдол встал, вытянулся и торжественно провозгласил:
  - Господин президент! Час настал! Мы сбросим атомные бомбы на столицу и на
жизненные центры Коммунистической державы.
  Президент молча смотрел на генерала. Да, вот человек, который не
поколеблется бросить бомбу. Вот почему Докпуллер поддерживает его. Что ж,
может быть, и в самом деле пришло время? Теперь он, Бурман, -
главнокомандующий, и слава будет принадлежать ему, хотя бы инициатива
исходила от Реминдола.
  А если это принесет не славу, не победу, а поражение? Кто будет отвечать в
первую очередь? Гитлер и прочие ответили головой...
  - Но ведь это война... - нерешительно сказал Бурман. - А это право
парламента... Без него невозможно...
  - Господин президент, этими формальностями мы все погубим! - горячо
воскликнул генерал. - Депутаты утвердят потом, можете в этом не
сомневаться. Зачем терять преимущество внезапности?
  - Это преимущество еще не гарантия победы, - снова осторожно сказал
президент.
  - Но поймите, эта статья Чьюза - сигнал для нападения на нас. Мы не имеем
права бездействовать! Не я один так думаю.
  Бурман понял, что это намек на Докпуллера, и снова задумался. Реминдол
злился: ах какое глупое препятствие! Если бы не было этого Бурмана! Если
бы президентом был уже он, Реминдол!
  - Хорошо, генерал, - сказал наконец Бурман. - Дайте мне двадцать четыре
часа. Я обдумаю. Проконсультируюсь. Ровно через двадцать четыре часа, -
президент посмотрел на свои ручные часы, - в восемь часов сорок пять минут
вечера мы соберемся. Здесь же. Я вызову начальников штабов...
  Все эти 24 часа господин Бурман был в невероятном душевном смятении. Он
вызывал к себе по одному начальников штабов, советовался, но никак не мог
прийти к определенному решению.
  На другой день в 8 часов 45 минут все были в сборе, кроме генерала
Реминдола. Это было неслыханно: опаздывать на такое совещание! Прождали до
9.00, до 9.15 - Реминдола не было! Позвонилив военное министерство, домой,
личному секретарю Бедлеру - министра не было, и никто не знал, где он.
Прождали до 10.30 и, убедившись, что Реминдол не явится, разошлись,
условившись собраться на следующий день, в 9 часов утра.
  Но и на следующий день не было ни Реминдола, ни вестей о нем. Он не
ночевал дома, не появлялся и в министерстве. Единогласно решили вопрос об
атомной бомбе отложить, а исчезновение Реминдола держать в секрете.
Несмотря на это (а может быть, именно благодаря тому, что в совещании
участвовало пять генералов), к вечеру того же дня новая ужасная весть об
исчезновении военного министра облетела всю столицу.
  Прошел еще один тревожный день. Известий о пропавшем министре не было...


13. Жертва таинственных лучей


  ...люди склонны ловить других на удочку и при этом иногда ловятся сами.


  Ч. Диккенс. "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита"


  Генерал Реминдол уехал от президента Бурмана также в чрезвычайно
приподнятом состоянии. Назначенные 24 часа казались ему вечностью. Тут
важна каждая минута, да что там минута - секунда может решить дело, а эта
несчастная тряпка все будет колебаться и советоваться! И подумать, такой
слизняк занимает высший пост в государстве!
  Наконец генерал понял, что эти мысли не дадут ему покоя. Конечно, и ночь
он проведет в бессоннице. Нет, есть только единственный способ,
единственное место, где он может забыться. Анни! Эту девушку он год назад
подцепил в универмаге Конрой и Конрой, устроил ей уютную квартиру, где и
любил иногда отдыхать от бремени государственных забот. Помимо присущих ее
возрасту прелестен, она обладала еще одной: с ней решительно не нужно было
думать.
  И вот в этот беспокойный вечер генерал Реминдол, вынув из кармана ключ,
открыл дверь тайного рая, тщательно скрываемого им от всех, даже от своего
друга - секретаря. К досаде генерала, Анни, которую он не предупредил о
визите, не было дома. Правда, еще не поздно, всего около одиннадцати, но
отсутствие девушки рассердило Реминдола. Вообще он был довольно либерален
и не интересовался, чем занята девушка в те дни и ночи, когда она ему не
нужна, но уж если он приезжал к ней - изволь быть на месте, хотя бы тебя и
не предупредили! Генерал решил остаться и серьезно поговорить с
легкомысленной особой, не умеющей ценить своего счастья!
  Генерал разделся, повесил плащ и мундир в свою половину шкафа (в другой
половине висели платья Анни), вынул пижаму, облачился в нее и разлегся на
диване по-домашнему, положив под голову одну из расшитых подушек. По мере
того как шло время, досада генерала возрастала. Дело подходило к полуночи,
а Анни все не являлась. Изменница! Оставить ей записку: пусть больше не
ждет ни его, ни от него, а возвращается в магазин Конрой, если ей больше
нравится гнуть спину над прилавком.
  Генерал выглянул в окно. Погода стояла отвратительная, сырая; опустился
туман, сквозь который едва просвечивали огни улицы, довольно тихой и
безлюдной в этой отдаленной части города. Нет, погружаться в туман ему не
хотелось. Генерал вернулся на диван. Он дождется...
  Незаметно он задремал. Вдруг его вывел из забытья резкий звук сирены. Было
ли это в действительности или во сне? Сигнал повторился: вопль, полный
ужаса, отчаяния, жалобы, призыва спасаться... Генерал вскочил, от волнения
с трудом попадая в туфли, и бросился к окну. И снова этот душераздирающий
вопль! Вдруг туман прорезал огненный луч... Луч! Сам, своими глазами видел
его, сомнения не было: это был он, луч, таинственный, но настоящий!..
  Генерал выскочил из квартиры, с размаху захлопнув за собой дверь, и
бросился на улицу с диким криком: "Напали! Напали! Коммунисты напали!"




  14. Нить Ариадны


  ...допросы иной раз самого допросчика больше, чем допрашиваемого, с толку
сбивают.


  Ф.М.Достоевский. "Преступление и наказание"



  Анни вернулась домой только после полуночи. Так долго она еще никогда не
задерживалась. Правда, она была свободна, высокий покровитель имел
счастливый характер и не контролировал ее, но свобода ее была довольно
тревожной: каждый раз, запаздывая домой, она боялась наткнуться на
недовольного ее отсутствием генерала. До сих пор обходилось, но сегодня
она слишком увлеклась ухаживаниями молодого лейтенанта.
  Но генерал не приезжал! Снова она выскочила сухой из воды. Быстро сняв
платье и бросив его на кресло, она кинулась под одеяло.
  На другой день у нее было много дел: надо было получить новое платье у
портнихи, сделать покупки в магазинах, побывать у подруги, чтобы
поделиться секретом о новом поклоннике и кстати спросить совета, как
совместить лейтенанта с генералом, и многое другое, столь же важное и
неотложное... Но в вихре всех этих беспокойных дел Анни не могла не
услышать ужасной новости, всполошившей всю столицу: военный министр
генерал Реминдол исчез!
  Услышав ужасную новость, Анни похолодела. Первой ее мыслью было: чем она
заплатит за то замечательное платье, которое в эту минуту она несла в
коробке домой? Потом она подумала и о самом Реминдоле: как-никак у старика
был очень покладистый характер, более удобного покровителя ей вряд ли
найти. Затем мысли ее перескочили на квартиру: неужели придется оставить
эту так заботливо украшаемую бонбоньерку! Но так как Анни была молода,
жизнерадостна, мысли ее, в конце концов, приняли более приятный оборот:
сама собой разрешалась дилемма - генерал или лейтенант?
  Вот почему, когда Анни вернулась домой, она прежде всего занялась новым
платьем, погладила его, примерила (в который раз!), повертелась перед
зеркалом и убедилась, что лейтенант будет сегодня ослеплен. Сняв платье,
она решила повесить его в шкафу не в своей половине, где было тесно и
новое платье могло помяться, а в половине генерала. Она открыла шкаф, и
вдруг руки ее задрожали: в шкафу висели генеральский мундир и плащ. Ноги у
нее подкосились, она еле добралась до кресла и опустилась в него. Новое
платье упало на пол...
  Значит, генерал был здесь? Сначала она испугалась: ее неверность открыта;
потом сообразила: это неважно.
  Она бросилась к шкафу, все перерыла, нашла фуражку генерала, но пижамы не
было. Не мог же он уйти в эту холодную погоду в одной пижаме! Значит, он
похищен. Похищен из ее квартиры! Может быть, уже убит!
  Ужас охватил ее. А вдруг он кому-нибудь говорил о ней и придут сюда,
найдут мундир? Кто поверит, что она ничего не знает? Она уже видела себя в
лапах чиновников из Великанского бюро расследований. Как она сможет
доказать, что она не коммунистка, если она даже толком не знает, что такое
коммунист? Боже мой, она даже не сможет отрицать, потому что не знает, что
надо отрицать. Избавиться, избавиться от этой страшной улики!
  Она вскочила, вынула мундир, плащ, генеральскую фуражку, все тщательно и
поплотнее сложила и зашила в мешок, составленный из двух наволочек, для
тяжести положив внутрь мраморную доску из-под чернильницы (ничего тяжелее
под рукой не оказалось). Получился довольно большой сверток: пожалуй,
возбудит на улице подозрение. А не использовать ли коробку из-под нового
платья? С трудом она втиснула громоздкий сверток в коробку, завязала
шпагатом... Так выглядело вполне прилично: ни дать ни взять, ее новое
платье от портнихи.
  Анни дождалась темноты. Несколько раз она порывалась выйти и снова
сваливалась в кресло. Ноги отказывались служить. Вдруг она подумала, что
будет подозрительно, если слишком поздно понесет коробку: в это вр