С. Розвал
    Лучи жизни 1-2


    ЛУЧИ ЖИЗHИ
    НЕВИННЫЕ ДЕЛА



С. Розвал


                               ЛУЧИ ЖИЗHИ




  История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда
несет в могилу устарелую форму жизни. Последний фазис
всемирно-исторической формы есть ее комедия.

  К. Маркс. "К критике
  гегелевской философии
  права"



  Это первый роман-памфлет дилогии Сергея Яковлевича Розвала "Лучи жизни".
  Второй роман называется "Невинные дела"



                                  Часть I
  ЛУЧИ ЖИЗНИ


  1. "Великий отшельник"

  ...Наука требует от человека всей жизни. И если бы у вас было две жизни,
то и их бы не хватило вам. Большого напряжения и великой страсти требует
наука от человека.

  И.П. Павлов



  С самого утра профессор Эдвард Чьюз был в дурном расположении духа. Это
случалось каждый раз, когда не ладились опыты. Работа, которой он посвятил
двадцать лет жизни и которая, казалось, была уже близка к завершению,
снова натолкнулась на непредвиденные трудности.
  В конце концов, успеет ли он ее завершить? Правда, для своих семидесяти
лет он еще достаточно бодр и, занятый научными работами, меньше всего
думает о смерти. Но в его возрасте смерть приходит и к тому, кто ее не
ждет...
  Джордж Уиппль думал, что увидит лысого старика с острым, пронизывающим
взглядом и высоким лбом, этим классическим атрибутом мыслителя. Но у
профессора была густая седая шевелюра, лоб казался самым обыкновенным, и
глаза вовсе не пронизывали, а смотрели устало и немного грустно (Уиппль
хорошо рассмотрел их, потому что профессор снял очки).
  "И это "великий отшельник", - с невольным разочарованием думал он, - тот
"великий отшельник" (иначе газеты его не называли), который, сделав
несколько блестящих открытий, вдруг уединился в своей лаборатории, как
монах в монастырской келье, и вот уже десятки лет трудится над чем-то
неизвестным, не интересуясь миром и ничего не сообщая о себе?"
  Но если великий ученый не интересуется миром, то мир интересуется им.
  - Профессор, весь мир говорит о ваших работах, как о чем-то совершенно
исключительном, и с нетерпением ждет их результатов.
  - Так что ж, вы пришли меня поторопить? - усмехнулся Чьюз.
  - Нет, но узнать...
  - Вас уполномочил мир?
  Уиппль растерянно замолчал.
  - Вы уверены, что без вашего посредничества я не мог бы сообщить миру о
результатах своей работы? - раздраженно продолжал Чьюз. - Благодарю, что
пришли на помощь - не знаю только кому: мне или миру? Должен, однако,
огорчить вас, и, поверьте, сам я огорчен еще больше - сообщить мне пока
нечего.
  - Если даже нет окончательных результатов, все же очень интересно знать,
над чем вы сейчас работаете...
  - Господин журналист, вы чрезмерно назойливы даже для вашей профессии.
Поражаюсь, как мой друг мог дать вам рекомендацию...
  - Профессор, я журналист только по необходимости. Вообще же я
студент-медик. Ваш друг знает, что для того, чтобы учиться, я должен
зарабатывать в газете. Поэтому он и дал мне рекомендательное письмо. Кроме
того (журналист лукаво улыбнулся), он считал, что пусть вас лучше
интервьюирует медик, чем чистокровный журналист. Уверяю вас, профессор, я
сумею отлично понять все, что вы мне скажете, - я слушаю лекции уже два
года.
  - О да, это очень много, молодой коллега!
  В ироническом тоне профессора уже сквозили добродушные нотки. Все же он
неодобрительно заметил:
  - Когда я учился, мне тоже приходилось зарабатывать. Но никогда, слышите,
никогда, я не опускался до работы в газете. Это не место для человека,
любящего науку!
  - Профессор, я очень на вас рассчитываю, - продолжал журналист, пропустив
мимо ушей замечание Чьюза. - Редактор обвиняет меня в том, что моя научная
информация скучна. А разве в науке бывают такие сенсации, как в ночных
происшествиях или в футболе? Но я уверен, профессор, что ваши работы
сенсационны!
  - Вроде футбола? - рассмеялся профессор.
  Положительно, этот болтун начинал ему нравиться.
  - Нет, конечно, я не то хотел сказать, - несколько смутился репортер. - Я
знаю, ваши работы - самая настоящая, самая высокая наука. Но именно
поэтому они и должны дать поразительные, сенсационные результаты.
  "Что он, попросту льстит?" - подумал ученый, бросая на студента быстрый
взгляд из-под очков. Но лицо его собеседника дышало такой неподдельной
искренностью, что старик окончательно смягчился.
  - Вот что, молодой коллега, - сказал он уже вполне доброжелательно, -
все-таки пока мне нечего вам сообщить. Но обещаю в свое время позвать вас.
Оставьте свой телефон.
  - Я очень благодарен, профессор, но позвольте хоть один вопрос, что вы
думаете о последней статье профессора Чьюза-младшего?
  - Не знаю, о чем вы говорите, - враждебно насторожился профессор. Хотя он
был обижен на сына, но все-таки с неодобрением отметил фамильярность
репортера. Обычно их действительно называли старшим и младшим, но для
этого неоперившегося птенца профессор Эрнест Чьюз - не "младший"!
  - Статья наделала много шуму, разве вы ее не читали? - удивился репортер.
  Он достал из кармана газету и протянул ее Чьюзу.
  - Не имею времени для газет, да и не интересуюсь ими! - отрезал профессор.
  Все-таки он взял газету, но с такой брезгливостью, точно боялся
испачкаться.
  - Странное место для научной статьи! - пробормотал он, рассматривая газету
сквозь очки.
  - В том-то и дело, что она не научная!
  - Так зачем же вы мне ее даете? - раздраженно крикнул ученый и швырнул
газету на ковер.
  Журналист опешил: все-таки это была статья сына, неужели профессор ее не
читал и не хочет прочесть? И неужели он должен ни с чем уйти от этого
ученого чудака? Старик испортит ему карьеру, в редакции его засмеют, если
он вернется с пустыми руками...
  - Если статья и не чисто научная, то все-таки о науке, - торопливо сказал
он. - В ней утверждается, что наш социальный строй завел науку в тупик: он
не дает ученым достаточно средств для работ, он не использует на благо
человечества всех возможностей и достижений науки и, наоборот, многие
достижения использует во вред.
  - Чепуха! - сердито отрезал профессор. - Чепуха! Постоянные жалобы
неудачников, не создавших ничего ценного и озлобленных тем, что их не
признают. "Ученым не дают достаточно средств", - передразнил он. -
Конечно, не каждый может сразу их получить. Но докажи, что твои работы
ценны, и будешь все иметь. У меня тоже вначале ничего не было, но это не
помешало мне сделать крупные открытия, добиться известности, а теперь для
меня вопрос о средствах уже не существует.
  Журналист на мгновение оторвался от блокнота и подлил масла в огонь:
  - Автор призывает ученых отказаться, как он пишет, от "священного
принципа" политической индифферентности.
  - А-а, старые песни! Узнаю Эрнеста Чьюза! - воскликнул старик еще более
сердито. Пробежав в возбуждении несколько раз мимо стола, он нагнулся за
газетой (репортер вскочил и услужливо подал ее профессору), вернулся в
кресло и погрузился в чтение.
  Журналист, сам того не подозревая, ударил старика по больному месту: как
раз из-за этого у него произошел разрыв с сыном. И теперь, все более
внутренне раздражаясь, старик находил в статье именно те мысли, против
которых в свое время сражался.
  - Чепуха! Все это чепуха! - повторял он, сердито отбрасывая газету. - Все
эти политики, философы, моралисты не способны понять главного. Спорят о
том, как достичь справедливости - реформами, революцией или
самосовершенствованием. А что такое справедливость, спрашиваю я вас? Дышат
люди справедливо или нет? Злые они или добрые, когда дышат?
  Старик снял очки и уставился на репортера, как бы ожидая ответа. Тот
молчал, стараясь понять, что значит этот странный вопрос.
  - Ну, что ж вы молчите? - прикрикнул на него старик.
  - Простите, профессор, я не совсем понимаю... - виновато улыбнулся
журналист.
  - То-то и есть, что не понимаете! Едва начинают говорить о людях, сейчас
же наклеивают им ярлыки либо злых, либо добрых. А они не то и не другое.
Вы думаете, почему они из-за воздуха не дерутся - потому что добрые? А
из-за хлеба дерутся, потому что злые? Почему они золото копят, а воздух не
копят?
  - Но ведь это воздух... - растерянно возразил журналист. - Слава богу, его
хватает.
  - А-а, в том-то и дело! - торжествующе воскликнул профессор. - Вот и
сделайте так, чтобы людям всего хватало. Тогда они перестанут драться,
копить, бедствовать. Не в человеке дело, а в природе. Природа дала
человеку в избытке только болезнь, а всего нужного недодала. Ничего против
этого ни моралисты, ни политики не поделают. Дать все в изобилии и
уничтожить болезни может только одна наука! Не моралисты и не
революционеры спасут человечество, а мы, ученые. Остальные только болтуны.
Справедливости людей не научишь и силой ее не насадишь - она может только
сама собой прийти при изобилии.
  - Замечательно! - восхищенно воскликнул журналист, едва поспевая
записывать. Он был в самом деле восхищен - не столько мыслями ученого,
сколько тем, что выудил целое интервью.
  Он даже схватился было за аппарат, но фотографироваться для газеты ученый
категорически отказался.
  Уиппль мчался в редакцию "Свободы", не чуя под собой ног от радости. А на
профессора Чьюза разговор произвел совсем другое действие. Как только
репортер исчез, возбуждение, владевшее стариком, сменилось крайним
упадком. Обмякший, осунувшийся, посеревший, сидел он в кресле и невольно
вспоминал, как разошелся со своими учениками... с сыном... Остался один...
совсем один...
  Нет, профессор Чьюз не гордился своим положением отшельника. Он жестоко
страдал, скрывая это от всех, даже от самого себя...



  2. Добровольное заключение


  Быть уверенным, что открыл важный научный факт, гореть лихорадочным
желанием оповестить о том весь свет и сдерживать себя днями, неделями,
порою годами; вступать в борьбу с самим собою, напрягать все силы, чтобы
самому разрушить плоды своих трудов, и не провозглашать полученного
результата, пока не испробовал всех ему противоречащих гипотез, - да, это
тяжелый подвиг.

  Л. Пастер



  Джордж Уиппль не ошибся: интервью с профессором Чьюзом-старшим, его резкая
отповедь сыну наделали в научных кругах не меньше шума, чем статья
профессора Чьюза-младшего. В мыслях, высказанных стариком, ничего
необычного не было, но самый спор между двумя крупными учеными - отцом и
сыном - не мог не привлечь общего внимания.
  Интерес к этому спору возрос еще больше после того, как появилась вторая
статья профессора Чьюза-младшего.
  Уиппль ликовал: разве не он породил эту бурю? Правда, отец и сын ни разу
не назвали друг друга, но в этом была даже особая острота.
  Схватив новую статью, Уиппль понесся к профессору Чьюзу-старшему. Но его
ждало жестокое разочарование: профессор не принимал. Как он ни настаивал,
но поделать ничего не мог - старый слуга заявил, что хозяин неделю тому
назад заперся в лаборатории и никого, даже его, своего постоянного
помощника, к себе не пускает.
  - Как заперся? - изумился репортер.
  - Как обычно запираются, - флегматично ответил старик, не пускаясь в
дальнейшие подробности.
  Однако он сразу оживился, когда репортер объяснил, как важно знать всему
миру, что происходит со знаменитым ученым, и как мир в лице его,
журналиста Джорджа Уиппля, хорошо заплатит тому, кто поможет это узнать.
Что ж, сказал слуга, принимая деньги, пожалуй, он расскажет все, что
знает. Не думайте, что он жаден - нет, он живет у профессора в полном
довольстве, профессор очень добр, неправда, будто у него плохой характер.
Но он всегда занят важными делами и, понятно, не думает о том, что
станется с его слугой, если он, профессор, упаси боже, умрет раньше. Вот
почему приходится самому о себе заботиться и понемногу делать сбережения...
  Уиппль вполне одобрил предусмотрительность старика, пообещав и впредь
содействовать увеличению его сбережений, если тот будет сообщать ему
кое-какие сведения о работе профессора. Итак, как и почему он заперся?
  Да очень просто: велел вынести из лаборатории всех зверюшек, запасся
консервами и водой и даже пищи со стороны не принимает.
  - Да жив ли он? - встревожился репортер.
  - А кто ж его знает? Велел себя не беспокоить, пока сам не выйдет.
  - Вот что, милый Роберт, - так ведь, кажется, зовут вас? - позвольте-ка я
гляну в замочную скважину. Миру чрезвычайно важно знать...
  - Дверь изнутри закрыта металлической занавесью, - возразил старик.
  - А можно с профессором поговорить по телефону?
  - Телефон снят.
  Дело принимало все более таинственный оборот.
  - Милый Роберт, - взмолился репортер, - окна дома, кажется, не очень
высоко над землей. Что, если бы приставить лестницу и незаметно заглянуть
внутрь? Миру чрезвычайно важно...
  - Окна тоже с металлическими занавесями, - с прежней флегматичностью
сказал старик.
  - Как, и двери и окна? - все более удивлялся репортер.
  - И стены, и потолок, и даже пол. Не заметили? Это потому, что он под
ковром. Как рубильник повернуть, сейчас же на все надвигаются
металлические занавеси. Прямо страх берет, когда внутри стоишь: будто
попал в какую-то железную коробку.
  - Что же, профессор так и сидит в этой железной коробке?
  - Да, так и сидит вот уже неделю, - подтвердил старик.
  Уипплю не удалось узнать больше ничего. Слуга уверял, что и сам больше
ничего не знает. Все было непонятно, странно, таинственно, почти
фантастично, - словом, как нельзя больше подходило для газеты.
  В "Свободе" тотчас же появились захватывающие "шапки":
  ЗАГАДКА УЧЕНОГО
  Ппрофессор Чьюз-старший заключил себя в стальную коробку. Он никого не
впускает, снял телефон и не выходит уже неделю.
  Жив ли ученый?
  В самом деле, - жив ли он? С каждым днем, по мере того как длилось
таинственное заключение, все большее число людей задавало себе этот
вопрос. Уиппль в двадцатый раз помещал в газете подробное описание
лаборатории, причем с каждым разом странные аппараты приобретали все более
таинственный вид. К дому профессора, расположенному за городом, приезжал
уже не один Уиппль, и все осаждали старого Роберта. Слуга, в сущности, не
мог рассказать ничего нового, но, уступая настойчивости репортеров (и,
главное, имея в виду увеличение своих сбережений), в различных вариациях
повторял уже известные всем сведения. На опасливые же вопросы репортеров,
жив ли ученый, он отвечал с неизменной флегматичностью:
  - А кто ж его знает? Велел не беспокоить!
  Слуга свято выполнял это распоряжение: он сам не беспокоил хозяина и не
позволял беспокоить его тем ретивым журналистам, которые собирались
стучать в дверь лаборатории. Сам он, видимо, очень мало беспокоился о
судьбе хозяина: может быть, многолетняя служба у Чьюза приучила его ко
всему, а может быть, он попросту ничего не имел против того, чтобы
заключение продлилось подольше - для его сбережений это было бы очень
полезно.
  Он так никого и не подпустил бы к двери, если бы к концу второй недели
общее беспокойство не достигло крайней степени. Газеты прямо писали, что
трудно предположить, чтобы ученый столько времени провел в добровольном
заключении. Он, несомненно, либо уже мертв, либо находится в тяжелом
состоянии и не может ни выйти, ни позвать на помощь. При таких
обстоятельствах ждать просто бесчеловечно. Необходимо во что бы то ни
стало открыть дверь лаборатории.
  В дело вмешалась полиция. Перед ней старому Роберту пришлось отступить.
Полицейский чиновник в сопровождении журналистов и двух специально
приглашенных ученых торжественно приблизился к двери. Он основательно
постучал и потребовал, чтобы профессор открыл или, по крайней мере,
отозвался. Но профессор молчал. Тогда по распоряжению чиновника замок был
взломан и дверь открыта. Роберт оказался прав: за дверью была сплошная
стена металла. Репортеры моментально запечатлели ее на фотопленках.
Полицейский возобновил стук, но профессор по-прежнему молчал. Был вызван
мастер по взлому сейфов. Он установил свой аппарат и приготовился,
расплавив металл, прорезать в стене отверстие, достаточное для того, чтобы
проникнуть в лабораторию.
  Как вдруг...



  3. "Лучи жизни"


  Как наша прожила б планета,
Как люди жили бы на ней
Без теплоты, магнита, света
И электрических лучей?
  Что было бы? Пришла бы снова
Хаоса мрачная пора.
  Лучам - приветственное слово.
  А солнцу - громкое ура!

  А. Мицкевич. "Четыре тоста"


  Металлическая стена отодвинулась, и представший перед изумленными гостями
профессор Чьюз спросил:
  - Вы стучали? Что вам угодно?
  - Профессор, вы живы? - в один голос воскликнули журналисты.
  - Мне, кажется, жив, - сказал ученый. - Впрочем, со стороны виднее.
  - Нам тоже кажется, - не очень решительно заметил чиновник. - Но только
что мы в этом сомневались.
  - Так смотрите внимательнее! - засмеялся Чьюз. - Может быть, я только
призрак.
  - Профессор, как я рад видеть вас живым и невредимым! - отстранив
полицейского, бросился к Чьюзу Джордж Уиппль.
  - А, молодой коллега из "Свободы"! Я, кажется, обещал вас вызвать. Почему
же вы не дождались? Впрочем, на этот раз мне есть что сообщить. И уж если
вы готовы были прогрызть стену, лишь бы навестить меня, попрошу вас в
лабораторию.
  Широким жестом гостеприимного хозяина Чьюз пригласил всех в большой
светлый зал. Гости поспешили войти и в нетерпении окружили профессора.
  Но Чьюз не торопился. Он затеял долгий разговор с коллегами об их работах,
и, хотя те гораздо более интересовались работами Чьюза, его неоспоримый
авторитет не позволял им обратиться к нему с расспросами.
  Уиппль, не связанный этими условностями, улучил удобную минуту и взмолился:
  - Профессор, не томите! Что значит ваше заключение? Что вы открыли?
Ручаюсь, что-то очень важное!
  Репортеры, уже давно признавшие бесспорное первенство Уиппля, как старого
знакомого профессора, поддержали его одобрительным гулом.
  - Я не намерен делать тайны из своего открытия, - ответил профессор. -
Боюсь, однако, что мои объяснения не всем будут понятны: я вижу здесь
много журналистов. Постараюсь говорить по возможности популярно.
  К какой области относится мое открытие (или изобретение - не знаю, какое
слово сюда более подходит), вы в общем представляете. Как бактериолог, я
ставил перед собой задачи борьбы с инфекционными болезнями, которые до сих
пор представляют проклятие человеческого рода и уносят миллионы жизней.
  Каким образом до сих пор шла эта борьба? Наиболее древний и вместе с тем
наименее совершенный способ - введение в организм лекарственных веществ.
Другой метод, теперь широко распространенный, - прививка. Сущность его вам
известна: в организм вводятся либо убитые, либо настолько ослабленные
микробы, что поражение их предопределено. Но они мобилизуют против себя
все силы организма, создавая иммунитет - крепость, неприступную для
микробов. Другой вариант прививок - введение сыворотки, то есть
противоядия, выработанного организмом животного против искусственно же
введенных микробов. Наконец мы пользуемся борьбой между микробами. В
организм вводятся бактериофаги, эти пожиратели бактерий, и антибиотики -
вещества, вырабатываемые одними бактериями в борьбе против других. Таков
получивший уже широкую известность пенициллин. На помощь медицине пришла
также химия. Эрлих искал и нашел химические вещества, непосредственно
убивающие в организме спирохету. Трудность задачи, которую он преодолел,
заключалась в том, что многие вещества убивают вместе с микробами и самого
больного. Но вы знаете, что для уничтожения микробов применяются
химические вещества, опасные и для человека. Конечно, они направлены
против тех микробов, которые находятся вне человеческого организма. Вы
понимаете, что я говорю о дезинфекции. Если бы удалось в профилактических
целях периодически производить повсеместную дезинфекцию, возможно,
инфекционные болезни уже были бы изгнаны. К сожалению, на базе химии это
вряд ли возможно.
  Как бы то ни было, болезни продолжают свирепствовать. Трудность бор