, сказал, что убийство беззащитных
женщин и детей неугодно богу.
  Джон от изумления онемел. Боже мой, что же, и священник - коммунист? Том с
молчаливой усмешкой смотрел на Джона. Дора, воспользовавшись
замешательством мужа, подошла к Тому и взяла у него лист.
  - Не смей, не смей! - закричал Джон и бросился к Доре. - Сейчас же отдай!
  Дора внезапно юркнула в соседнюю комнату и захлопнула дверь перед самым
носом Джона. Щелкнул ключ. Джон принялся яростно колотить кулаками в дверь.
  - Да перестань ты! - раздалось из-за двери. - Я уже подписала.
  - Я тебя не выпущу, - в неистовстве кричал Джон. - Я изорву его в клочья!
  Том постоял, подумал и тихонько вышел. Он решил подождать в саду, пока
кончится семейная сцена. Обобьет Джон немного кулаки, поостынет, не станет
же он взламывать дверь и колотить Дору! А посмеет - придется прийти на
помощь, ничего не поделаешь.
  Прислушиваясь к крикам Джона, Том медленно спустился по лестнице и вышел в
сад. Вверху, на втором этаже, открылось окно, и оттуда вылетела бумага.
Том поймал ее. Это было воззвание. Внизу колонки подписей стояла подпись
Доры. Том посмотрел вверх. Из окна выглядывало улыбающееся лицо Доры.
  - Молодчина Дора! - воскликнул Том. - Что же, мне подождать? Не будет он
драться?
  - Иди, иди! Без тебя он скорее утихомирится, - поспешно сказала Дора и
захлопнула окно. Том ушел.
  Более двух недель не показывался он к Джерардам: надо было дать остыть
Джону. Впрочем, у них было все благополучно: Майк почти ежедневно забегал
к дяде Тому. Джон по-прежнему трудился в садике, благоустраивая свой
маленький мирок. С Дорой он постепенно помирился, но воззвание так и не
подписал.
  Потом начались события на заводе, и Тому было не до Джона. Затем он узнал
от Майка, что отец уехал "в гости к президенту". И, наконец, только на
вокзале Том встретил Джона, с триумфом вернувшегося из столицы.


4. Сила принципов


  "Принципы! - думал он, - ведь в основном - это карман! И, черт побери,
когда же люди перестанут притворяться, что это не так!"


  Дж.Голсуорси. "Современная комедия"



  Прошло около месяца с тех пор, как Джон Джерард вернулся из поездки в
столицу. Медианский прожекторный завод заканчивал выполнение старых
заказов и должен был остановиться на переоборудование. А соглашение между
администрацией и рабочим союзом о ставках на время остановки все еще не
было достигнуто.
  Председатель и директор "Прожекторного общества" (вошедшего теперь в
"Корпорацию Лучистой Энергии") господин Оскар Прукстер всю вину возлагал
на рабочих. Он не мог себе представить, как можно платить рабочему за то
время, когда тот не работает. Те полтора месяца, на которые завод надо
было остановить для переоборудования, господин Прукстер соглашался
полностью оплачивать занятых на этих работах, больше того: соглашался
платить двадцать процентов тем, кто будет сидеть сложа руки и отдыхать.
Разве это не благодеяние, не щедрость? Правда, вызывалась она тем, что
директор не хотел терять своих квалифицированных рабочих: набрать их потом
или подготовить новых стоило бы дороже. Двадцать процентов господин
Прукстер считал подходящей ценой за это, требование же пятидесяти
процентов возмущало его своей дерзостью. То обстоятельство, что он авансом
получил, как выражался генерал Реминдол, "хороший куш", не могло изменить
деловых принципов господина Прукстера. Он был уверен, что своего добьется
- улице рабочие предпочтут двадцать процентов заработка - и потому
особенно не волновался. Правда, на всякий случай поговорил по телефону со
знакомым полковником в Комбии, который, помимо военной карьеры,
интересовался коммерческими делами, почему и приобрел при посредстве
господина Прукстера некоторое количество акций "Корпорации Лучистой
Энергии". Полковник прислал в Медиану эскадрон кавалерии, конечно, по
соображениям внутренней дислокации частей своего полка - к событиям на
заводе это не имело отношения. Но Прукстер почувствовал себя еще спокойнее.
  Зато Джон Джерард, чем ближе надвигался роковой день остановки завода,
приходил все в большее волнение. Он не мог представить себе, что президент
забыл о своем обещании. Наконец наступил день, когда Джон почувствовал,
что он не смеет оставаться равнодушным зрителем. Он должен закончить то,
что начал. Он был у президента - теперь он пойдет к хозяину. Всегда лучше
идти на самый верх, если, конечно, это возможно, - ну, а ему это можно: он
был у самого президента.
  Итак, захватив все исторические номера газет, где он беседовал, обедал,
курил и плавал с президентом, Джон Джерард направился в главную контору,
прямо к господину. Прукстеру. Но странное дело: хотя он убеждал себя, что
господин Прукстер - это много ниже и мельче президента республики, он
чувствовал, что мурашек на спине у него вскакивает куда больше, чем в тот
момент, когда он вступал в президентский дом. У господина Прукстера ему
довелось быть лишь один раз, несколько лет назад, во время войны, когда
вместе с рабочей делегацией он подносил своему патрону подарок по случаю
производства его в полковники. Господин Прукстер принял всех очень
милостиво, но посмотрел на Джона Джерарда примерно таким же взглядом,
каким Джон смотрел у себя дома на кухонную табуретку, которая замечательна
только тем, что прослужила много лет. И вот теперь Джону вспоминался этот
взгляд - не гордый, не презрительный, не уничтожающий, а равнодушно не
замечающий, и при этом воспоминании ему очень хотелось повернуть назад.
  Однако он преодолел малодушие и явился пред ясные очи Сивиллы Утайф,
личной секретарши господина Прукстера. Но свои ясные очи она подняла не
раньше, чем Джон Джерард убедил ее, что он именно тот самый, который ездил
к президенту (для чего он и продемонстрировал строгой секретарше
соответствующие фотографии). Сивилла даже мило улыбнулась, и Джон успел
рассмотреть, что очи у нее не столь ясные, сколько подведенные, а на свое
лицо она убила уйму красок. Он подивился вкусам богачей - известно было,
что обязанности личной секретарши не заканчивались в деловом кабинете
патрона.
  Сивилла вскоре вернулась и сообщила, что у господина Прукстера нет времени
для того, чтобы принимать господина Джерарда.
  - Странно... у президента было, - обиженно заметил Джерард.
  - А вы опять поезжайте к президенту, - лукаво сказала Сивилла.
  - Я не шутить пришел сюда... - мрачно бросил Джон и повернулся уходить.
  - А я не шучу, - мило улыбнулась Сивилла.
  Так как Джон действительно пришел не шутить, ему больше ничего не
оставалось, как повернуться и уйти.
  "Ладно, я покажу! - злобно подумал он по адресу Прукстера. - Меня сам
президент принимал, а он..." И Джон побежал на телеграф. Телеграмма его
Бурману была коротка: "Хозяин прожекторного завода отказывается от
уступок. Забастовка неизбежна. Помня ваше обещание, прошу о помощи.
Свидетельствую почтение вашей уважаемой супруге. Джон Джерард".
  Телеграмма успокоила его: президент вмешается. Однако нельзя было
бездействовать. Если не удостоил приемом Прукстер, что ж, надо, по крайней
мере, поговорить с Тинтерлом. Господин Тинтерл был ближайшим
административным помощником директора: он ведал личным составом, приемом и
увольнением рабочих. Этот вершитель тысяч судеб выглядел добродушным
старичком, здоровым, розовощеким и всегда веселым. Говорили, что полное
отсутствие совести у господина Тинтерла много содействовало его
пищеварению и тем самым цветущему здоровью, столь завидному в его
возрасте. Когда к господину Тинтерлу являлся какой-нибудь сорокалетний
искатель работы со впалой грудью, с землистым цветом лица, помощник
директора даже не тратил слов на отказ, зато весь вид его, румяный и
пышный, красноречиво-укоризненно говорил неудачнику: "Молодой человек! Да
разве вы можете работать? Почему вы были так небрежны по отношению к
своему здоровью? Стыдно! Посмотрите на меня! Я куда старше вас!"
  Тинтерл хорошо знал Джерарда и принял его. Едва Джон появился на пороге
кабинета, веселый старичок радостно приветствовал его:
  - А, Джерард! Наш герой! С самим президентом мылся!
  Джон опешил. Такая фамильярность по отношению к президенту неприятно его
поразила.
  - Ах, Джерард, ну и ловкач! Откатал какую штуку! А мы-то считали его
лояльным рабочим... - И Тинтерл принялся хохотать, точно услышал самый
свежий анекдот. Он был расположен к смешливости.
  Джерард обиделся.
  - Что же тут нелояльного? - недовольно спросил он. - По-моему, наоборот. А
по-вашему, господин Тинтерл, лучше, чтобы коммунисты втравили рабочих в
забастовку?
  Господин Тинтерл перестал смеяться и сказал очень серьезно и веско:
  - По-нашему, Джерард, не должен жаловаться тот рабочий, который проработал
у нас двадцать лет и не видел ничего, кроме добра. Да и кому жаловаться?
При чем тут президент? Мы предприятие частное.
  Джерард стал убеждать, что он вовсе не жаловался, цель у него была другая:
предотвратить забастовку. У рабочих настроение твердое: если администрация
не уступит, пойдут за коммунистами.
  - Ну, в эти дела я не путаюсь, - зевнул Тинтерл. - Об этом говорите с
патроном. А вам скажу, что о вас мы мнение изменили. Да. И я подумываю о
том, чтобы из списка оставляемых на переоборудование вас вычеркнуть. Вот,
видите... - И Тинтерл показал Джерарду список. Против фамилии Джерарда был
выведен красным карандашом большой вопросительный знак.
  Этот красный крючок так и вцепился в сердце Джона. Квалифицированный
мастер, он считал свое место на работах по переоборудованию завода
обеспеченным. А теперь ему грозило остаться лишь с двадцатью процентами
ставки. Черт дернул его ехать к президенту! Будет ли от этого прок - еще
неизвестно, а себе навредил! С этими мрачными мыслями Джон уныло побрел
домой.
  Между тем в своей обиде на Прукстера Джон был не совсем справедлив: кто
знает, может быть, хозяин и принял бы, приди он в более удачный момент, -
теперь же Прукстер был совершенно точен, ответив, что у него нет времени
принять господина Джерарда. Дело в том, что незадолго до прихода Джерарда
господин Прукстер вызвал секретаршу и распорядился:
  - Госпожа Утайф, пригласите Фрейлингтона. Да скажите ему, что срочно.
  - Слушаю, господин Прукстер, - ответила секретарша. Отношения между
патроном и секретаршей были более тесные, чем требовалось по службе, но на
службе господин Прукстер признавал только официальный тон.
  И вот, когда так неудачно явился Джерард, в кабинете директора уже
восседал председатель местного рабочего союза господин Фрейлингтон.
Разговор был настолько конфиденциальный и щекотливый, что, едва секретарша
ввела гостя, патрон сказал ей:
  - Я вас не задерживаю, госпожа Утайф. Стенограммы не потребуется. - Затем,
обратившись к гостю, директор расплылся в улыбке: - Чрезвычайно рад видеть
вас, господин Фрейлингтон. Поверьте, я глубоко огорчен, что между нами
возникли разногласия. Я думал, мы все же сумеем договориться.
  - Очень прискорбно... - согласился господин Фрейлингтон. - Но договориться
- это зависит от вас.
  Лицо у господина Фрейлингтона действительно было прискорбное: длинное,
вытянутое и безнадежно унылое. В кругу близких друзей председатель
рабочего союза объяснял это профессиональной травмой: попробуйте,
поманеврируйте между молотом и наковальней, между боссами и рабочими -
каждого сплющит!
  Господин Прукстер привык к устоявшемуся пессимизму этого рабочего деятеля
и поэтому продолжал беседу в игриво-серьезном тоне.
  - Послушайте, господин Фрейлингтон, - сказал директор, заглянув в
бесцветные глаза гостя, - признайтесь откровенно, между нами, конечно, -
требования рабочих необоснованны. Отдыхать полтора месяца да еще получать
двадцать процентов...
  - Трудно отдыхать на пустое брюхо... - уныло протянул Фрейлингтон, и его
лицо еще больше вытянулось.
  Прукстера несколько покоробило грубое слово. Однако он и виду не подал.
  - Вы преувеличиваете, господин Фрейлингтон, - сказал он так же ласково. -
Пумферц, господин председатель Федерации Труда, находит мои условия вполне
приемлемыми, и полагает...
  - Пумферц, Пумферц! - презрительно перебил председатель. - Ему легко из
столицы командовать. Попробовал бы он здесь посидеть, на нашем вулкане...
  - А если мы немного накинем? - спросил директор и хитро прищурился.
  - Например? - на лице председателя появилось оживление.
  - Ну, вместо двадцати процентов дадим тридцать.
  - Не выйдет... - на лицо набежала прежняя унылость. - Поверьте, господин
Прукстер, рад бы душой. Но рабочие... Приходится считаться.
  - Не скромничайте, господин Фрейлингтон. Руководство тоже кое-что значит.
Не вас учить.
  - Не всегда можно рисковать своим престижем. Да и к чему?
  - Ну что ж, вам виднее. А жалко. Рабочие только потеряют от забастовки.
  - Возможно, - печально согласился Фрейлингтон. - И все же...
  - Да, у меня еще к вам дело. Вам известны мои взгляды на необходимость
гармонического сотрудничества капитала и труда. У меня многие рабочие
имеют акции, вы это знаете. Обидно, что они оказались так неблагодарны.
Так вот. Теперь мы - акционеры "Корпорации Лучистой Энергии". Мне кажется
справедливым просить вас принять небольшой пакет акций.
  - По какому курсу? - Унылости на лице председателя как не бывало.
  - Пустяки, стоит ли об этом говорить! - небрежно бросил Прукстер. -
Как-нибудь сочтемся. Мы пойдем вам навстречу. Вот только бы с этой
забастовкой... Неужели, в самом деле, нельзя убедить рабочих?
  - Трудно, очень трудно, господин Прукстер... - Лицо вытянулось. - Если бы
еще набавить...
  - Ну нет, больше некуда! - недовольно сказал Прукстер. Он действительно
считал свою уступчивость пределом щедрости, да и уступил только потому,
что генерал Реминдол одолел телефонными звонками и требованиями уладить
дело.
  - Видите ли, важно дело поставить психологически правильно. - Председатель
понизил голос и придвинулся к Прукстеру. - Скажем, мы с вами согласимся
между собой на тридцать пять. Так, негласно. А официально вы предложите
тридцать. Мы не соглашаемся, настаиваем: тридцать пять. Вы не уступаете.
Мы грозим забастовкой. Вы вынуждены уступить... Психологический эффект: мы
победили!..
  - Да, понимаю... - Прукстер склонил свой седой ежик. - Так что же, можно
сделать так: согласимся окончательно на тридцать, а для начала я предложу
двадцать пять... Тот же эффект...
  - Тридцать пять лучше бы...
  - Вы, видимо, господин Фрейлингтон, не хотите соглашения...
  - Ну хорошо, попробуем... - торопливо сказал Фрейлингтон. - Поручиться
нельзя, но... Только вот что: заранее о надбавке не сообщайте. Надо
подготовить, а уже на собрании...
  - Как вам угодно...
  Итак, разговор шел действительно настолько важный, что Прукстеру было не
до Джона Джерарда. Конечно, Джерард не мог знать об этом разговоре. Он
узнал о нем на следующий день, но в несколько другой редакции, когда был
приглашен к председателю союза Фрейлингтону.
  Господин Фрейлингтон прежде всего сказал господину Джерарду, что его
чрезвычайно заботит создавшееся положение. Если забастовка начнется, она
очень больно ударит по рабочим. Желать забастовки могут только коммунисты,
потому что они надеются извлечь из нее пользу для себя.
  Хотя Джерард так же привык к унылому выражению физиономии Фрейлингтона,
как путники к неизменному пейзажу пустыни, все же, глядя на это лицо,
нельзя было не посочувствовать огорчению этого достойного деятеля.
"Благородный человек!" - невольно подумал Джон.
  - Неужели мы должны выдать рабочих с головой коммунистам, как вы думаете,
Джерард? - проникновенно глядя на Джона, спросил председатель.
  - Оно-то нет, - согласился Джон, - да только и двадцать процентов нельзя...
  - Еще бы, я понимаю... - подхватил Фрейлингтон. - Нет, на двадцать
процентов мы не пойдем. Уж тогда действительно будем драться, как львы! -
Председатель, очевидно, хотел придать своему лицу выражение львиного
мужества, но лицо плохо поддавалось...
  - Придется... - мрачно сказал Джон.
  - Но, с другой стороны, Джерард, на пятьдесят рассчитывать нельзя. Я
зондировал почву... Говорил с Прукстером. Он показал мне кое-какие
документы... Действительно положение компании трудное...
  - А субсидия? - спросил Джон, исподлобья взглянув на председателя. - На
заводе все говорят, что Прукстер получил миллионы.
  - Вы этому верите? - Фрейлингтон даже попытался усмехнуться. -
Коммунистический трюк! Право, я не думал, что вы так легковерны.
  - А что же тут неправдоподобного?
  - Посудите сами: стал бы Прукстер рисковать, если бы не крайность...
Как-никак забастовка и его ударит по карману... Зачем это ему, если бы он
получил субсидию... Видно, вы верите этому Бейлу по-родственному.
  - Да уж, родственник... На мою голову... - с искренней неприязнью сказал
Джон. - Я его на порог не пускаю.
  И хотя это было не совсем точно, Джон не почувствовал никакой неловкости:
в сущности, таково было его постоянное желание, только как-то само собой
выходило, что Том все-таки переступал порог дома Джерарда.
  - Видите, зондаж мне кое-что дал, - продолжал между тем Фрейлингтон. - Я
очень настаивал, говорил, что настроение у нас твердое, мы не уступим.
По-моему, Прукстер почувствовал это и готов согласиться на двадцать пять.
  - Да что вы? - радостно воскликнул Джон, но сейчас же сдержал себя: - Мало.
  - Конечно, мало. Я очень рад, что мои мнения совпадают с мнениями массы.
Мы должны добиваться большего. И вы должны помочь, Джерард...
  - Чем я могу?
  - Вы цеховой делегат. Ваш авторитет... Вы были у президента. Я обращусь и
к другим благоразумным делегатам... Не к коммунистам, конечно...
  - Хорош авторитет, - горько усмехнулся Джон. - Тинтерл собирается
вычеркнуть из списка оставляемых на переоборудование. Как раз за поездку к
президенту...
  - Ну, это глупости! - в негодовании воскликнул Фрейлингтон. - Я с ним
поговорю. Можете считать, что улажено. Слово председателя.
  - А что же можно сделать? - спросил Джон. Обещание Фрейлингтона очень
подбодрило его: слов на ветер такой солидный деятель не бросает.
  - А вот что. Давайте рассудим, чего мы можем добиться. Но по-деловому,
реально... О пятидесяти процентах забудем. И сорока не добьемся. Ну, а
если, например, тридцать? На двадцать пять он почти согласен, до тридцати
недалеко. Но нужно, чтобы исходило не от меня, а от массы, понимаете,
Джерард? - Фрейлингтон внимательно посмотрел на собеседника. - Да и для
Прукстера так внушительней, скорей уступит... И потом эти коммунисты... Вы
же знаете. Вместо благодарности, подымут шум: бонзы такие-сякие, сорвали
пятьдесят процентов... Словом, пропаганда...
  - Это уже по своему обычаю... - подтвердил Джон.
  - Ну вот, а что ж нам плясать под дудку коммунистов? Что лучше: тридцать
процентов заработка или на все сто голодовка? - Лицо Фрейлингтона приняло
невероятно тоскливое выражение.
  У Джона на этот счет никаких сомнений уже не было, тем более, что теперь,
при благоприятном исходе переговоров, он был уверен в ста процентах
заработка для себя.
  - Я думаю, Джерард, - начал председатель после паузы, - вы и другие
благонамеренные делегаты - я их тоже вызову - должны и в разговорах и на
собраниях убеждать, что пятидесяти процентов все равно не добиться, а
забастовка бессмысленна, надо добиваться хотя бы тридцати... Но не
сдавайтесь: требуйте тридцать, грозите забастовкой. Из-за пяти процентов
не станет он рисковать. Уверен: победим!
  Джон ушел от Фрейлингтона в приподнятом настроении. Если план удастся, он
выскочит из затруднений с платежами за дом. Впрочем, Джон был уверен, что
он думает не только о себе, но и о других: забастовка - вещь тяжелая,
ребята будут голодать, а треть заработка - все-таки поддержка, полтора
месяца можно перебиться. Это было настолько ясно, что Джон был уверен в
успехе.
  Однако на следующий же день на собрании цеховых делегатов он убедился, что
не так-то это просто. Пока он обстоятельно развивал свою мысль, делегаты
молча слушали, но Джон чувствовал, что это молчание не дружественно.
Поддержали Джона старый Херойд и еще несколько делегатов,