а, как ловкость.
  Между тем магнитофон начал свои свидетельские показания. Голос Трейбла
сказал:
  - Очень рад вам, господин Чьюз! Здравствуйте, господин Райч! Принесли
деньги, господа?
  Голос Эрнеста Чьюза ответил:
  - Можете быть спокойны, господин Трейбл. Вот чек на тридцать тысяч. На
предъявителя, так вам, верно, удобнее... Как только вы дадите показания...
  Голос Трейбла:
  - Простите, господа, я передумал. Я не могу дать тех показаний, о которых
вы просите. Не могу даже за тридцать тысяч, которые вы мне предложили.
Испытания изобретения Ундрича на самолете прошли по всем правилам, самолет
был в полном порядке. Я не могу изменить правде... Даже за тридцать
тысяч... Нет, даже и за тридцать тысяч я не могу показать, как вы
требуете, что я положил зажигательный капсюль на самолет. Этого никогда не
было!
  Магнитофон замолчал.
  - Вот, господа, - сказал Ундрич, - механическая запись, которую я
предлагаю вашему вниманию и изучению. Этот механический свидетель решает
дело, разбивая в пух и прах происки господ Чьюзов, показавших себя мелкими
завистниками и, я не сомневаюсь в этом, врагами нашего государства, ибо
только враги могут стремиться компрометировать изобретение, служащее
обороне нашей страны. Я готов, господа, выслушать ваши вопросы.
  В зале поднялся шум. Некоторое время нельзя было ничего разобрать. Когда
голоса смолкли, встал господин Керри, главный редактор газеты "Свобода".
  - Мы чрезвычайно благодарны вам, господин Ундрич, - сказал он. - Однако
для публики потребуются еще некоторые дополнительные объяснения. Как
понять показания Дауллоби? Почему после такого разоблачительного показания
майор оказался убитым? Согласитесь, очень неприятное совпадение. Публика
должна это понять, иначе не помогут никакие показания магнитофона.
  Журналисты подтвердили это одобрительным гулом. Ундрич поднялся улыбаясь.
  - Господа, вам приходилось видеть кинокадры, которые ставят в тупик
непосвященного: по улице катится футбольный мяч, затем начинает
подпрыгивать, точно пробуя свои силы, прыгает все выше и выше и вдруг
вздымается кверху и влетает в раскрытое окно пятнадцатого этажа. Вас,
конечно, это не удивит: вы знаете, что мяч самым естественным образом был
выброшен с пятнадцатого этажа, а затем заснятый фильм пустили в обратном
порядке. Так вот, господа, не представляет ли разоблачение Чьюза по
отношению к действительным событиям такой же прыгающий на пятнадцатый этаж
мяч? Вы говорите, господин Керри, неприятное совпадение: майор Дауллоби
"разоблачил" и был убит. А что, если тут совпадение совсем другого рода:
майор Дауллоби в результате несчастного случая погиб и поэтому я
подчеркиваю: поэтому был использован, вернее, не он сам, а его имя было
использовано для разоблачения?
  Среди журналистов опять произошло сильное движение.
  - Представьте себе, господа, - все так же улыбаясь, продолжал Ундрич, -
представьте, что Чьюзы давно придумали этот вариант с таинственной
"сигарой". Чтобы реализовать его, им нужен был свидетель. Рассчитывать на
Дауллоби они не могли, ибо не хуже меня знали, что он неподкупен. Разве
можно в самом деле подкупить знаменитого летчика с мировым именем? И чем?
- пятнадцатью тысячами? Чепуха! Будьте спокойны, если бы мне действительно
нужно было подкупить, я нашел бы человека поскромнее и победнее, которого
нужда заставила бы пойти на такое дело. Но вот Дауллоби погибает - теперь
он может дать письменные показания, при этом самые неопровержимые. Почему
неопровержимые? Да потому, что в живых его уже нет, и он не может
опровергнуть то, что написали от его имени. Мне не надо разъяснять вам,
как это делается. Кто не видел письма-автографа Дауллоби в газетах под его
портретом? Для специалистов написать таким почерком все, что им закажут, -
пустейшая забава. Надо признать, что работа выполнена квалифицированно.
Ну, да чему удивляться: Чьюзы денег не пожалеют. Итак, Дауллоби погибает в
воскресенье, а в понедельник составляется письмо, датированное пятницей
предыдущей недели. Мяч сам прыгает на пятнадцатый этаж!
  Журналисты пришли в восторг. Неизвестно, где правда, да и не так уж это
важно - важно то, что Ундрич чертовски ловкий человек!
  - Теперь, господа, представьте себе, что происходит дальше. Дауллоби
сгорел, и притом как раз от той самой "сигары", о которой он сам написал
накануне своей смерти. Не правда ли, как убедительно? Но ведь фактически о
"сигаре" написали другие и не накануне, а после смерти майора. Но вот
беда: сгорел и самолет. Значит, Чьюзам нужна вторая "сигара", второй
свидетель, и они начинают шантажировать Трейбла. Результат известен.
  Журналисты не выдержали: зал грохотал от аплодисментов. Наклонившись к уху
своего соседа, господина Дайнса, редактора "Рекорда сенсаций", господин
Керри доверительно заметил:
  - Черт его знает, изобретатель он или просто деловой человек, сумевший
использовать конъюнктуру... Но журналист из него получился бы... а! - И
господин Керри, сложив щепоткой пальцы, выразительно поцеловал их кончики.


10. Неожиданный свидетель "невинных" дел


  Нам кажется, что если мы скрываем свои поступки, то они скрыты и от глаз
людских и тем самым перестают существовать, - но это неверно. Они...
вопреки всем нашим уловкам рано или поздно выступают наружу во всей своей
силе.


  Т.Драйзер. "Гений"


  Весь тот энтузиазм, который вызвал у журналистов Ундрич своим ловким
докладом, они вложили в описание необычайной ночной пресс-конференции.
Целые газетные полосы разоблачали неблаговидные действия Чьюза-старшего и
Чьюза-младшего, пытавшихся подкупить механика Трейбла. Как человек
опытный, Ундрич не ограничился газетами: он закупил достаточно времени у
трех мощных радиовещательных корпораций и представил в их распоряжение
записи магнитофона - весь день, перемежаясь с рекламами о подтяжках,
зубной пасте, жевательной резине и многих других полезных вещах, звучали в
эфире голос Эрнеста Чьюза и голос стойкого добродетельного механика, с
негодованием отвергающего недостойное предложение. На голову публики
свалилась новая сенсация, и снова приходилось гадать, где же во всей этой
неразберихе правда...
  Выступивший в газете "Рабочий" с заявлением профессор Эрнест Чьюз-младший
указывал, что запись магнитофона подтасована самым бесцеремонным образом:
из нее выброшены все те его слова, из которых явствует, что механику
Трейблу вовсе ничего не подсказывали, как он это изобразил. Зато по
окончании беседы Трейбл добавил в магнитофон новые фразы, которых в беседе
он, Трейбл, не говорил. Они оставляют впечатление, будто от механика
требовали заявления о том, что он клал в самолет зажигательный капсюль. Ни
о капсюле, ни о разоблачении со стороны Дауллоби не было и речи. Надо быть
наивным человеком, чтобы верить записи, из которой можно свободно
выбросить и к которой можно добавить целые куски. Затем Эрнест Чьюз
объяснял, почему в беседе упоминались тридцать тысяч.
  Профессор Эдвард Чьюз был чрезвычайно огорчен. Невозможно доказать, что о
деньгах первым заговорил Трейбл, что он сам просил. Но если бы и удалось
это доказать, тридцать тысяч набрасывали зловещую тень на все дело. Ундрич
ловко нашел уязвимое место и больно ударил по нему...
  Профессор Эдвард Чьюз поместил в "Рабочем" несколько строк, в которых
заявлял, что бесполезно спорить с таким прожженным интриганом, как Ундрич.
Вопрос может быть решен только научной экспертизой. Он, Чьюз, не требует
для себя участия в экспертизе, пусть комиссию возглавляет хотя бы
профессор Уайтхэч. Вряд ли можно заподозрить Уайтхэча в коммунизме,
радикализме и прочих смертных грехах, готовность же его предоставить науку
в полное распоряжение военщины широко известна, и все-таки у него есть то,
что отсутствует у господина Ундрича: элементарная личная честность ученого.
  Так обстояло дело в четверг. Утром же в пятницу в это взволнованное море
свалилась еще новость. Газета "Голос людей", орган партии "левых
демократов" (в сокращении - "люди"), вышла с аншлагом на первой странице:
  "Последнее письмо майора Дауллоби. Новое разоблачение!"
"Милый друг Юджи! - начиналось это письмо (сфотографированное газетой и
воспроизводившее уже известный публике почерк Дауллоби). - Посылаю тебе
пригласительный билет на воскресное испытание. Мне очень хочется, чтобы ты
присутствовал на аэродроме (слово "очень" было дважды подчеркнуто). Ты,
конечно, понимаешь, что это значит: наш последний разговор забыть нельзя.
Я вполне уверен в успехе, но... чем черт не шутит! Во всяком случае, я
уверен в одном: что бы ни произошло, ты, Юджи, сумеешь прислушаться к
голосу своей совести. Жму руку. Твой Джордж Дауллоби".
  Редакция сообщала, что письмо было доставлено ей летчиком капитаном
Юджином Нордисом, которым оно было получено накануне рокового события на
аэродроме. Капитан Нордис сообщил, что он находился в дружеских отношениях
с майором Дауллоби со времени войны, когда они оба, тогда еще лейтенанты,
служили в одной авиачасти и вместе участвовали в боях. По окончании войны
они несколько отдалились друг от друга. Дауллоби увлекся реактивной
авиацией, а он, Нордис, заинтересовался возможностями геликоптеров и
работал на их испытаниях. Впрочем, время от времени старые друзья
встречались, и последняя встреча, о которой упоминает Дауллоби, произошла
недели две назад.
  "Мой покойный друг прав: забыть этот разговор нельзя, - писал Нордис в
газету. - Прав он и в другом: голос совести больше не позволяет мне
молчать. Я был на аэродроме, видел трагическую, мучительную смерть
Джорджа, и я не позволю, чтобы убийца посмел измываться над его памятью,
называя себя его лучшим другом. Я не могу допустить, чтобы убийца
выгораживал себя, обвиняя других в мошенничестве, когда он сам побил все
рекорды мошенничества.
  В разговоре, о котором вспоминает Джордж, он высказал свое сомнение в
правильности политики нашего правительства. Он сказал, что в его
распоряжении имеются факты, которые усиливают это сомнение. Я не мог, да и
не захотел скрывать, что и я не в восторге от политики правительства и что
у меня тоже достаточно фактов весьма неприятного свойства. Вот тогда-то
Джордж и рассказал мне, как ему пришлось подкладывать в самолет загадочную
"сигару" во время испытания "лучей Ундрича" в Медиане и как то же
предстоит ему здесь, в столице".
  "Факты, которые я сообщил Джорджу, - продолжал Нордис, - произвели на него
еще большее впечатление, чем его рассказ на меня. Он воскликнул: "Ну, уж
теперь больше молчать нельзя!" Он предложил выступить нам одновременно.
Напрасно я указывал ему на наше положение военнослужащих. Он настаивал, я
отказывался. Я обещал не мешать ему, но взял с него слово, что обо мне и
моем рассказе он будет молчать.
  Я вижу, что мой благородный друг сдержал слово. Но теперь я уже не могу
молчать! Дауллоби и Чьюз разоблачили Ундрича. Но не до конца! Пора стране
узнать еще об одной стороне деятельности Ундрича, которую он тщательно
скрывает. Пора узнать о "Небесной черепахе"! Не правда ли, странное
название? Вероятно, генерал Реминдол выбрал для своей тайной операции
столь романтическое название потому, что немаловажную роль в ней играл
геликоптер, эта медлительная "Небесная черепаха"..."
  Нордис подробно описывал, как он управлял геликоптером с погруженным на
него прожектором Ундрича, как один из помощников изобретателя включил
прожектор и сжег в заливе Невинности безыменный островок, который
предварительно обследовали Реминдол и Ундрич. "После разоблачения Дауллоби
цель этого обследования абсолютно ясна, - продолжал Нордис, - изобретатель
и генерал разбросали в лесу зажигательные "сигары".
  В заключение Нордис сообщал, как после интервью капитана "Святого
Маврикия" его вызвал секретарь министра Бедлер и напомнил о необходимости
молчать, так как интересы государства требуют, чтобы испытание "лучей
Ундрича" было сохранено в полной тайне. "Но теперь, - заканчивал Нордис, -
когда испытание лучей Ундрича произведено уже публично, нет оснований
молчать. Пусть страна знает, как родились "таинственные лучи из-за
океана", как под шумок паники и психоза творились в заливе Невинности
"невинные" дела!..


11. Король мыльного пузыря


  - Знаете, что стоит меньше, чем лопнувший пузырь?
  - Нет, не знаю.
  - Разоблаченная тайна.


  Ш.Костер. "Легенда об Уленшпигеле"



  Приходилось ли вам видеть когда-нибудь тропический ливень, когда сотни
Ниагар низвергаются с неба, молнии бешено гоняются друг за другом, когда
грохот, гром, шум, рев, свист уже не вмещаются в ваших ушах и вам начинает
казаться, будто океан, небо и земля вышли из берегов? Не приходилось? Ну
что ж, вы ничего не потеряли, потому что все это пустяки по сравнению с
тем, что происходит в Великании, когда лопается очередной мыльный пузырь.
Вы считаете, что мыльные пузыри - невинная забава? Конечно, если
занимаются милые детишки. Когда же за эту забаву берутся солидные деловые
люди, когда в мыльный пузырь вкладываются миллионы и для эксплуатации
пузыря организуются корпорации и выпускаются сотни тысяч акций, когда на
этих акциях играют сотни тысяч людей, а на блистательном, полном радужных
надежд пузыре строятся жизнь, карьера, благосостояние, любовь сотен тысяч
людей - согласитесь сами, тогда взрыв мыльного пузыря не менее
разрушителен, чем взрыв атомной бомбы.
  Дружные потуги газет приостановить панику, вызванную заявлением Чьюза и
последовавшим за ним письмом Нордиса, не имели решительно никакого успеха.
Ни на блистательную пресс-конференцию Ундрича, ни на его беспристрастного
механического свидетеля теперь уже никто не обращал внимания. Не помогли и
крики о том, что Нордис изменник, надо немедленно судить его военным
судом, он коммунист и подкуплен коммунистами.
  Вернуть потерянное доверие к пошатнувшемуся деловому кумиру так же
невозможно, как вернуть исчезнувшую любовь к недавнему кумиру сердца.
Спасай карман! - вот что гнало тысячи мелких и мельчайших акционеров в
маклерские конторы. "Лучистые" акции стремительно падали и погибали.
  Недавнего "великого изобретателя" теперь презрительно и злобно величали
"королем мыльного пузыря". Господин президент вызвал новоиспеченного
"короля" к себе. Ввиду щекотливости вопроса беседа шла с глазу на глаз.
  - Господин Ундрич, - сурово сказал господин Бурман, - я хочу наконец знать
правду. Вы понимаете, мне как президенту это необходимо. Не могу я
находиться в неведении.
  - Будто вы не знаете? - ответил Ундрич, и, как показалось Бурману, на лице
его собеседника появилось довольно наглое выражение. Это очень не
понравилось господину Бурману. Оба они сидели друг против друга, по разные
стороны стола. Бурман резко встал.
  - Вот что, господин Ундрич, - подчеркнуто сухо сказал он. - Не забывайте,
что вы даете отчет главе государства. Ваши намеки неуместны. Извольте
отвечать прямо. Ваше поведение, в частности уклонение от сотрудничества в
эти тревожные дни с профессором Уайтхэчем, заставляет меня подозревать
самое худшее.
  - Только подозревать? - уже явно усмехнулся Ундрич. - Может быть, вы
будете утверждать, господин президент, что вы ничего не знали и о
"Небесной черепахе"? Генерал Реминдол и об этом не уведомил?
  - Отлично. Я понял вас, - сказал Бурман как можно спокойнее, снова
опускаясь в кресло. - Не рассчитывайте на снисхождение, господин Ундрич.
Вы совершили преступление. Вы поставили нас в невыносимое положение.
  - Последнее, конечно, более непростительно, чем преступление, - не
оставляя своего иронического тона, сказал Ундрич. - Однако не кажется ли
вам, господин президент, что, квалифицируя мои действия как преступление,
вы делаете свое положение еще более невыносимым?
  - Объяснитесь.
  - Очень просто. Кто же поверит, что вы не были в курсе моих работ? Чьюз
прямо так и требует: пусть господин президент объяснит, как он мог
выдавать обман за изобретение. Признаться, господин президент, я тоже не
верю, что вы не знали...
  - Как вы смеете? - вспылил Бурман. - Вы отлично знаете, что о сущности
изобретения мы с вами никогда не говорили. Да и не ученый я, чтобы вникать
в детали...
  - Реминдол тоже не ученый. Однако я должен сознаться, что идея принадлежит
не мне, а ему. И отчасти вам, господин президент.
  - Мне? - господин Бурман был так изумлен, что не успел возмутиться.
  - Несомненно, господин президент. Вспомните то заседание, где генерал
Реминдол настойчиво рекомендовал Уайтхэчу что-нибудь "эффектно показать".
Правда, на заседании я не присутствовал, но Уайтхэч был сильно возмущен и
весьма красочно описал его мне и инженеру Грехэму. Осмелюсь напомнить вам,
господин президент, что вы поддержали генерала и высказали вполне
справедливую мысль о том, что это не больше чем дипломатия, которая для
того и нужна, чтобы обмануть и запугать противника. Я уверен, что точно
передаю вашу мысль, господин президент. Она произвела на меня большое
впечатление.
  Ундрич помолчал, как бы давая время президенту припомнить. Бурман
припомнил: к сожалению, эти слова действительно были им произнесены. Но в
тесном, интимном кругу - какое это имеет значение?
  - Мало ли чего не скажешь в частной беседе, не предназначенной для
посторонних ушей, - сказал он небрежно. - Вижу, что профессор Уайтхэч
оказал вам доверие. Напрасно: вы не поняли, что некоторые вещи надо уметь
забыть.
  - Я и забыл... Но когда, простите за грубое слово, меня хотят утопить,
некоторые вещи надо уметь и вспомнить, не правда ли, господин президент?
  Господин Бурман еле удерживался от того, чтобы не поморщиться: негодяй же,
однако, этот Ундрич! Нет сомнений, что, спасая себя, он и в сенатской
комиссии и на суде вспомнит об этом разговоре, потребует свидетельства
Уайтхэча и Грехэма. Да, развязаться с этим "изобретателем" не так-то
просто!
  Ундрич молча смотрел на Бурмана, и тому казалось, что "изобретатель"
угадывает его мысли. Это злило президента.
  - Так вот, после этого заседания, - продолжал Ундрич, - я счел возможным
откровенно поговорить с генералом Реминдолом. Он сразу понял меня и
одобрил мой проект. Тогда-то и было решено разделение на три
самостоятельных лаборатории. Это давало мне свободу действий и освобождало
от контроля Уайтхэча, которого генерал считал хотя и ценным, но
непонятливым работником. Мне кажется, что мой проект является простой
реализацией вашей идеи, господин президент: в самом деле, почему не
напугать противника? Кроме того, это мера временная, мы так и условились с
Реминдолом: временно, пока Уайтхэч не откроет своих лучей. Если хотите,
больше всего надо винить именно его - за медлительность и неспособность...
Я, по крайней мере, сделал в интересах государства все, что мог.
  Вид у Ундрича был почти гордый: вот перед вами человек, честно выполнивший
свой долг и все свои силы отдавший отечеству!
  Господин Бурман недовольно сказал:
  - Во всяком случае, вы должны были давно посвятить меня, а не ждать этого
скандала.
  - Но, господин президент, я и не подозревал, что вы не знаете! - с полной
искренностью воскликнул Ундрич. - Реминдол мне прямо сказал, что вы
одобряете...
  - Ложь! - опять вспылил Бурман, но сейчас же сдержал себя. Новая мысль
поразила его. Как же мог он упустить?
  - Значит, вы действительно майора Дауллоби... действительно... - Бурман
даже не выговорил этого слова.
  - Ничего не поделаешь. Пришлось... - спокойно сказал Ундрич. - Я думаю,
что Дауллоби поступил неправильно, посвятив во все Чьюза. Та же измена:
военный секрет выдан иностранной державе. С изменниками иначе и не
поступают.
  И опять у Ундрича был вид человека, вполне уверенного в своей правоте.
Бурман вспомнил, что еще вчера, на пресс-конференции, Ундрич называл
Дауллоби своим лучшим другом и распинался в защиту его чести. Да, этого
человека надо опасаться... Как можно мягче президент сказал:
  - Я понимаю, господин Ундрич, вами, возможно, руководили побуждения вполне
патриотические... Но согласитесь, сложилось запутанное положение... Не
нахожу выхода...
  - Выход есть, - спокойно сказал Ундрич.
  - Какой?