в, он обрушивал на
слушателей водопады красноречия, он ворковал нежной горлицей и налетал
могучим орлом на воображаемых противников. Ах, если бы собрание могло
оценить эту ораторскую симфонию! Но рабочие слушали сумрачно: они следили
не за тем, как он говорил, а за тем, что он говорил.
  Говорил же он, что только исключительно важное значение новых "лучей
Ундрича" заставило его самого, председателя великанской Федерации Труда,
отложить в сторону другие важные дела, покинуть столицу и примчаться в
Медиану. Говорил о происках и кознях международного коммунизма против
великанской демократии и великанского образа жизни, о том, что
Коммунистическая держава собирается напасть на Великанию и покорить весь
мир - она уже направила из-за океана свои таинственные лучи. Может быть,
это только разведка, чтобы прощупать нашу стойкость. Будем же стойки!
Принесем жертвы, чтобы защититься... Все приносят жертвы: и промышленники
и рабочие. Разве не терпит убытков "Прожекторное общество" от остановки и
переоборудования завода? Но оно идет на жертвы для защиты свободы,
демократии, цивилизации. А можем ли мы, рабочие, - патетически воскликнул
господин Пумферц, - можем ли мы отстать от промышленников? Нет, не
позволим им быть большими патриотами, чем мы! Разделим справедливо жертвы,
выпавшие на нашу долю. Защищая свои интересы, не забудем об интересах
общих - будем же умеренны в своих требованиях. Умеренность, умеренность и
еще раз умеренность!
  - Двадцати процентов хватит или просить меньше? - крикнул задорный голос
из толпы.
  - А мы и на двадцать согласимся, господин председатель, - откликнулся
другой. - Только вы уж не забудьте скидочку и себе сделать. Тоже
пожертвуйте.
  - Да с его заработком и двадцать процентов ладно будет. На сигары хватит!
  По толпе прошел смех. Восклицания принимали явно неуважительный характер.
Председатель постучал гаечным ключом, заменявшим традиционный молоток.
Смех и шум стихли.
  - Что же, если бы я был рабочим вашего завода, я согласился бы на
двадцать... - попробовал отпарировать неприятные выкрики господин Пумферц.
  - А вы к нам поступайте! - опять донесся крик. - Хозяева примут. Такие им
по сердцу!
  - Вместо швейцара в главной конторе станете. Фигура видная...
  Толпа снова непочтительно смеялась. Господин Пумферц обиженно обмахивался
платком. Председатель собрания настойчиво стучал о стол гаечным ключом,
требуя порядка.
  Новой сенсацией была телеграмма от президента республики. Председатель
собрания огласил ее. "Друзья! - писал президент. - Я понимаю ваше
положение и сочувствую ему. Но и вы должны понять положение республики. Мы
обязаны защищать ее, защищать свободу, демократию, цивилизацию. Вам выпала
великая честь быть в первых рядах защитников величайших идеалов свободного
человечества. Гордитесь этим! Уверен, что сознание вашей высокой миссии
поможет вам легче перенести горечь временных жертв. Рекомендую пойти на
соглашение с администрацией завода. Заверяю вас, что это необходимо для
безопасности страны".
  Некоторое время в огромном зале царило молчание, потом по рядам пошел все
нарастающий ропот. Пожилой рабочий, стоявший впереди, громко вздохнул:
  - Эх, все мы должны защищать: и родину, и свободу, и цивилизацию... А нас
кто защитит?
  - Дожидайся! Эти защитят... - отозвался кто-то из глубины.
  - А своя голова на что? - крикнули сзади.
  Джерард стоял в толпе и в этот момент больше всего хотел провалиться
сквозь землю. Ему казалось, что взгляды то одного, то другого соседа
устремляются на него. И зачем Бурман прислал телеграмму? Что он - совсем
глуп? Не понимает, что после обещаний, данных медианским рабочим, такой
телеграммой можно только повредить? И вдруг простая мысль мелькнула в
голове Джона: да, может, президент попросту забыл, что он принимал
медианского рабочего - с тех пор больше месяца прошло, а мало ли он
принимает и обещает? Телеграмма Бурмана совсем сбила с толку Джерарда. Его
роль на собрании была детально разработана Фрейлингтоном. Но что теперь
делать? Неужели смолчать, сделать вид, что он никогда и не ездил к
президенту? Или разоблачить обманщика, сказать что-нибудь резкое? Но тогда
он навсегда отрежет себе путь на завод.
  Пока Джон размышлял таким образом, председатель собрания объявил, что с
рабочими желает говорить господин Прукстер. По тому движению, которое
прошло по толпе, понятно было, что выступление директора интересует
рабочих куда больше, чем речи Пумферца и телеграммы президента. В конце
концов, хозяин был не Бурман, не Пумферц, а Прукстер, решал и действовал
он, остальные же господа, видимо, говорили только то, что угодно было
хозяину.
  Господин Оскар Прукстер был благообразный сухонький старичок с седенькой
небольшой бородкой и седой шевелюрой невысоким ежиком. Держался он с тем
непосредственным спокойствием, которое дается многими годами непоколебимой
уверенности в своей силе. Он не раскланивался, не возвышал патетически
голоса, не спадал до трагического шепота и вообще пренебрег всеми теми
ораторскими эффектами, какими блеснул господин Пумферц. Он говорил так же
тихо, как в своем кабинете, несколько даже равнодушнее и как будто скучая,
что вот, мол, приходится отрываться от важных дел и заниматься пустяками.
Он не говорил ни о демократии, ни о свободе, ни о цивилизации, не воспевал
своих жертв и не призывал к жертвам. Для этих песен существовали его
газеты, ну и господин Пумферц... Нет, он говорил с рабочими по-деловому,
как их старший товарищ, руководитель, можно сказать, "деловой отец". Он
говорил, что остановка завода на переоборудование потребует от
"Прожекторного общества" большого финансового напряжения. Если же за это
время еще оплачивать всех рабочих в размере половинной ставки, то проще
закрыть завод. Однако правительство требует выполнения заказов на оборону
страны. Тогда перед администрацией один выход: уволить всех рабочих,
переоборудовать завод силами сторонней строительно-монтажной фирмы и затем
объявить новый набор рабочих. С чисто деловой точки зрения это вообще
наиболее выгодный выход. Однако компания не прибегла к нему, во-первых,
потому, что хотела сохранить за собой своих рабочих, среди которых много
квалифицированных, во-вторых, потому, что все-таки считала себя морально
обязанной оказать некоторую поддержку своим рабочим в трудный для них
момент в том размере, какой был бы не слишком обременителен для
"Прожекторного общества". Если, однако, рабочие своими неумеренными
требованиями освобождают общество от этой его моральной обязанности, то
оно не будет настаивать... Что ж, видно, рабочие частичной оплате
предпочитают неприятности безработицы - это уж их дело.
  - Уже не как директор, не как акционер, - закончил господин Прукстер, - а
просто как человек, много лет довольно дружно проработавший с вами, я
очень советовал бы вам хорошенько подумать, прежде чем принять решение.
Советовал бы прислушаться к благоразумным голосам, а не к речам тех
смутьянов, которые прикидываются вашими друзьями, а на деле не имеют
другой цели, как дезорганизовать производство. Сделать этого мы не
позволим, но ухудшить ваше положение они смогут. Решайте сами... Я же в
доказательство моего желания достичь полюбовного соглашения заявляю, что
готов, как нам ни трудно, довести оплату до двадцати пяти процентов...
  Речь эта, произнесенная тихим, спокойным, несколько даже монотонным
голосом (и особенно заключительные слова, означающие уступку), произвела,
однако, гораздо большее впечатление, чем взрывы красноречия господина
Пумферца. В зале стояла тишина, не раздалось ни одного выкрика. Господин
Прукстер спокойно удалился, как бы подчеркивая этим, что все дальнейшие
разговоры его совершенно не интересуют.
  По плану теперь надо было просить слово Джону Джерарду. Он заготовил
убедительную речь. Но президентская телеграмма так поразила его, что он
растерял свои доводы и сконфуженно, сбиваясь, сказал лишь несколько слов.
Он говорил о том, что даже двадцать пять процентов - это мало, и надо
бастовать. Да, решительно бастовать! Но вот если бы администрация
согласилась на тридцать... Ну что ж, пожалуй, тогда можно подумать...
Можно и согласиться... Хотя, конечно, надо подумать...
  Речь была настолько неуверенна, что даже сторонники Джерарда постеснялись
ему похлопать.
  Том Бейл сильно волновался. Товарищи поручили ему выступить сегодня, и он
понимал всю ответственность выступления перед таким собранием. И в то же
время он кипел от негодования, от ненависти к врагам, от возмущения их
лицемерием и хитростью.
  Начал он тоже неуверенно, но вскоре негодование само собой вылилось в
гневные, язвительные слова.
  - Господин Пумферц пугает нас нападением Коммунистической державы, -
говорил Бейл. - Вы помните, товарищи, господин Пумферц предсказывал в свое
время близкое падение коммунистической власти. Он говорил, что она слаба,
ее не поддерживает народ, она разоряет страну... А теперь, по словам
Пумферца, выходит, что эта власть сильна, она даже готова завоевать весь
мир. Почему же мы теперь должны верить тому самому Пумферцу, который
обманул нас тогда? Он говорит, что она готова напасть на нас, но
вспомните: ее войска никогда не были у нас, а вот наши войска топтали ее
землю, пытались изменить там порядки, пытались захватить ее богатства. Кто
же и на чей образ жизни посягал? Пумферц говорит, что мы должны защищать
от нее цивилизацию. Но эта великая страна грудью, один на один, защищала
цивилизацию от фашистов, когда наши войска еще спокойно отсиживались дома.
Господин Пумферц хочет, чтобы мы забыли об этом. Да нет, ему и этого мало!
Он хочет, чтобы мы защищали цивилизацию и демократию вместе с фашистами.
Только вот что, господин Пумферц: когда вы сидели в своем кабинете, мы
сидели в окопах, - мы увидели, мы узнали фашистов, нет, мы не забудем их!
Нечего сказать, хороша ваша демократия, если ее готовы защищать Пумферц и
Бурман вместе с фашистами! И вот ради этого мы, наши семьи, наши дети,
должны голодать? Господин директор рассказал здесь о материальных
затруднениях фирмы. Он говорил и о ее благородстве: еще бы, она бросает
нам двадцатипроцентную подачку. В последний момент господин директор еще
разжалобился: подкинул пять процентов. Нашлись и у нас такие, просят:
пожертвуйте еще пять процентов - и спасибо вашей милости, будем довольны!
Стыдно! "Прожекторное общество" получило от правительства на
переоборудование завода многомиллионную субсидию. Об этом господин
директор стыдливо молчит.
  - Ложь! - Сидевший за столом господин Тинтерл вскочил, его розовые щеки
стали от негодования багровыми. - Ложь! Коммунисты лгут. Требую
доказательств!
  В зале поднялся невообразимый шум. Раздались крики: "Пусть говорит Бейл!
Дайте ему говорить!" - "Ага, не понравилась правда!" - "Кому густо, а кому
пусто!" - "Жертвы пополам, а прибыли нам!"
  Господин Тинтерл, все такой же разъяренный, продолжал выкрикивать в зал:
"Доказательств!.. Доказательств!.. Мы подадим в суд! Клевета!"
Председатель тщетно стучал: буря не утихала.
  Наконец Том получил возможность говорить:
  - Товарищи, то, что я сказал, - правда. Да сами подумайте: завод
переоборудуется под правительственные военные заказы - неужели
правительство не даст субсидию?
  - Доказательств! - снова крикнул Тинтерл.
  Толпа ответила возгласами негодования. Тинтерл выскочил из-за стола и
почти бежал из зала. "Скатертью дорога!" - кричали ему вслед.
  - Товарищи, - продолжал Том, - директор предостерегает вас от смутьянов.
Ясно, на кого он намекает. Он говорит, что мы только прикидываемся вашими
друзьями. Зачем прикидываться друзьями рабочих тем, кто сам рабочий!
Прикидываться нужно тем, кто вот сюда, в этот цех, залетает из столицы на
каких-нибудь полчаса, да и то лишь затем, чтобы поддержать хозяев.
  - Я протестую против демагогии! - Пумферц поднялся, весь красный. - Я
вижу, здесь верховодят коммунисты. Я предупреждаю: Федерация Труда не
санкционирует забастовку. Она будет объявлена незаконной.
  Господин Пумферц повернулся и с достоинством направился к выходу. Его
проводили криками негодования.
  - Кланяйтесь президенту Бурману! - донесся до него возглас, когда он
ступил на порог.
  Возмущение собрания дошло до предела, отовсюду неслись выкрики: "Довольно!
Голосовать!"
  В этот момент за столом президиума снова появился господин Тинтерл.
Председатель собрания основательно поработал ключом, прежде чем
водворилась относительная тишина. Господин Тинтерл поднялся из-за стола.
  - Я уполномочен господином директором заявить... - начал он торжественно:
- заявить, что директор не хочет доводить дело до конфликта. Он решил
удовлетворить просьбу рабочих.
  Раздались аплодисменты. Том Бейл, почуяв неладное, вскочил на перевернутый
ящик и из глубины цеха, через головы рабочих, крикнул:
  - Вы согласны на пятьдесят процентов?
  Тинтерл замялся.
  - Ваш оратор говорил: тридцать процентов. Господин директор уполномочил
меня на тридцать процентов.
  Из зала понеслись крики: "Измена! Предательство! Долой тридцать процентов!
Голосовать!"
  За тридцать процентов проголосовало около пятисот человек, за пятьдесят -
около шести тысяч. От имени директора Тинтерл заявил, что администрация
отвергает требование пятидесяти процентов. Забастовка была объявлена.


8. Страшное слово


  Я должен жить так, чтобы не стыдиться самого себя... А вы желаете, чтоб я
растоптал это, чтоб я стал подлецом, на которого даже плюнуть никто не
захочет, подлецом из подлецов! Нет, я не согласен!


  А.Мальц. "Глубинный источник"



  На следующее утро Джерард был вызван Фрейлингтоном. Председатель молча
протянул ему бумажку. Это была телеграмма за подписью Пумферца. Глава
Федерации Труда объявлял забастовку медианских рабочих незаконной.
  - Конечно, незаконна, - подтвердил Фрейлингтон. - В конце концов, Прукстер
принял наши требования, чего же еще?
  Джерард промолчал.
  - И потом ясно: забастовка получила политическую окраску. Вчерашние речи...
  Джерард все молчал. Фрейлингтон уныло на него посмотрел.
  - Надо выходить из положения... - сказал он.
  - А что ж теперь делать? - нарушил наконец свое молчание Джерард.
  - Как что? - удивился председатель. - Раз забастовка незаконна, значит,
надо начать работу по переоборудованию завода. Уже поступают новые
станки... Чего тянуть?
  - Да кто ж пойдет работать?
  - Вот об этом я и хотел поговорить с вами, Джерард. Курите! - Фрейлингтон
раскрыл портсигар и протянул Джерарду. Тот взял сигарету. - Поначалу
положение кажется действительно щекотливым. Ну, а если разобраться? Ведь
пятьсот человек против забастовки голосовали, так? Значит, готовы
работать, так? А теперь, раз забастовка незаконная, выходит, они правы -
что же им теперь может помешать начать работу?
  - Как, против решения большинства? - изумленно спросил Джерард.
  - Да, раз оно незаконно! - недовольно сказал Фрейлингтон.
  - Но ведь это же штрейкбрехерство... - не удержался Джерард.
  - Э, Джерард! Нельзя так бросаться словами - вы не коммунист. Надо
разобраться в обстановке. Я говорил с Прукстером. Он обижен решением
общего собрания, а все-таки обещал тем, кто начнет работу по
переоборудованию, платить полностью, а остальным - тридцать процентов.
Неужели для них лучше ничего не получать? Выходит, это в их же
интересах... Поломаются, поломаются - и, не беспокойтесь, сами поймут, что
лучше. Кто же станет отказываться от платы?
  - А все-таки...
  - Ничего не все-таки, Джерард! Будьте мужчиной! Конечно, тому, кто начнет
первым, нужно известное мужество. Но не беспокойтесь, уверен, скоро все
будут благодарить... Да, да, Джерард, вы заслужите общую благодарность...
  - Я?
  - Да, вы, Джерард. Я считаю, вы самый подходящий человек. Вас рабочие
уважают. К вам прислушиваются... Пусть вы остались в меньшинстве, завтра
оно станет большинством. Ну, а уж это меньшинство во всяком случае за вами
пойдет...
  - Нет, не пойдет... Я сам не пойду... - глухо сказал Джерард.
  - Подождите, Джерард, к чему торопиться? Обдумайте!
  - Я не пойду, - так же глухо повторил Джерард.
  - Это почему же?
  - Не хочу быть штрейкбрехером...
  - Да я ж вам объяснил... Не запугивайте себя страшным словом.
  - Да, страшное слово... - Джерард в волнении поднялся с места. - Страшное
для рабочего... Позорное... Потерять совесть... Предать товарищей...
Господин Фрейлингтон, приходилось и мне, еще в молодости, в забастовках
участвовать, но штрейкбрехером - нет, не был, никогда, слышите, никогда...
И мой отец, и мой дед... Мальчонкой был, запомнил на всю жизнь, как дед
подвел меня к окну и сказал: "Смотри, Джон, смотри хорошенько". А на улице
шли люди, глядели исподлобья, сбоку шагали полицейские, а мужчины
показывали кулаки, женщины кричали вслед ругательства. "Кто эти люди?" -
спросил я деда. "Это не люди, это штрейкбрехеры", - сказал он.
  - Вы совсем напрасно, Джерард, углубились в детские воспоминания, -
оскорбленно сказал Фрейлингтон. Углы губ его унылого лица опустились. - Вы
путаете разные вещи... Глупо говорить о штрейкбрехерстве, когда федерация
признала объявление забастовки незаконным. Вы читали телеграмму Пумферца...
  - Я и по приказу самого Пумферца штрейкбрехером не стану! - гневно крикнул
Джерард и вдруг, неожиданно для самого себя, ударил кулаком по столу.
Стаканчик с карандашами упал, и они рассыпались по столу. Крышка
чернильницы, подскочив и точно испугавшись, спрыгнула на пол и торопливо
покатилась в сторону. Фрейлингтон, бледнея, поднялся из кресла. Лицо его
вытянулось почти сверхъестественно.
  - Ну, ну, потише, Джерард! Вы и рассуждаете и ведете себя, как коммунист!
  - Я - коммунист? - От изумления Джерард задохнулся. Впервые в жизни его
назвали коммунистом! - Я коммунист? - повторил он изумленно. - Ну нет,
господин председатель! Но я - рабочий, слышите вы, рабочий! Может, вы тут,
у себя в кабинете, забыли, что такое рабочий? А штрейкбрехеров поищите в
другом месте!
  Джерард резко повернулся и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.
  - Черт возьми, кто бы мог подумать, что и этот - коммунист? - растерянно
пробормотал Фрейлингтон и принялся наводить на столе порядок, так грубо
нарушенный кулаком Джерарда.



  9. Кузнец своего счастья


  Его очень уважали за преданность разумной свободе. Чтобы с большим успехом
ее проповедовать, он всегда носил в кармане семиствольный револьвер.


  Ч.Диккенс. "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита"



  Господин Прукстер был крайне раздражен: до последнего момента он был
уверен, что рабочие одумаются. После решения собрания он распорядился
вывесить у ворот завода объявление, в котором приглашал желающих
приступить к работе по переоборудованию завода на условиях полной оплаты.
Рядом висела телеграмма Пумферца, объявляющая забастовку незаконной.
Рабочие толпились у ворот, но в контору не зашел никто. В этом обоюдном
ожидании прошло два дня. Узнав от Фрейлингтона, что даже "лояльные
рабочие" отказываются выйти на работу, Прукстер решил действовать
энергично и быстро. Оставалось только обратиться к "папаше" Хандербейсту.
Король, могучей "Корпорации по снабжению промышленников вольной рабочей
силой" (в просторечии именуемой "Бандой штрейкбрехеров") по первому
требованию мог выставить необходимое количество своих молодцов как с
"легким вооружением" (дубинки и кастеты), так и с "тяжелым" (винтовки,
слезоточивые бомбы и пулеметы). Но Прукстер, боявшийся упреков со стороны
Реминдола, решил ограничиться небольшой группой с "легким вооружением": в
случае столкновений не будет повода говорить, что в город прибыли
вооруженные парни - просто приехали "свободные рабочие". Защиту же завода
и "свободных рабочих" Прукстер решил поручить Бернарду Дакнайру, главному
мастеру медианской ложи ордена "Вольных тюремщиков вредных мыслей".
  Господин Бернард Дакнайр был личностью замечательной. Он не сомневался,
что проберется в столицу, где будет, конечно, сенатором и, конечно,
великим магистром всего великанского ордена "Вольных тюремщиков вредных
мыслей".