риятный малый...
  - Да, - согласился Эрнест. - Готов из своего секрета сделать бизнес.
Дауллоби ничего не требовал и пожертвовал жизнью.
  - Не всем быть героями, - заметил Райч.
  Старому Чьюзу тоже не понравилось "соглашение" с механиком Трейблом.
  - Где деньги, там дурно пахнет, - сказал он брезгливо.
  - Но, с другой стороны, Трейбл прав, - возразил Эрнест. - После своего
свидетельства ему ничего другого не останется, как убраться подальше.
Такие люди, как Ундрич и его покровители, не очень церемонятся... А откуда
у маленького человека средства?.. Мы морально обязаны...
  - Понимаю, понимаю, - поморщился Чьюз. - Не денег жалко...
  Утром в среду Эрнест Чьюз и Райч снова были у Трейбла. Встретил их он
очень приветливо:
  - Очень рад вам, господин Чьюз! Здравствуйте, господин Райч! Принесли
деньги, господа?
  Эрнест Чьюз нахмурился.
  - Можете быть спокойны, господин Трейбл. Вот чек на тридцать тысяч... На
предъявителя, так вам, верно, удобнее. Как только вы дадите показания...
  - Что же я должен показать, господа?
  - То есть как что? Что знаете, то и покажете...
  - Не знаю, что вас интересует...
  Лицо Эрнеста Чьюза становилось все более мрачным.
  - Вот что, господин Трейбл, - сказал он решительно, - играть в прятки
незачем. Знаете - так говорите, нет - не рассчитывайте, что мы хотим
купить вашу подпись. Свидетели этого рода нам не нужны.
  Трейбл посмотрел на Эрнеста Чьюза, помолчал. Лицо его приняло обычное,
ничего не означающее выражение.
  - Простите, господа, я передумал... Я не могу дать тех показаний, о
которых вы просите. Не могу даже за тридцать тысяч, которые вы мне
предложили. Испытания изобретения Ундрича на самолете прошли по всем
правилам, самолет был в полном порядке... Я не могу изменить правде...
Даже за тридцать тысяч...
  - Вы изменяете ей за большую сумму? - с презрением сказал Эрнест Чьюз. -
Кажется, я верно понял вас, господин Трейбл. Вы - достойный помощник
своего хозяина Ундрича.
  Эрнест Чьюз резко повернулся и вышел. Райч едва поспевал за ним.
  - Мерзавец, мерзавец! - не выдержал Эрнест, садясь в машину. - Какая
глупость, что мы обратились к нему!
  - Во всяком случае мы ничего не потеряли, - успокоил его Райч.
  - День потеряли. А может, что-нибудь и побольше...
  - Просто мошенник, который за тридцать тысяч готов дать свою подпись под
карт-бланш, - сказал Райч. - Но вот что плохо, Эрнест. Такой тип продаст
любой секрет. Раз не продает, значит, ничего не знает... А не он, так кто
же положил вторую "сигару"?
  - Я думаю, здесь другое. Зачем ему понадобился день отсрочки? Он
советовался, да не с женой.
  - С Ундричем?
  - Уверен. Вот ты, Джильберт, говоришь: за тридцать тысяч он продаст любой
секрет. Не забывай, что он уже получил деньги с Ундрича. Дауллоби получил
пятнадцать тысяч, вероятно, и этот не меньше. Конечно, дело не в этике:
такие, как Трейбл, если выгодно, продадут и перепродадут. Да вот вопрос:
выгодно ли перепродать? Ведь он прав: выдай он Ундрича, придется ему
скрываться. А нас бояться нечего. Сам посуди: не выгодней ли ему еще
дополучить с Ундрича? За дополнительное молчание. Своим визитом мы только
набили ему цену.
  - Ты думаешь...
  - Я думаю, что "великому изобретателю" имело смысл заплатить этому
мошеннику и больше тридцати тысяч. Хорошо, что в одном они все же
просчитались...
  - В чем это?
  - Вероятней всего, они рассчитывали, что я не удержусь от соблазна
получить за тридцать тысяч нужные мне показания. Ведь Трейбл выражал
полную готовность подписать все, что угодно. Подписать он все-таки не
подписал бы, зато они узнали бы, что именно нам известно. Это не может не
беспокоить их.
  - Послушай, Эрнест, неужели Ундрич серьезно мог на это рассчитывать?
  - Знаешь, Джильберт, мошеннику трудно представить себе, что можно
отказаться от мошенничества... Каждый творит мир по образу и подобию
своему...
  Машина въехала во двор загородного особняка Чьюза.
  - Очень неприятно будет все это рассказывать отцу, - с огорчением
проговорил Эрнест, выходя из машины.


7. Первая крыса с тонущего корабля


  ...как в частной, так и общественной жизни придерживался правила избегать
лжи в тех случаях, когда его припирали к стенке.


  Дж.Голсуорси. "Сага о Форсайтах"



  С воскресенья до утра среды события развивались медленнее, чем хотелось
Чьюзу, а главное, протекали скрытно. Но с полудня среды все вырвалось
наружу и сразу бешено завертелось. Так огонь, невидимый еще извне,
медленно, трудолюбиво пробивает себе путь, потом маленькая змейка
вырывается на свободу - и вдруг все здание охватывает торжествующее пламя.
  Около полудня среды показалась такая змейка: газеты сообщили о телеграмме
Чьюза в Медиану, о внезапной болезни судьи Сайдахи и о перерыве процесса.
  В те же часы это газетное сообщение прочитал Уайтхэч. Он обомлел.
Несколько раз он перечитал телеграмму Чьюза: "На прожекторном заводе в
Медиане не было намечено производство секретных частей так называемого
изобретения Ундрича. Прожектор сам по себе секрета не представляет.
Действительную секретную деталь Ундрич по особым причинам не мог доверить
заводу".
  Итак, Чьюз начал наступление. Совершенно ясно, что он все знал. Процесс
прерван: Чьюза боятся. Теперь он нанесет решающий удар.
  Уайтхэч нервно снял телефонную трубку с рычага. Он звонил в редакции газет
"Время" и "Свобода", предлагая прислать корреспондентов для интервью.
  Теперь счет событиям надо вести уже не по дням, а часами. В три часа
очередные выпуски "Времени" и "Свободы" вышли с заявлением профессора
Уайтхэча.
  "Ввиду того что ряд лиц обратился ко мне с запросами по поводу
трагического несчастья на аэродроме в это воскресенье, - говорилось в
интервью, - считаю своим долгом заявить следующее. Я состою председателем
научной комиссии по испытанию лучей Ундрича, в обязанность каковой
комиссии входит контроль над условиями испытания, однако не над самим
изобретением, сущность которого ни комиссии, ни мне, как ее председателю,
совершенно неизвестна. Некоторые лица, как я убедился, считают, что
настоящая работа выполнена инженером Ундричем под моим руководством. Это
ошибка: действительно, довольно долгое время мы работали совместно, но над
совершенно иными проблемами, это же изобретение Ундрича абсолютно
самостоятельно - участия в его разработке я не принимал, сведений о
сущности его, повторяю, не имею. Что касается непосредственно несчастья на
аэродроме, то, как установила комиссия и как уже официально сообщалось,
вызвано оно отсутствием детали в прожекторе, но каким образом исчезла
деталь - комиссии осталось неизвестно, да это уже входит в компетенцию не
ее, а следственных властей. Настоящим заявлением я хочу устранить
возможные недоразумения и кривотолки".
  В 3.30 Роберт, слуга Чьюза, принес газету "Время" в кабинет хозяина. Отец
и сын работали над текстом заявления об афере Ундрича. За эту работу они
принялись, как только пришло сообщение о том, что Медианский процесс
прерван. Эрнест на мгновение раскрыл номер газеты и вдруг воскликнул:
  - Смотри, отец! Первая крыса с тонущего корабля!
  - Очень хорошо, - ответил Эдвард Чьюз, пробежав заявление Уайтхэча. -
Лишнее доказательство! Можно смело выступать, не рискуя ошибиться. Корабль
действительно дал течь - крысы на этот счет никогда не ошибаются.


8. Профессор Чьюз обвиняет


  Никто не станет спорить, что и наука имеет свои бирюльки, свои порою
пустые забавы, на которых досужие люди упражняют свою виртуозность; мало
того, как всякая сила, она имеет и увивающихся вокруг нее льстецов и
присосавшихся к ней паразитов.


  К.А.Тимирязев



  Трудно сказать, как приняла широкая публика интервью Уайтхэча, составлено
оно было в достаточно туманных, неопределенных выражениях. Уайтхэч
предназначал его лишь для того, чтобы оградить себя на случай возможных
разоблачений. Только деловые люди, с чутьем вполне натренированным,
умеющие даже в легком дыхании зефира угадать надвигающийся ураган, сразу
же поняли, в чем дело, и первое, что сделали, дали распоряжение своим
биржевым маклерам сбросить акции "Корпорации Лучистой Энергии" (надо ли
говорить, что раньше всех проделал это сам профессор Уайтхэч). Ну, а
всякое движение на бирже, естественно, рикошетом ударяло по публике (даже
той, которая никаких акций не имела). Так что раньше или позже интервью
Уайтхэча свою роль сыграло бы, и президент отлично это понимал, говоря,
что оно вызовет бурю. Для этого нужно было только некоторое время. Но
времени-то уже и не было. В 6 часов вечера вышел выпуск "Рабочего" с
интервью Чьюза. Рядом с ним интервью Уайтхэча было не больше, чем выстрел
пугача перед артиллерийским залпом. Газета "Рабочий", распространявшаяся
главным образом в окраинных рабочих районах, разошлась по всей столице, и
через час потребовался новый, дополнительный выпуск. Люди рвали из рук
друг у друга номера газеты, перед газетными витринами стояли толпы.
Сенсация была необычайна, скандал грандиозен даже для Великании,
знаменитой своими аферами и скандалами.
  "Взволновавшее наш народ несчастье на аэродроме во время испытания так
называемых "лучей смерти" Ундрича, - начиналось интервью Чьюза, -
трагическая смерть майора Дауллоби вынуждает меня сказать народу правду:
изобретение Ундрича - не больше чем афера, а сам он не только обманщик, но
и преступник - это он сознательно убил майора Дауллоби, не только
замечательного летчика, но и замечательного человека, патриота и героя".
  Далее Чьюз рассказывал о визите к нему в прошлую пятницу майора Дауллоби,
когда знаменитый летчик, опасаясь сыщиков и агентов великанского Бюро
расследований, приехал к нему загримированным. Затем следовало пространное
письменное заявление Дауллоби, оставленное им у Чьюза перед отъездом.
Дауллоби рассказывал о своей беседе с министром Реминдолом, об испытании
"лучей смерти" Ундрича в Медиане, о беседе с Ундричем по поводу вторичного
испытания в столице и заканчивал своим решением не класть таинственную
"сигару" в испытываемый самолет, а передать ее после спуска на парашюте
профессору Чьюзу. Все заявление Дауллоби вместе с его подписью было
воспроизведено в виде факсимиле.
  Потом Чьюз давал единственно возможное объяснение тому, что произошло в
воскресенье на аэродроме. Загадочная "сигара" - не что иное, как
зажигательный капсюль, соединенный с фотоэлементом. При действии на
фотоэлемент лучом возбуждается ток, который вызывает возгорание капсюля.
Несомненно, для большей верности кому-то было поручено класть на самолет
вторую "сигару". Установив, что загорелась только эта вторая "сигара",
Ундрич сознательно направил лучи на Дауллоби и сжег его, опасаясь, что
доставленная им "сигара" разоблачит обман.
  "Я обвиняю инженера Ундрича, - заявлял Чьюз, - в том, что он грязный
аферист, позорящий звание научного работника.
  Я обвиняю его в том, что он прибег к обману в низменных, корыстных целях,
пытаясь прославиться и разбогатеть на военных поставках несуществующего
оружия, для чего вместе с министром Реминдолом основал "Корпорацию
Лучистой Энергии".
  Я обвиняю Ундрича в сознательном убийстве известного летчика майора
Дауллоби".
  Далее профессор Чьюз указывал, что было бы неправильно считать
ответственным за все одного лишь Ундрича. Его деятельность протекала в
стенах государственной лаборатории под контролем в первую очередь военного
министра. Показания Дауллоби с несомненностью устанавливают, что военный
министр знал о действительной сущности "изобретения" Ундрича.
Следовательно, он прикрывал аферу Ундрича, чтобы дать нажиться
промышленникам и шантажировать другие страны. И в первую очередь на этом
старался нажиться сам военный министр, совместно с владельцем Медианского
прожекторного завода Прукстером, получившим многомиллионные ссуды для
налаживания на заводе производства несуществующего оружия. В погоне за
наживой Прукстер лишил работы своих рабочих, спровоцировал возмущение и
забастовку рабочих, вызвал войска под командой генерала Ванденкенроа,
вместе с которым он и несет ответственность за расстрел рабочих.
  Прукстер с помощью министра юстиции организовал постыдный процесс
медианских коммунистов и, в частности, состряпал провокационное обвинение
рабочего Тома Бейла в похищении секретных военных чертежей, хотя Прукстеру
отлично известно, что таких чертежей на заводе не было, поскольку там
намечалось лишь производство прожекторов, по существу никакого секрета не
представляющих.
  "Я обвиняю судью Сайдахи в том, - заканчивал Чьюз, - что он инсценировал
свою болезнь, как только я предложил дать свидетельские показания по этому
делу.
  Я требую строгой научной проверки беспристрастной комиссией так
называемого изобретения Ундрича и следствия по делу об убийстве им летчика
Дауллоби".
  Весь вечер в столице только и было разговоров о сенсационном заявлении
Чьюза.
  Господин Бурман созвал экстренное заседание совета министров.
Рассказывали, что ночью к президенту был вызван "великий изобретатель"
Ундрич. Словом, возбуждение было необычайное. Но все это было пустяком по
сравнению с утром четверга: ведь утром открылась биржа. Катастрофическое
падение акций "Корпорации Лучистой Энергии" можно было сравнить только с
внезапным горным обвалом. "Этот человек вторично потрясает биржу!" - с
ужасом говорили короли биржи о Чьюзе, и в этих словах звучало невольное
признание силы этого бесстрашного человека: в самом деле, что могло быть
мощнее той силы, которая потрясала даже Ее Величество Биржу?!



  9. Пресс-конференция у инженера Ундрича


  Я знаю: будут лгать,
Отыщут сто уверток,
От правды ускользнут, от рук ее
Простертых.
  Начнут все отрицать...


  В.Гюго


  Слухи о том, что президент принял ночью "великого изобретателя" Ундрича,
были не совсем точны. Действительно, президент поздно вечером вызвал к
себе Ундрича. Однако тот по телефону ответил, что у него на эти часы
назначена широкая пресс-конференция, приглашения разосланы всем редакциям,
на конференции он даст публичный сокрушительный ответ Чьюзу и поэтому
просит на этот вечер освободить его. Бурман уступил.
  Около полуночи демонстрационный зал лаборатории ј3, где не так давно
впервые были показаны собранию ученых "лучи смерти", стал наполняться
представителями печати. Возбуждение царило необычайное. Прибыли самые
крупные фигуры. Газету "Свобода" представлял главный редактор Керри.
Газеты "Руки по швам!", "Горячие новости", "Рекорд сенсаций", "Вечерний
свет", "Время" прислали не менее знаменитых рыцарей пера.
  Без четверти двенадцать дверь в глубине зала открылась, и, встреченный
нетерпеливым гулом зала, показался инженер Ундрич в сопровождении
невзрачного человечка с прилизанной прической и таким же, как будто
прилизанным, лицом, настолько оно было непримечательно и невыразительно.
Слуга внес и поставил на стол, за которым уселись Ундрич и незнакомец,
чемодан. Затем слуга по знаку Ундрича подошел к висевшему на стене, позади
стола, портрету и сдернул с него черный креп. На присутствующих глянуло
широкое лицо майора Дауллоби.
  - Господа, - торжественно сказал Ундрич, - прежде всего, прошу почтить
вставанием память безвременно погибшего моего друга, знаменитого летчика
майора Дауллоби. Несчастный случай вырвал из наших рядов замечательного
человека, а теперь на честь его посмели посягнуть враги нашего
государства, но я сумею защитить славное имя своего лучшего друга. Прошу
встать, господа!
  Зал поднялся. Видавшие виды журналисты сразу же по достоинству оценили
такое вступление: в самом деле, Чьюз обвиняет Ундрича в убийстве Дауллоби,
а Ундрич прежде всего воздает должное памяти "друга".
  - Господа, - продолжал Ундрич, когда все сели, - дорогого Дауллоби, нашего
неутомимого сотрудника и помощника, уже нет в живых, он не может подать
своего свидетельского голоса, не может даже защитить себя. Но есть другой
помощник, разрешите представить его, - Ундрич легким жестом показал на
незнакомца с незначительным лицом. - Господин Густав Трейбл, механик
самолета, на котором испытывались этим воскресеньем мои лучи.
  Трейбл встал и поклонился собранию. Лицо его по-прежнему не выразило
ничего.
  - Господа, - продолжал Ундрич, - для вас напыщенное заявление Чьюза,
очевидно, явилось неожиданным. А я ждал его и, как сейчас убедитесь,
достаточно подготовился, чтобы документально опровергнуть весь этот бред.
Началось это вчера, когда господин Трейбл сообщил мне, что его посетили
два господина... А впрочем, разрешите, господа, предоставить слово
непосредственно господину Трейблу.
  Трейбл встал и снова поклонился собранию.
  - Позвольте, господа, - сказал он, - я начну от основания событий...
Позавчера, около полудня, Магда - простите, это моя жена - говорит мне:
там тебя спрашивают двое, очень приличные господа. Я, конечно, выхожу.
Боже мой, вот неожиданность! Профессор Эрнест Чьюз! Он мне хорошо знаком,
по газетным фото, конечно. Другой представляется: инженер Райч. И
интересуются они насчет случая с Дауллоби. Я отвечаю: есть расследование
комиссии, чего меня спрашивать? Чьюз вдруг и говорит, что у него есть
показания майора Дауллоби и выходит по этим показаниям другая картина:
будто майор Дауллоби перед испытанием оставлял в самолете зажигательный
капсюль, а капсюль этот изобрел инженер Ундрич. И представьте, господа,
Чьюз вынимает из кармана письмо Дауллоби. Действительно, будто его
подпись. Конечно, то самое, вы читали его, господа, в газете. И говорит
мне Чьюз, что Дауллоби в тот раз будто капсюля не оставил в самолете, взял
с собой, а Ундрич догадался и, конечно, направил лучи на майора, да так
его с капсюлем и зажег. Мне эта клевета а голову так и ударила:
"Позвольте, - как же так: ведь самолет-то загорелся!" - "А очень просто, -
отвечает Чьюз, - это потому, что туда положили второй капсюль. И тот,
другой человек, который, положил, и есть вы". Конечно, я прошу, господа,
извинения, но взяло меня зло, зачесалась рука: так бы и въехал... - Трейбл
виновато улыбнулся и оглядел зал, точно в самом деле извинялся за свою
горячность. Убедившись, что его не осуждают, Трейбл продолжал: - Конечно,
Чьюз заметил мое настроение и так осторожно говорит: "Ну, может, и не вы,
а другой кто, только для нас значения не имеет, да и искать некогда". И
тут подводит он мне довольно тонкую мину, прошу обратить внимание. -
Трейбл снова обвел взглядом зал: журналисты внимательно слушали. - Чьюз,
значит, говорит так: "У нас козыри, то есть письменные показания, и вам
нечем крыть! Так уж лучше вам самому обличать других, приятнее, конечно.
Напишите признание, вот как Дауллоби - и благородный конец!" И тут
запускает мне Чьюз удочку: "А мы вас, говорит, конечно, компенсируем.
Вполне достойно. Человек вы небогатый, тысяч тридцать на улице не
валяются". Я, конечно, вижу, закручено замысловато, как бы впопыхах не
промахнуться. Объясняю, что деловому человеку требуется время обдумать.
Словом, день выторговал. Сообщил господину Ундричу. Нравственный долг,
конечно...
  - Совершенно верно, - подтвердил Ундрич, вставая, - господин Трейбл во
вторник сообщил мне содержание беседы, о которой он вам, господа, только
что имел честь доложить. Я понял, какой постыдный заговор готовится против
меня, понял, что не сумею опровергнуть клевету, если не буду располагать
документальными данными. Сегодня, по соглашению с господином Трейблом, я
направился к нему и расположился в комнате, смежной с той, где происходило
свидание. Но мне было ясно, что мое свидетельство в вопросе, лично меня
касающемся, авторитетным быть не может. Поэтому я захватил с собой
неоспоримого свидетеля.
  Ундрич слегка хлопнул по крышке чемодана, затем открыл его.
  - Вот, господа, магнитофон. Предоставим ему слово. Голос господина Эрнеста
Чьюза вам достаточно знаком. Голос господина Трейбла вы только что
слышали. Итак, господа, включаю механизм.
  Среди журналистов, до сих пор слушавших довольно спокойно, произошло
движение. Несомненно, этот Ундрич - ловкий человек! Ничто так не умиляет
журналист