омитет решил не
допустить бесполезного кровопролития и направил для переговоров Бейла в
сопровождении двух членов стачечного комитета. Генерал Ванденкенроа
отказался принять делегатов и выслал к ним своего адъютанта. Тот
равнодушно выслушал сообщение Бейла о том, что рабочие покинули завод, но
протестуют против помощи, которую оказывают хозяину войска, и требуют,
чтобы штрейкбрехеры не были допущены на завод. Офицер ответил, что генерал
уполномочил его не на переговоры, а поручил арестовать делегатов, как
мятежников. Делегаты были под конвоем отправлены в Томбир.
  Когда адъютант доложил, что завод мятежниками очищен, генерал усмехнулся:
"А вы и поверили? Ах вы, молодежь! Обычная ловушка! Просто они хотят
усыпить нашу бдительность, а затем внезапно напасть". Адъютант высказал
восторженное изумление проницательностью командира. Генерал приказал
продвигаться к городу со всеми предосторожностями, ни в чем не отступая от
требования полевого устава. Так началось генеральное наступление на
Медиану под командованием генерал-профессора Ванденкенроа.
  Согласно приказу главнокомандующего головной танк, ворвавшись на площадь,
трижды ударил прямой наводкой по проходной конторе завода. Крыша
небольшого здания рухнула и погребла под обломками единственную охрану -
оставленных в конторе десятерых рабочих. Сквозь брешь рванулись танки, а
за ними с победными криками устремились солдаты. Завод был пуст.
  Эта победа и увенчала широкую грудь генерала Джемса-Арчибальда
Ванденкенроа еще одним орденом "За доблесть".
  Пушечный выстрел пробил брешь и в сознании Джона Джерарда. Так вот та
помощь, которую оказал рабочим "свой парень" - президент Генри Бурман!
Конечно, войска посланы с его ведома, а то и по его прямому приказу.
  Последовавшее в тот же день сообщение о найденных в комнате Бейла
секретных чертежах было нестерпимо глупо. Нетрудно найти все, что угодно,
когда арестованный заперт в тюрьме! Пусть Бейл - коммунист, и он, Джерард,
даже и теперь не во всем согласен с ним, но Бейл не иностранный шпион!
  События, которые затем произошли с Джерардом, еще больше расширили брешь в
его сознании. Для Джерарда забастовка была катастрофой, потому что
приостановила его платежи за купленный дом. Один срок был и без того
пропущен, так как пришлось оказать помощь брату, жившему в Томбире. В
тяжелые времена кризиса младший брат Лео, чудом удержавшийся на заводе,
помог Джону, и теперь делом чести для Джона было помочь младшему, когда он
остался без работы. Джон надеялся наверстать упущенное; но забастовка
перевернула все его расчеты: просроченным оказался и второй платеж.
  Сердце у него неприятно заныло, когда почтальон вручил письмо, - на
конверте он узнал фирменную марку: изображение уютного домика, на крыше
которого на одной ноге стоял аист, а под изображением - надпись: "Братья
Кайн-Дахью - земельные участки, мелкая и средняя недвижимость в рассрочку,
льготные условия". Братья Кайн-Дахью свидетельствовали свое почтение
господину Джерарду и имели честь напомнить, что господин Джерард дважды
просрочил платежи за приобретенный участок и дом ј33 по Цветочной улице в
г.Медиане. Братья Кайн-Дахью выражали надежду, что господин Джерард
незамедлительно погасит задолженность. Братья Кайн-Дахью будут чрезвычайно
огорчены, если этого не случится, так как это вынудит их, к великому
прискорбию, обратиться к мерам, упомянутым в соглашении о покупке дома.
Джерард отлично знал, что это за меры: братья Кайн-Дахью имели право
получить дом обратно.
  Другое письмо было из Томбира, от брата Лео. Джон в задумчивости вертел
конверт в руках. Не хотелось его вскрывать: ничего хорошего отсюда ждать
не приходилось.
  Но Джон ошибся: Лео сообщал, что ему повезло - он работает, правда,
временно и всего три раза в неделю. Но что поделать, теперь и это хорошо.
Во всяком случае он уверен, что недели через три сумеет отдать брату часть
долга.
  Джон невесело усмехнулся. Через три недели! Ему деньги нужны сейчас. Да и
разве такие деньги!
  Лео сообщал о разных новостях. Одна поразила Джона. В Томбир прибывает
Поезд Свободы, а с ним сам президент республики Бурман: он обратится к
населению с речью. Ах, черт возьми, тот самый Бурман, которого совсем
недавно он сдуру назвал "своим парнем"! Да, тогда президент сладко
распевал о поддержке рабочих в борьбе против жадных промышленников. Вот
она, его помощь! Спросить бы его, почему промышленник, получивший от
правительства миллионную субсидию, морит голодом своих рабочих, почему
войска, посланные президентом, расстреливают рабочих. Почему у честного
рабочего оттягивают дом, за который он уплатил свои кровные, заработанные
денежки? Ведь он платил аккуратно, платил бы и дальше, если бы Прукстер не
принудил всех бастовать. Почему же собственность, кровную, заработанную,
хотят отнять? И не коммунисты, нет, господин президент, заметьте, не
коммунисты, а почтенные братья Кайн-Дахью. Солидные торговцы, у них,
вероятно, касса ломится от денег, и они вполне могли бы подождать - ведь
Джон Джерард никогда не обманывает. Да, вот именно, господин президент,
почему все это?
  А что ж, он и спросит... Да, черт возьми, спросит! Неужто испугается? Нет,
он ездил в столицу, теперь поедет в Томбир, это рукой подать - спросит,
прямо спросит... Пусть попробуют не пропустить... Он покажет газеты,
личные фотографии... Да, вот они вдвоем сняты с президентом в трусиках,
почти в обнимку, они ведь приятели (к черту такого приятеля). А не
пропустят - тем лучше: он публично, прямо из толпы бросит обвинение
президенту. Он всем покажет газеты, пусть смотрят, как он снимался с
президентом, пусть читают, что говорил ему президент, пусть узнают, что
это он назвал президента "своим парнем". Пусть же "свой парень" и
отвечает, тут, при всех, пусть отвечает!
  Джерард пришел в азарт. Решено: он едет! Что ему тут делать? Жену и сына
он отослал на ферму к деду, как только началась забастовка: он предвидел,
что дело легко не обойдется. До Томбира всего четыре часа езды. Завтра
утром он будет там. Завтра же приезжает Поезд Свободы. Отлично, он как раз
подоспеет поговорить с президентом.
  Джерард поспешно бросал вещи в небольшой чемоданчик. На дно, тщательно
разгладив, положил "исторические" номера газет, хранившиеся дома как
реликвии. Кто посмеет не пропустить его с такими газетами!
  Кстати он отдохнет у брата. Теперь тут все равно нечего делать. Эх, а
какая там охота!
  Джерард задумчиво посмотрел на свое ружье, висевшее на стене над постелью.
Давненько он не охотился. Прошлым летом он хорошенько погулял с Лео - там
роскошные болота, дичи хоть отбавляй. Взять, что ли, ружье с собой? Да
нет, не до охоты, дела посерьезнее... Джон махнул рукой.
  На следующее утро он как снег на голову свалился на изумленного Лео. Жена
Лео Марта тоже была удивлена приездом родича, и, как показалось Джону,
удивление это было не из приятных. "Что же поделать, - с грустью подумал
Джон, - теперь каждый рот на счету. Раньше они встречали меня веселей!"
Только двое ребятишек - восьмилетняя девочка и десятилетний мальчик -
таращили глазенки с таким любопытством, что ясно было: у этих задних
мыслей нет.
  После неизбежных поцелуев, похлопываний по плечам, по спине, по животу и
восклицаний, вроде: "А ты стареешь, брат!", Джон поспешил успокоить:
  - Я ненадолго. Приехал повидаться с вами да еще с одним приятелем.
  - С каким приятелем? - не понял Лео.
  - Будто не догадываешься? Что ж ты, газет не читал? Мы ведь с Бурманом
закадычные... черт бы его побрал!
  И Джон принялся рассказывать брату и невестке все, что накипело на сердце.
Из угла по-прежнему любопытно смотрели две пары детских глаз.
  - И что же, ты так и хочешь все спросить? Так прямо? - удивленно
проговорил Лео.
  - А что же? Довольно церемониться! Хватит проповедей, в них ни черта не
разберешь. Пусть отвечает прямо...
  - Вряд ли выйдет, - сказал Лео.
  - Почему не выйдет! Я потребую, чтобы отвечал прямо...
  - Да нет, не то... Видишь ли, Поезд Свободы сегодня утром пришел, да
только президента нет.
  - Как нет? - огорченно вскричал Джон. - Что ж ты меня подвел? Сам писал,
президент обратится с речью...
  - Обратится... Сегодня, в три часа...
  - Ну, так чего ж ты?
  - Да не он сам, а машина...
  - Машина? Что за дьявол, Лео, говори так, - чтоб можно было понять...
  - Да я и сам не совсем понимаю. Прочитай, может, тут понятней... - И,
выдвинув ящик стола, Лео вынул газету.
  "Томбирская утренняя почта" сообщала, что в город прибыл Поезд Свободы. В
3 часа дня на привокзальной площади господин президент произнесет свою
речь. Далее следовало нечто такое странное, что Джон, читая, время от
времени дергал себя за ухо, как бы стараясь убедиться, что он не спит.
"Томбирская почта" сообщала, что сейчас, в связи с приближением
президентских выборов, подобные Поезда Свободы колесят по всем великим
магистралям великой страны. И, естественно, всем хочется услышать самого
президента. Раньше это создало бы безвыходное положение, только немногие
крупные города могли бы слышать самого президента. Раньше, но не теперь!
Теперь техника творит чудеса! Изобретенный знаменитым ученым доктором
Краффом оратор-автомат позволяет одному и тому же политическому деятелю
одновременно выступать с разными речами во многих местах. И это не
выступление по радио, не записи разных речей, - нет, это самостоятельные
речи, произнесенные этой изумительной говорящей машиной, которая может
даже отвечать на вопросы.
  - Видишь, может отвечать, - показал Лео на газету. - Пожалуй, можешь
спросить...
  Но Джон был так поражен, что молчал.
  В два часа они направились на привокзальную площадь. Тут уже собиралась
толпа. Джон хотел видеть и слышать лучше - они пробились к самой трибуне,
сооруженной у вокзала.
  Без пяти минут три оркестр, расположенный у трибуны, грянул гимн, двери
вокзала, охраняемые национальными гвардейцами, открылись, и четверо в
пышных лакейских ливреях вынесли на плечах небольшие изящные носилки. На
них, покрытое темным бархаток, стояло нечто - Джерарду показалось, что оно
больше всего должно быть похоже на урну с прахом покойника. Но когда это
внесли на трибуну, поставили на возвышение и сняли бархат, оно оказалось
похожим на кассовый аппарат. Так же белели кружки клавиш, на них чернели
цифры. Джерарды были совсем близко от трибуны, и Джон старался ничего не
упустить. Некто быстро нажал кнопки, совсем как кассирша перед тем, как
выбить чек, - только кнопок было куда больше - и крутнул, точнее, нажал
рычаг. Кассовый аппарат заговорил. Джон вздрогнул: это был тягучий,
скрипучий голос Бурмана. Вот Джон закрыл глаза - теперь он убежден, что
говорил Бурман. И не только его голос, разве это не его речь, не его
мысли? "Свобода, свобода, свобода", - повторялось в них с той же
ритмичностью, с какой колеса вагона стучат по стыкам рельсов. "Свобода,
свобода, свобода". Да разве и там, в курительной комнате, в обществе
столичных журналистов, он слышал не то же? "Свобода, свобода, свобода..."
Джон не открывал глаз, и ему казалось, что он опять в курительной комнате
президентского дома, вот сейчас принесут кофе с бисквитом, а потом
пригласят поиграть в кегли и освежиться в купальном бассейне. "Свобода,
свобода, свобода..." Вдруг Джон вздрогнул и открыл глаза: гром
аплодисментов разбудил его. Господин Бурман кончил. Право же, Джон Джерард
и не заметил, как он задремал, - видно, ночь в вагоне разморила его.
  - Ну, спроси, спроси... - подталкивал его Лео.
  Но Джон, повернувшись, стал выбираться из толпы. Так он и не видел, как
знаменитое изобретение доктора Краффа снова водрузили на носилки и
торжественно, под аккомпанемент оркестра, унесли в Поезд Свободы.
  - Почему же ты не попробовал спросить? - сказал Лео брату, когда они
вернулись домой.
  - Что-то пропала охота, - ответил Джон и вдруг вспомнил: - А вот что на
охоту не пойдем, это хуже. Хотел было взять ружье, да раздумал. И
напрасно: на болоте было бы интересней...
  - А все-таки жаль, что не спросил... Интересно, ответила бы машина?..
Все-таки не человек...
  - Ты думаешь? - рассеянно спросил Джон. - Ну, а я, брат, теперь ничему не
верю: у них разницы нет - что человек, что машина... Нет, дудки, теперь я
и живого президента спрашивать не стал бы...
  Как Лео ни упрашивал брата погостить, он пробыл только два дня, никуда за
это время не ходил, а лишь играл с ребятами. Прощаясь, Лео стал было
извиняться, что так глупо вышло. Когда он писал Джону, то был уверен, что
приедет сам президент, газеты ничего не сообщали...
  - Ну чего ты, чего? - добродушно сказал Джон. - Машина, она даже
интересней... Честное слово, я от нее умней стал, чем от него самого,
когда с ним в бассейне купался. Век живи, век учись!
  Он обнял брата, невестку, поцеловал детей и уехал к себе в Медиану.


16. Мой дом - моя крепость!


  Vae victis! (Горе побежденным!)



  Налегке, с желтым чемоданчиком в руке, никем не встреченный и даже не
замеченный, ранним утром вышел из поезда Джон Джерард на железнодорожном
вокзале Медианы. На этот раз его не встречали друзья. Возвращение Джерарда
после второй встречи с президентом прошло куда скромнее, чем в первый раз.
  Но дело было не в отсутствии почестей. Никогда Джерард так остро не
чувствовал одиночества, как в это прохладное серое утро. Жена и сын
гостили у деда. Не было и Тома - он в тюрьме. О Томе, с которым он
постоянно ссорился, Джон вспоминал теперь с грустью.
  Джерард не преувеличивал, когда говорил брату, что машина интересней
живого президента. Неожиданная встреча с диковинным механизмом была той
последней каплей, которая переполнила чашу терпения. Он почувствовал, что
разбита его твердая вера в прочность мира для того, кто честно трудится,
занят устройством лишь своего мирка и не носится с сумасбродными идеями
переустройства всего мира. Над всем встала машина, слепая, глухая,
бесчувственная, безжалостная, но очень красноречивая. Все, во что он
верил, - это только машина, бездушная машина, набитая звонкими фразами.
  Он подошел к своему дому и, отомкнув калитку, вступил в сад. Чувство
умиротворенности и нежности всегда охватывало его, лишь только он ступал
на аллейки своего небольшого сада, видел маленькие яблони и вишни,
взращенные его руками. Маленький тихий сад, куда он вложил столько труда,
маленький сад, который украшал для него всю вселенную... Но сейчас и вид
своего сада не успокоил и не обрадовал его.
  Он уже было полез в карман за дверным ключом, как вдруг остановился в
оцепенении: на двери, у замка, была печать. Две тоненькие веревочки
проходили сквозь нее - дверь можно было открыть, только взломав печать.
Закон наложил печать на дом, на его дом! Машина, проклятая машина!
  О, закон действует быстро, когда требуется пожрать человека. Братья
Кайн-Дахью предъявили свои права. Все-таки этого он не ожидал: он был
таким аккуратным плательщиком, могли бы подождать...
  Печать принадлежала полиции, и Джерард, захватив свой чемоданчик,
отправился в полицейское управление. Он пришел слишком рано: полицейский
надзиратель Брукс, в участке которого находилась Цветочная улица, еще не
приходил. Джерард сел и принялся терпеливо ждать, хотя внутри него все
бурлило от ярости.
  Через час пришел Брукс.
  - А, Джерард! - дружелюбно приветствовал он клиента. - Насчет дома? Что
поделаешь, пришлось опечатать. Вы там что-то задолжали Кайн-Дахью. Судья
Сайдахи распорядился очистить дом.
  - Неужели нельзя было подождать моего возвращения? - сердито спросил
Джерард.
  - Я и решил ждать. А пока, до возвращения, опечатал.
  - Так вот, я вернулся.
  - Что ж, печать сниму. Вещи же придется убрать. Я обязан подчиниться
приказу судьи.
  - Дом мой - никуда я не уйду.
  - Можете обжаловать. А вещи пока уберите. Там будет видно.
  - Куда я их дену?
  - Меня не касается... Сговоритесь с соседями... Сутки я дам.
  - Это насилие! - возмущенно воскликнул Джерард.
  - Тихо, тихо, Джерард! Такой положительный человек... Чего вы связались с
забастовщиками? Кто вам мешал работать? Работали бы - вам дали бы
отсрочку... Сами себя не жалеете.
  - Видите, Брукс, есть вещи, которых полицейскому никогда не понять.
Например, честь...
  - Хороша честь, коли нечего есть... - усмехнулся Брукс. - Слишком много
гордости на пустое брюхо...
  - Я, Брукс, пришел насчет дома, а не за вашими поучениями...
  - Приду в двенадцать...
  - Побойтесь бога, Брукс! Где мне торчать полтора часа? Уже и в собственный
дом нельзя?
  - Раньше не могу, - сухо отрезал Брукс. Видимо, он был обижен
непочтительностью Джерарда.
  Джон в бешенстве схватил свой чемоданчик и выбежал на улицу. Куда
деваться? Бродить по улицам? Пойти к соседям? Невозможно! Он опозорен. Из
собственного дома выгнали. Стыдно на глаза показаться.
  Он медленно пошел по направлению к своему дому. Встречались знакомые.
  - А, Джон, вернулись?
  Он молча кивал, стараясь не глядеть в глаза.
  Некоторое время он просидел на скамье в своем саду. Ему казалось, что из
всех окон, из-за штор, на него смотрят любопытные глаза соседей: вот
человек, который не сумел удержать собственный дом! Какого черта, в самом
деле, он должен торчать тут, у порога своего дома?
  Он решительно подошел к двери, мгновение помедлил и вдруг рванул веревки.
Печать треснула, куски ее отвалились на землю. Он отомкнул дверь, вошел
внутрь и запер ее за собой на ключ.
  Он переходил из комнаты в комнату, и острое отчаяние, как клещами, сжимало
его сердце. Как, оставить, бросить все это, нажитое трудом, кровным трудом
- все то, ради чего он работал, копил, отказывал себе? По какому праву?
Нет, черт возьми, ни у кого не может быть такого права - отнять у человека
средь бела дня его собственный дом! Собственность священна!
  Что же делать? Обжаловать, сказал Брукс. Обжаловать? Чепуха! А машина? Да,
да, машина, все - машина! Судья Сайдахи нажмет кнопки, повернет рычаг - и
машина, приговаривая голосом Бурмана: "Свобода, свобода, свобода",
выбросит его из дома вон! Нет, черт возьми, достаточно он был дураком,
пора хоть немного уважать себя!
  Он услышал внизу стук и открыл окно. У двери стоял Брукс.
  - Джерард, вы сорвали печать, - сказал Брукс, поднимая голову на стук
открываемого окна. - Вы не имели права.
  - Что за церемонии, - ответил сверху Джерард. - Сами же сказали, что
снимете...
  - Я, а не вы! Вы подняли руку на закон. Придется понюхать тюрьмы. Судья
Сайдахи - человек серьезный. Откройте дверь!
  - Вот что, господин Брукс: можете уходить. Вы мне не нужны. Я дома.
  - Бросьте глупые шутки, Джерард. Откройте, не то взломаю.
  И Джон услышал, как полицейский начал рвать и трясти дверь. Джон пришел в
ярость. Как, они смеют ломиться к нему, а он даже не имеет права войти в
свой собственный дом, ему за это тюрьма? Мерзавцы! Да разве с ними можно
говорить, разве им понятна человеческая речь?
  Взор его упал на висевшее над кроватью ружье. Вот это они поймут! Джон
вскочил, быстро снял со стены ружье и подбежал к окну.
  - Уходите, Брукс, - крикнул он, - или я попорчу вам прическу!
  И изумленный Брукс увидел, как в полураскрытое окно высунулось дуло ружья.
Брукс так опешил, что перестал дергать дверь: вот уж чего от Джерарда он
никак не ожидал. Такой положительный человек!
  Но замешательство его было мгновенным: неприлично полицейскому проявлять
нерешительность.
  - Уберите вашу игрушку, Джерард! - как можно спокойнее сказал Брукс. - Я
не из пугливых.
  - А я и не пугаю, - так же спокойно ответил Джерард. - Я всерьез. Мне было
бы жаль, если бы вы в этом убедились. Вы человек подневольный. Так что
лучше добром. - И, заметив, что полицейский колеблется, Джерард добавил: -
Идите, идите, Брукс! Моя позиция выгодней. Пока вы полезете за
револьвером, я продырявлю вам голову.
  - Вы пожалеете об этом, Джерард, - сказал Брукс и, поразмыслив, спросил: -
Надеюсь, вы не станете палить мне в спину?
  - Нет, зачем же? Я в полиции не служу.
  Брукс повернулся и величественно направился к выходу. Джерард следил за
ним,