этими четырьмя она, скорее всего, справилась бы, но, судя по  ведомостям  на
зарплату, кавказцев на руднике числилось двадцать семь человек.  И  вряд  ли
кто-то из них работал на бульдозере или драге.
   - Одевайся.
   Лейла молча стянула халатик и спокойно произнесла:
   - Мне надо помыться.
   Главный скривился:
   - Обойдешься.
   Они вышли из здания конторы и забрались в стоящий рядом  вездеход.  Лейла
слегка расслабилась. Пока все шло по ее предположениям. И тут кто-то  дернул
ее руки назад, а затем на ее запястьях сомкнулись наручники, а  в  углы  рта
больно врезались завязки кляпа.
   Через сорок  минут  ее  выволокли  из  вездехода  и  бросили  на  снег  у
небольшого обрыва. Лейла, извернувшись, перевернулась  на  спину.  Кавказцы,
поеживаясь, топтались у вездехода. У одного из них в руках был "Калашников".
Лейла закусила  губу.  Неужели  она  ошиблась?  И  эти  привыкшие  к  полной
безнаказанности подонки собираются просто ее прикончить? Черт возьми, ну что
ей стоило разыграть этакую сексуальную красотку! Такую они бы точно не стали
убивать, и она уже к вечеру ушла бы в  леса.  Конечно,  после  того  как  ею
"попользовались" бы десятка полтора кавказцев,  со  всякими  претензиями  на
должность управляющей "Приречной-4" можно было  бы  распрощаться,  но,  черт
возьми, разве в этом дело? Лейла лихорадочно  пыталась  сообразить,  как  ей
вывернуться из этой ситуации. В голове всплыли слова  куратора:  "Нет  такой
ситуации, с которой не смог бы справиться терранец... если он  правильно  ее
оценил". Никаких вариантов в голову не приходило. Например,  если  скатиться
под обрыв, то... нет, черт, будь у них охотничье ружье, это  был  бы  вполне
проходной вариант, но из "Калашникова"  положат  неминуемо.  Конечно,  чтобы
убить  терранца,  нужно  постараться  несколько  больше,  чем  для  обычного
человека, но даже если ее просто смертельно ранят, то на  таком  морозе,  да
еще со связанными руками она не выживет.
   Лейла все еще продолжала мучительно искать выход, когда подошедший  сзади
кавказец равнодушно приставил к ее голове  дуло  "Калашникова"  и  нажал  на
курок. А затем пинком скинул в обрыв практически обезглавленное тело.
   Вертолеты появились над "Приречным-4" рано утром.  Метель,  не  утихавшая
четыре дня, к утру слегка подуспокоилась, хотя погода, по всем канонам,  все
еще  оставалась  нелетной.  Отчего  Хункер  уже  начал  слегка   нервничать.
Последнюю партию "товара" следовало отправить еще два дня назад, а затем,  к
большому  сожалению,  этот  бизнес  придется  сворачивать.  У   "Приречного"
появились новые хозяева, причем весьма энергичные, и для  их  нейтрализации,
хотя бы и временной, пришлось применить крайние  меры.  Так  что  надо  было
быстро, пока той сучки еще не хватились, свертываться и убираться отсюда. Но
сначала нужно было отправить последнюю  партию  "товара"...  Поэтому,  когда
Беслан растолкал его и сообщил, что в  небе  над  поселком  висят  несколько
вертолетов, Хункер ему сначала не поверил.  Но  вот  гул  прошел  над  самой
крышей барака и замер над поляной, служившей  посадочной  площадкой.  Хункер
потер лицо, извлек из-под  подушки  пистолет  и,  сунув  его  в  подмышечную
кобуру, кивнул Мовлади и Арби, своему  побратиму  и  личному  телохранителю,
носящему гордое прозвище Барс, чьего дикого, звероватого вида и  равнодушной
безжалостности  боялся  весь  "Приречный",  и  двинулся  к  двери.  С  этими
вертолетами надо разобраться немедленно.
   Их скрутили  у  крайних  домов  поселка.  Барс  даже  не  успел  вскинуть
"Калашников", как его завалили на землю, заломили руки и успокоили  коротким
ударом в основание черепа. Впрочем, сам Хункер этого не увидел. Метель вновь
разыгралась, и он двигался, заслоняя лицо рукой. Так что его  вырубили  едва
ли  не  раньше,  чем  Барса,  и  последнее,  что  он  успел  осознать,   это
стремительную подсечку и укутанную снегом землю, летящую навстречу...
   Очнулся он оттого, что ему в лицо выплеснули ведро воды. Хункер дернулся,
застонал и сел, с трудом осознавая, где он и  почему  ему  так  холодно.  Он
сидел на снегу, вокруг бушевала метель, почти скрывшая десяток черных фигур,
стоявших вокруг него довольно плотным кольцом. Теплой шубы на нем больше  не
было, а толстый свитер был весь пропитан водой, снаружи уже превратившейся в
ледяную корку. Сильно болел затылок и разбитая губа. Хункер зло оскалился.
   - Эй вы, кто вы такие?
   Одна из  фигур  слегка  согнулась  и,  приблизив  к  нему  лицо,  которое
отчего-то оказалось совершенно черным, негромко спросила:
   - Где женщина-управляющая, которая прибыла сюда четыре дня назад?
   У Хункера екнуло под ложечкой. Черт возьми,  такой  оперативности  он  не
ожидал.
   - Она... заболела.
   Темное лицо говорившего окаменело, а губы медленно произнесли:
   - Не правильный ответ.
   И Хункер тут же повалился на бок, отчаянно дергая ногами и мыча  от  боли
сквозь заткнувшую ему рот перчатку. Затем  раздался  громкий  хруст,  и  его
правая кисть изогнулась под таким углом, который никак не  был  предусмотрен
матерью-природой для  этого  сустава.  Но  от  боли  это  не  избавило.  Она
продолжалась еще несколько секунд... или часов, а затем  все  тот  же  голос
повторил вопрос:
   - Где женщина-управляющая, которая прибыла сюда четыре дня назад?
   Хункер сделал несколько резких вдохов-выдохов, пытаясь отойти от  боли  и
хоть немного привести мысли в порядок, но тут же вновь рухнул на  снег,  уже
не мыча, а хрипя от боли на сей раз в обеих руках.  Спустя  мгновение  новый
хруст  показал,  что  к  его  левую  кисть  постигла  участь  правой.  А   в
человеческом теле так много суставов... Поэтому, когда его вновь  отпустили,
Хункер торопливо, захлебываясь, заговорил:
   - Она... ее убили... это произошло... я этого не хотел...  мы  собирались
договориться, но она... О-а!!!
   На этот раз боль была короткой. А затем все тот же голос спросил:
   - Сколько вас на руднике?
   - Двадцать семь.
   - Где кто?
   - Большинство в третьем бараке,  это  такой,  с  алюминиевой  крышей,  на
самой...
   - Знаем. Остальные?
   - Двое... Салман, он главный, и Бакра, у управляющего. А  Аслан  пошел  к
своей шлюхе.
   - Где она живет?
   Хункер объяснил.
   - Хорошо, сиди и не шевелись. -  Фигуры  отступили  назад  и  исчезли  во
вьюжном мареве, а Хункер внезапно почувствовал, как ему холодно, О Аллах, он
никогда не думал, что человеку может быть так холодно!  Этот  холод  забивал
даже боль в сломанных руках. Хункер пошевелился, пытаясь сжаться  поплотнее,
но тут же упал лицом в снег, визжа и подвывая, а его  правая  ступня  начала
свое  путешествие  к  его  собственному  затылку.  Короткий   хруст   принес
облегчение, а  уже  другой,  но  такой  же  безжалостный  и  холодный  голос
произнес:
   - Тебе сказали не шевелиться...
   Салман и  Бакра  провели  вечер  довольно  неплохо.  Управляющий  (бывший
начальник геологической службы, который в  восемьдесят  девятом  как  раз  и
открыл неожиданное богатство, как тогда ему думалось, для себя) был  запуган
до смерти и изо всех сил лебезил перед высокими гостями. А гости  сидели  за
столом и пялились на его еще совсем не старую жену  (бывшую  ленинградку)  и
молоденькую тринадцатилетнюю  дочь,  у  которой  под  футболкой  уже  вполне
просматривались острые девичьи  грудки.  Салману  и  Бакре  было  ясно,  что
"Приречный"  -  отработанный  вариант,   поэтому   сохранять   отношения   с
управляющим необходимости больше не было. Так что перед предстоящим отъездом
вполне можно было побаловаться с этими двумя сучками. А этот  слизняк...  он
будет молчать.
   И Салман и Бакра изрядно позабавились, обсуждая по-чеченски,  что  они  с
ними сделают, прямо в присутствии хозяина и двух будущих жертв.  Хозяин,  не
понимавший  по-чеченски  ни  слова,  все-таки  каким-то   звериным   чутьем,
выработавшимся у него за время работы с ЭТИМИ, остро почуял опасность и весь
покрылся холодным потом, проклиная и свою жадность, и свою  горькую  судьбу.
Тоже урод... разбогатеть захотел. Тайком. Забыв, что любое тайное  богатство
пахнет так, что на этот запах быстро сбегаются  столь  же  тайные  и  темные
хищники с острыми зубами. Впрочем, говорят, даже в  советские  времена  были
богачи, о богатстве которых никто так и не догадывался до самой  их  смерти.
Они носили застиранные рубашки,  ездили  на  трамваях,  экономя  пятачки  на
метро, по  двадцать  лет  носили  одни  и  те  же  брюки,  аккуратно  штопая
протершиеся коленки. Но кому нужно такое богатство? А  любое  другое  тайное
обогащение в конце концов всегда оказывается смертельно опасным. Из  тех,  с
кем он начинал в восемьдесят  девятом,  в  живых  остался  только  он.  Один
утонул, и ему, можно сказать, повезло больше других. Поскольку, как  кончили
остальные шестеро, он видел собственными глазами. ЭТИ специально  взяли  его
на казнь, рассчитывая сломать, устрашить... и устрашили,  сволочи,  да  так,
что теперь он ночами просыпался в липком поту, а потом долго лежал,  пытаясь
представить, ЧТО сделают с ним самим, и... не закричать.
   В прихожей хлопнула входная дверь и  кто-то  завозился,  стряхивая  снег.
Гости переглянулись, Бакра покосился на лежащую  на  лавке  теплую  доху,  в
кармане которой был спрятан старый добрый "Макаров"  (ни  китайские  ТТ,  ни
новомодные зарубежные штучки здешний холод не выдерживали), но тут же лениво
отвел глаза и вновь уставился на хозяйку  наглыми  глазами.  Ну  кого  здесь
можно бояться? Поэтому,  когда  в  дверь  стремительно  метнулись  массивные
фигуры,  одетые  в  темные,  облегающие   комбинезоны   и   черные   вязаные
шапочки-маски, никто из присутствующих не успел отреагировать. Глухой  удар,
звон упавшей на пол чашки, хрип... и фигуры исчезли. Гулко хлопнула  входная
дверь, в доме, в котором остались только  хозяйка  и  ее  дочка,  воцарилась
тишина. О главе семьи и гостях напоминали лишь нагретые их  теплом  табуреты
и... шубы на вешалках.
   Третий барак отличался от остальных гораздо большим комфортом. Во-первых,
в подобных бараках, разбитых на множество  комнатушек,  обычно  ютилось  два
десятка семей в три-пять ртов, а в этом жило всего  двадцать  пять  человек.
Во-вторых, во всех комнатах были  установлены  телевизоры,  а  из  остальных
бараков снесена вся более или менее приличная мебель. И все же, несмотря  на
это, был он неуютным и загаженным. Еще бы, порядок здесь наводился от случая
к случаю, и делали это "приглашенные" гостьи,  причем  после  неоднократного
изнасилования.  Впрочем,  некоторым  это  нравилось,   и   отнюдь   не   все
"приглашения" сопровождались непременным насилием. Но  таковые  гостьи,  как
правило, и сами не отличались особой чистоплотностью. Так  что  на  качество
уборки это совершенно не влияло. К тому же форточки в этом бараке никогда не
открывались, поэтому сформировавшаяся в  нем  атмосфера  представляла  собой
причудливую  смесь  вони   немытого   мужского   тела,   густого   перегара,
заплесневевшей пищи и сгоревшего табака и гашиша.
   Когда  дверь  барака  распахнулась  и  в  длинный  коридор   стремительно
ворвались два с лишним десятка фигур  в  совершенно  немыслимых  серо-черных
комбинезонах и вязаных шапочках-масках, виденных здешними обитателями только
по телевизору, в репортажах о налетах ОМОНа на какие-нибудь рынки  (впрочем,
вполне возможно, они их видывали и раньше), а на здешнем пронизывающем ветру
и жутком морозе эти комбинезоны и шапочки защищали не лучше,  чем  туалетная
бумага, все обитатели барака сначала опешили.  Чеченцы  уже  давно  привыкли
чувствовать себя хозяевами здешних  мест.  Жестокие,  убивающие  спокойно  и
равнодушно, не думая о последствиях и не боясь их, кроваво мстящие за  любое
поползновение на их власть, они не могли себе даже представить, что  в  этих
богом забытых местах может  появиться  кто-то,  рискнувший  напасть  на  три
десятка закаленных новой кавказской  войной  ветеранов.  Однако  сегодня  им
пришлось смертельно удивиться.
   Нападающие выбивали двери ударом ноги и, положив обнаруженных  в  комнате
обитателей лицом вниз, проводили быстрый  обыск.  Непонятливым  ломали  руки
(судя по непрерывным воплям, таких непонятливых оказалось довольно много), а
самых непонятливых просто вырубали. Эта экзекуция продолжалась  минуты  две,
не  больше,  а  затем  все  затихло.  Дюжие  гости  с  Кавказа,  от   одного
недовольного взгляда которых местные мужики покрывались потом, лежали теперь
носом в собственном дерьме и ошарашенно поводили  глазами,  поскольку  любое
шевеление тут же вызывало немедленные санкции со стороны захвативших  барак,
и окрестности оглашались новым воплем.  Но  лежать  тоже  было  не  очень-то
просто. Нападавшие совершенно не озаботились тем, чтобы закрыть двери, да  и
к тому же во время захвата в некоторых комнатах были выбиты окна, так что по
полу гуляли дикие сквозняки. Хуже всего было обитателям шестой комнаты,  где
перед самым налетом трое горячих южных  парней  разложили  молодую  метиску,
дочку украинца, механика местного гаража, и его жены-якутки.
   На эту девчушку все облизывались уже давно, но пока "дело" было на  мази,
местный техперсонал  особо  не  трогали,  перебиваясь  якутками  и  местными
шлюхами и лишь иногда затаскивая в барак одиноких медсестер или  учительниц.
Но теперь "дело" закончилось и можно было оторваться на полную катушку.  Так
что механик сейчас отлеживался дома, в гипсе, а его дочку вовсю знакомили  с
особенностями  сексуальных  пристрастий  настоящих  мужчин,   героев   новой
кавказской войны. В результате, когда в комнату ворвались два черных  демона
и, приложив гордых кавказских мужчин о косяк, окно и стену,  распластали  их
носом в собственные  трусы,  в  порыве  страсти  сброшенные  прямо  на  пол,
единственной их "одеждой" остались лишь собственные курчавые волосы,  ровным
слоем покрывавшие мускулистые тела. А окно, между прочий, было выбито башкой
одного из них. Так что не прошло и десяти минут, как всех троих  стала  бить
крупная дрожь,  время  от  времени  прерываемая  дикими  воплями,  поскольку
нападавшие неукоснительно следили за выполнением собственного требования "не
шевелиться" и безжалостно наказывали за малейшее нарушение.
   Спустя пятнадцать минут в барак приволокли Салмана и Бакру. А  кроме  них
еще человек восемь из  местных,  в  том  числе  управляющего  и  охранников,
которые были связаны с выходцами с Кавказа наиболее тесно, Салмана, Бакру  и
буквально висящего на руках молчаливых  темных  фигур  Хункера  заволокли  в
самую большую комнату и плотно прикрыли двери. И в бараке установилась почти
абсолютная тишина. Никто больше не пытался ни шевелиться,  ни  угрожать,  ни
просить этих загадочных налетчиков. А  двое  самых  отчаянных,  попытавшихся
воспользоваться тем, что в их комнате находился только один охранник, сейчас
лежали на полу, со сломанными ВО ВСЕХ суставах руками и ногами. И  их  дикие
вопли, намертво впечатавшиеся в  уши  остальных,  заставляли  всех  до  боли
прикусывать губы или впиваться ногтями в собственные ляжки, лишь  бы  только
не пошевелиться и не привлечь к себе  внимание  этих  черных  сынов  Иблиса,
неподвижно застывших на пороге.
   Часа через два, когда весь поселок уже окончательно проснулся  и  активно
обсуждал, что же такое происходит  в  бараке  кавказцев,  из  леса  выскочил
вездеход и,  лихо  развернувшись,  затормозил  на  площади  напротив  здания
конторы. Там как раз  разгружались  вахтовки,  привезшие  с  рудника  ночную
смену. Из вездехода вылезли человек десять дюжих молодых  мужчин  в  меховых
куртках, на фоне здешних шуб смотревшихся не очень-то серьезно. Они вытащили
из кузова носилки с лежавшим на них  заледенелым  до  стеклянного  состояния
трупом молодой женщины с наполовину снесенной головой. Бабы, сбежавшиеся  на
площадь вроде бы как встретить возвратившихся со смены мужей,  а  больше  из
любопытства, заахали и запричитали.
   - Ой, да кто ж это ее так...
   В толпе вернувшихся со смены мужчин кто-то глухо произнес:
   - Известно кто...
   На него тут же зашикали. Сегодня впервые на руднике  не  было  никого  из
кавказцев, а  их  барак  стоял  распахнутый  настежь,  сиротливо  взирая  на
разгорающийся день выбитыми  окнами,  но  это  еще  ничего  не  значило.  За
несколько лет их всевластия народ на руднике привык молча отводить глаза,  а
скрежетать зубами только ночью, отвернувшись носом к самой глухой стенке.
   Мужчины осторожно поставили носилки на землю, затем извлекли из вездехода
кайла и лопаты и, примерившись, начали рыть могилу прямо на  площади.  Народ
замер. Это было что-то  неслыханное.  Несколько  минут  местные  завороженно
наблюдали за ходкой работой мужчин, потом кто-то из самых шустрых спросил:
   - Вы чего, прямо тут хоронить будете?
   Один из работавших выпрямился и, окинув взглядом замершую толпу, медленно
кивнул:
   - Да.
   - А кто это?
   Парень укоризненно покачал головой. Как будто ответ на  этот  вопрос  все
окружающие должны были знать.
   - Она должна была стать вашей новой управляющей.
   Кто-то из женщин ахнул:
   - Молоденькая такая...
   Парень кивнул:
   - Да. Ей было всего двадцать семь. Мы учились с ней  на  одном  курсе,  а
сейчас приехали ее похоронить.
   Кто-то из задних рядов несмело хохотнул:
   - Много же вас училось на этом курсе.
   Все поняли намек. Когда окончательно рассвело,  на  вертолетной  площадке
обнаружились длинные  вереницы  ярких  альпинистских  палатокс  алюминиевыми
скелетами, в которых могло разместиться, наверное, не менее  полутора  тысяч
человек. Как и когда все они добрались до этого  глухого  таежного  поселка,
оставалось абсолютной загадкой. Ибо в тех трех вертолетах,  которые  кружили
над поселком незадолго  до  рассвета,  могло  поместиться  максимум  человек
семьдесят, ну, если забить под завязку, как сельдей в бочке, - сто. Да и  то
в зависимости от марки машины.
   Парень серьезно кивнул:
   - Пятьдесят тысяч. Но здесь собрались не  все,  а  только  те,  кто  смог
приехать. - И он снова взмахнул кайлом. Местные некоторое время наблюдали за
их работой, потом из задних  рядов  протиснулся  какой-то  хмурый  мужик  и,
легонько толкнув одного из приезжих в плечо, произнес:
   - Давай пособлю...
   К обеду могила была готова. К этому моменту пурга как по заказу утихла, и
приезжие, выставив на площадь раскладные столы и стулья, начали раскладывать
на ней разнообразную снедь. Местные, до того несмело топтавшиеся по окраинам
площади, опасливо поглядывая на безмолвный барак кавказцев, тут  совсем  уже
расхрабрились и тоже понесли на площадь кто горячую  картошку,  кто  печеную
рыбу, а кто вяленый медвежий окорок.
   Похороны начались около  четырех  часов.  Перед  самым  началом  рядом  с
безмолвным  третьим  бараком  остановилась  машина  и  из  барака  выскочило
несколько фигур, затянутых в черные комбинезоны, в вязаных  шапочках-масках,
закрывавших лицо. Народ испуганно ахнул и подался назад, но те молча подошли
к машине, быстро навьючили  на  себя  по  несколько  извлеченных  из  кузова
канистр и вновь скрылись в бараке. Через десять минут, когда тело  погибшей,
затянутое в пластиковый мешок с молнией, было уже опущено в могилу и местные
мужики и приезжие принялись сноровисто засыпать яму, из барака высыпало  уже
два десятка фигур, которые тут же похватали оставшиеся в кузове  канистры  и
быстро облили стены барака. Затем один из них  вытащил  из  кармана  дешевую
одноразовую зажигалку и, сдвинув регулятор на максимум, чиркнул колесиком...
   Барак  занялся  сразу  со  всех   сторон.   Несколько   мгновений   люди,
ошеломленные картиной столь спокойного уничтожения  материальных  ценностей,
зачарованно  смотрели  на  разгорающийся  огонь,  и  вдруг  изнутри   барака
послышался тоскливый вой, тут же перешедший в многоголосицу. В  бараке  были
живые люди! Народ, когда до него это дошло, качнулся  к  бараку,  но  вокруг
него редкой, однако страшной в сво