и пошел прочь от пожарища.
     Эйден смотрел ему вслед, пока аббат не оттащил его подальше от огня.
     - Благодарение богам, что вы его остановили. Не могу поверить, что он рисковал жизнью ради каких-то книг. Что вы ему сказали?
     Внезапно почувствовав, что силы покинули его, Эйден провел рукой по лицу:
     - Я назвал его дураком. Он, наверное, никогда мне этого не простит.

***

     Только когда рассвело, монахи смогли оценить весь понесенный монастырем ущерб. На месте кладовой остались лишь четыре каменные стены; все остальное представляло собой лишь кучу дымящейся золы. Эйден и брат Дамиен бродили по пожарищу; молодой монах иногда наклонялся к какому-то казавшемуся уцелевшим предмету, но каждый раз терпел разочарование.
     Работники-миряне уже принялись расчищать остатки кладовой, но Эйдену не хотелось уходить. Он видел горе на лицах монахов: почти весь архив обители Святого Германуса хранился в сгоревшем здании.
     - Скажите мне, - обратился Эйден к брату Дамиену, перешагивая через еще дымящееся бревно, когда Мартин впервые появился здесь?
     - Пожалуй, прошлой осенью. Во всяком случае, он уже был здесь, когда выпал первый снег.
     - Вы знаете, откуда он приехал?
     - Нет. Я однажды спросил его, но он не ответил. Эйден нахмурился и пристально взглянул на молодого монаха:
     - Разве это не показалось вам странным?
     - Нет ничего необычного в том, что человек, пришедший в монастырь, хочет забыть свое прошлое.
     - И что же пытается забыть Мартин? Дамиен пожал плечами:
     - Я и не пытался догадаться. - Он остановился, поднял глаза на священника, потом оглянулся через плечо на других монахов. - Нас здесь почти сотня братьев, святой отец, но никому и слова из Мартина не удалось вытянуть. Он просто целые дни работает, это и есть его покаяние. - Дамиен приподнял край рясы, чтобы не перепачкаться в золе, и осторожно провел Эйдена между обгорелыми обломками. - Обычно именно так и бывает с мирянами, помогающими братьям. Некоторые из них охотно говорят о своих грехах, другие нет. Ни тем, ни другим мы не препятствуем в их желании искупить прошлые прегрешения.
     Эйден глубоко вздохнул. Из этого молодого монаха когда-нибудь получится прекрасный пастырь.
     - Благодарю вас за вашу проницательность, брат мой. Уже уходя, Дамиен обернулся и спросил:
     - Как вы думаете, вам удастся помочь Мартину, святой отец?
     - Боюсь, он мне этого не позволит.
     Эйден двинулся в сторону келий. Он не удивился, обнаружив, что Мартина, точнее, Роберта в саду не видно. После этой ночи не было бы странным, если бы молодой лорд вообще покинул обитель. Если так и случилось, то вся вина лежит на нем, на епископе МакКоули. Но разве мог он поступить иначе? Разве мог позволить Роберту погибнуть?
     Бесполезно пытаться что-то от себя скрыть. Он действовал неловко. Долгие месяцы, проведенные в темнице, притупили его восприимчивость. Слишком много было бессонных ночей в сырой камере, слишком много бесплодных размышлений. Он забыл, как разговаривать с людьми, забыл, как слушать.
     По привычке Эйден стал искать успокоения в часовне. Как всегда, он молил богов послать ему терпение и мудрость. Он так долго стоял на коленях, что все его кости начали болеть. Все еще не находя ответа на мучившие его вопросы, он наконец вышел из часовни и вдалеке увидел знакомую фигуру. Садовник копался в земле, сажая что-то. Эйден испытал огромное облегчение, но на этот раз не остановился и не заговорил. На этот раз он оставил Роберта в покое.

***

     Он сделал короткий вдох, перехватил рукоять топора, размахнулся и обрушил лезвие на полено. Потом высвободил его, снова втянул воздух, размахнулся и ударил - точно так же, как и в первый раз.
     Замах - удар, замах - удар... Снова и снова, одни и те же движения, одни и те же усилия. Он не обращал внимания на усталость, на палящие лучи солнца, на пот, текущий со лба. Он смотрел только на полено и на то место, куда должно вонзиться лезвие.
     Он не думал ни о чем, кроме работы, ни о чем, кроме силы и точности удара. Он не думал ни о чем вообще именно к этому он и стремился.
     Заставив свой разум умолкнуть, он упрямо продолжал работать. Постепенно рядом росла груда наколотых дров; потом его мозолистые руки уложат их в аккуратную поленницу. Он работал, пока мышцы не стали отвечать дрожью на каждое движение, а дыхание не начало со свистом вылетать из груди. Только когда тело совершенно обессилело, он остановился, но даже и теперь не поднимал глаз и смотрел лишь на поленья. Потом, со вздохом отбросив топор, он направился туда, где его ждала постель.

***

     Эйден взял книгу и обвел взглядом свою комнату. Хотя она была вполне уютна и у двери не стояла стража, одно только пребывание в четырех каменных стенах все еще заставляло его ежиться. Да, ничто не помешало бы ему уйти из обители, но разве выжил бы он в стране, власти которой стремились его казнить?
     Эйден вздохнул и вышел во двор, где солнце, выглядывая из-за облаков, согревало склоны гор. Он постоял рядом с низкой стеной сгоревшей кладовой. Аббат решил, что сохранившаяся часть здания может рухнуть, и приказал разобрать стены. Последние три дня работа здесь кипела: кто-то, стоя на лесах, разбивал киркой скрепляющий камни раствор, кто-то оттаскивал каменные блоки, которые можно было использовать при строительстве новой кладовой.
     Усевшись на камень, Эйден не сразу раскрыл книгу; некоторое время он наблюдал за работающими. Среди них был и Роберт; он в одиночку относил больше чем на двадцать футов в сторону тяжелые камни.
     Не следовало ли Эйдену найти себе другое место для чтения? Не смутит ли его присутствие Роберта? Эйден заколебался, но тут Роберт взглянул в его сторону и как ни в чем не бывало, продолжил работу. С облегчением, переведя дух, Эйден склонился над книгой.
     Легкий ветерок шевелил страницы. Монастырский колокол зазвонил, сзывая монахов на полуденную трапезу, однако Эйден не был голоден, а потому продолжал читать.
     - Вы смелый человек.
     Эйден вздрогнул, когда совсем рядом раздались эти слова, и медленно поднял глаза. Перед ним стоял Роберт, вытирая руки тряпкой. Эйден сглотнул и попытался найти подходящий ответ такой, который не заставит молодого человека снова замкнуться в себе.
     - Я поступаю так не нарочно.
     Роберт не сводил с него глаз. Кончив вытирать руки, он сунул тряпку в карман. Только теперь Эйден заметил, что остальные работники отправились в трапезную, и они остались одни.
     - Как вы узнали?
     Эйден нерешительно посмотрел на Роберта. Узнал? О чем? О том, что Роберт хотел погибнуть в огне?
     - Как вы узнали, кто я такой?
     Эйден вздохнул и сложил руки поверх книги.
     - Я знал вашего отца. Сходство между вами слишком велико, чтобы быть просто совпадением.
     - Сходство только внешнее. Что это могло значить?
     Роберт, впрочем, не ждал ответа. Он подошел к стене и уселся на камень вполоборота к Эйдену. Какое-то время они сидели в молчании. Теперь, когда такая возможность представилась, Эйден не мог придумать, о чем говорить. Он пять недель ждал подходящего момента, а теперь язык его словно отнялся.
     Как глупо!
     - Вашей вины тут не было, знаете ли.
     Роберт безразлично поинтересовался, не глядя на священника:
     - В чем?
     - В том, что меня арестовали. Как только меня избрали, у меня возникло чувство, что этого не миновать если не в тот же день, то очень скоро. Члены Синода и не подозревали, как хотелось мне отказаться от епископства.
     Снова молчание. Роберт смотрел в сторону пожарища и дальше на свой сад. Казалось, разговаривать ему не хочется, но если так, то почему он сидит здесь? Почему не уходит?
     - Вам не следовало говорить мне, кто вы такой.
     Эйден поднял глаза и обнаружил, что Роберт смотрит на него в упор. Он в первый раз обратил внимание на цвет этих глаз ярко-зеленых, холодных и жестких. В них не отражалось готовности пойти на компромисс.
     - Мое имя принадлежит мне, и я называю его, кому захочу, - не задумываясь, ответил Эйден. - Не пытайтесь ограничивать мою свободу решать, кому можно и кому нельзя доверять. Такие попытки предпринимали и более сильные люди, чем вы, без успеха.
     - Не сомневаюсь. - Роберт снова стал смотреть на сад. - Но те, кому вы доверились бы, с легкостью могли оказаться предателями. Ваше положение не настолько прочно, чтобы вы могли позволить себе неосторожность.
     - Я доверяю тем, кого мне указывает сердце.
     - А разве оно никогда не ошибается? Эйден помолчал, прежде чем ответить:
     - Иногда случается и такое. Но должен же я кому-то доверять, иначе жизнь была бы невыносима.
     - Вы когда-нибудь пытались жить, не доверяя никому?
     - Нет. И не хотел бы и пробовать. Да, я позволяю сердцу направлять меня, и изредка случаются разочарования.
     - Предательства!
     - Ну, хорошо, предательства. Но на каждого человека, обманувшего доверие, приходится сотня, доверие оправдавшая. Знакомство и дружба с верными людьми стоит риска быть преданным. Только это и делает жизнь богатой.
     Брови Роберта поползли вверх, словно подобная мысль его позабавила. Поднявшись на ноги, он взглянул на книгу, лежащую у Эйдена на коленях:
     - Вам следовало бы больше ценить собственную безопасность, а не богатство жизни, епископ. Вы напрасно послушались своего сердца. Вы доверили свой секрет человеку, о котором ничего не знали, человеку, в котором вы ошиблись, сравнив его с его отцом, человеку, которому ничего нельзя доверить.

ГЛАВА 30

     Нет, все бесполезно... Эйден вертелся и метался в постели, но разум его не собирался поддаваться сну. Лунный свет пробивался сквозь занавеску; в призрачном сиянии Эйден мог разглядеть грубый камень стены, сложенной два столетия назад.
     Что имел в виду Роберт, когда говорил, что доверять ему нельзя? Не пытался ли он заставить Эйдена поверить, будто он покинет монастырь и донесет Селару, где скрывается Мак-Коули? От чего мог бежать такой человек, как Роберт?
     Эйденом неожиданно овладело нетерпение. Он отбросил одеяло, встал и начал расхаживать между дверью и окном. Не в первый раз он мучился бессонницей в камере, но ведь сейчас он свободен! Настолько свободен, насколько это теперь возможно, и до чего же свобода восхитительна!
     Так почему же Роберт сам намеренно себя заточил?

***

     Эйден снова сидел на том же камне с книгой на коленях. На этот раз, услышав полуденный звон колокола, он отложил книгу и стал ждать. Сначала Роберт не обращал на него внимания, заканчивая начатую работу. Потом он посмотрел в сторону Эйдена, подошел к нему, но не сел.
     - Почему вы назвали меня смелым человеком? - без всякого вступления спросил Эйден.
     - Может быть, вам понравится больше, чем я назову вас глупым человеком?
     - Я задал вам вопрос не для того, чтобы услышать что-то, что мне понравится. - Эйден постарался сдержаться: ему необходимо было сохранять спокойствие.
     - Вы сказали мне, кто вы такой, не будучи уверенным, что я не сообщу о вас кому-нибудь еще. Вы вели себя то ли смело, то ли глупо выбирайте сами.
     - Вот как? Значит, вы говорили не о том, что я помешал вам снова войти в горящее здание?
     - Нет, - прозвучал короткий равнодушный ответ. Эйдену захотелось ударить Роберта.
     - Обречь себя на смерть грех. Роберт пожал плечами и сел на камень.
     - Всего лишь еще один.
     - А на вас уже так много грехов?
     - Как и у каждого человека, разве не так?
     - У кого-то больше, у кого-то меньше. Никто не может прожить совершенно безгрешную жизнь. Как бы силен человек ни был, всегда случаются моменты, когда плоть оказывается слаба. - Роберт медленно повернул голову и в упор посмотрел на Эйдена; тот почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом взгляд скользнул в сторону, и к священнику вернулась свобода. Прежде чем Роберт успел снова отвернуться, Эйден сказал: Такими нас создали боги, и нам надлежит смириться.
     - Ах, боги... - пробормотал Роберт. - Конечно.
     - Не хотите же вы сказать мне, что не верите в богов.
     - Не вижу, как богов можно винить в том, что человек слаб.
     - Их винить нельзя. Если человек слаб, то это его собственная вина, однако даже в слабости есть сила.
     - Вот как? - сухо проговорил Роберт. Уж не смеется ли он над Эйденом?
     - Каждая слабость рождает возможность проявить силу, если человек готов ею воспользоваться. Слабость следует обдумать, понять и сделать выводы. Если у меня слабость к грушам, но от них у меня болит живот, я научусь не есть много груш, верно?
     - Не знаю.
     - Я найду в себе силу побороть обжорство. Таким образом, я из слабости извлеку новую силу.
     - Как все просто. - Эйден ожидал, что Роберт улыбнется, но лицо того осталось неподвижным. Поднявшись, чтобы вернуться к работе, Роберт добавил: - У меня всего одна слабость, епископ. Я считал себя сильным.

***

     В субботу полагалось отдыхать, и работы на пожарище не велись. Эйден знал, что бесполезно искать Роберта в часовне, поэтому нашел укромное местечко под яблонями и расположился там, подстелив одеяло. Ему хотелось написать некоторым своим друзьям и родным, чтобы сообщить, что он находится на свободе и пребывает в добром здравии, но это, конечно, было невозможно. Эйден наслаждался покоем, царившим в саду, но тишина скоро была нарушена.
     - Так как же вы примиряете человеческую слабость и веру в богов? - К Эйдену по-кошачьи неслышно подошел Роберт.
     - Что?
     - Зачем они создали нас слабыми? Для развлечения? - Сегодня в Роберте что-то переменилось. Только что? На Роберте была рубашка из грубого полотна и поношенная черная куртка. В руках он держал глиняный кувшин и две кружки. - Брат Дамиен думает, что вы захотите попробовать местное вино, хоть обитель Святого Германуса им и не славится. - Роберт уселся на траву и разлил по кружкам розовое вино, слегка пахнущее розами. - Вы не ответили на мой вопрос.
     Эйден неожиданно почувствовал смущение. Голос Роберта стал совсем другим, как будто теперь диспут со священником вел не Мартин, а сам Роберт.
     - Вы спрашиваете меня о том, почему нам была дарована свобода воли?
     - Да, почему? Или человек слаб по собственной воле?
     - Нет, - насупился Эйден. Придется хорошенько сосредоточиться, чтобы убедить Роберта: тот явно пришел уже к каким-то собственным выводам. - Я говорю, что человек слаб от природы. Если он хочет поддаться слабости, так и случится. Однако он обладает свободой выбора между добром и злом.
     - То есть человек волен, выбирать, быть ли ему на стороне добра или зла?
     - Конечно.
     - Но что, если человек греховен от природы, но слишком слаб, чтобы преодолеть свою греховность? Куда лежит его путь? В объятия Бролеха?
     - Не произносите этого имени даже в шутку. - В голосе Эйдена прозвучала сталь. - Не знаю, что вы совершили, Роберт, но вы не греховны от природы. Вы человек чести. Будь это не так, вы позволили бы мне броситься следом за вами в огонь.
     - Человек чести? Я? - Роберт поднял брови, и Эйден впервые заметил проблеск усмешки в его глазах. Встав с земли, Роберт наклонился вперед. - Интересно! И как же вы пришли к такому заключению?
     Эйден, словно в ответ на вызов, тоже поднялся.
     - Не нужно говорить со мной таким тоном. - Не успели прозвучать эти слова, как Эйден пожалел о них, но было уже поздно.
     - Неподходящий тон вот в чем дело! Я думал, мы с вами обсуждаем, почему вы решили, будто я человек чести. - Голос Роберта был веселым, почти игривым, но в нем звучали неприятные резкие нотки. - Вы ничего об этом не знаете. Вы ничего не знаете обо мне. Вы слышали разговоры, вы встречали моего отца, вы доверяете своему сердцу, но вы не знаете ровным счетом ничего. Вы видите перед собой оболочку, напоминающую вам о великом человеке, и потому заключаете, что я должен быть таким же, как мой отец. Это не так. Я никогда не был им и, уверяю вас, никогда не буду.
     Эйден попытался подавить раздражение. Такое высокомерие в совсем еще молодом человеке! Такое...
     - Не считайте меня идиотом, Роберт, - бросил он, наконец, потеряв терпение. - Я не основываю своих мнений только на том, что мне говорят другие люди, и я вовсе не сужу о вас по вашему отцу. Я вижу его в вас, вижу его в ваших поступках, и хоть я не встречался с вами при дворе, я знаю, что вам удалось совершить, пока вы были членом королевского совета. Мне известно, что вы снова и снова останавливали руку Селара, занесенную над нашей несчастной страной. Я видел, как вы не позволили заставить себя нарушить данную королю клятву. Редкий человек чести сумел бы проявить такую силу.
     Роберт отступил на шаг и покачал головой:
     - Человек чести, для начала, не дал бы такой клятвы. Человек чести не покинул бы свою гибнущую страну. Человек чести никогда не позволил бы своему дяде принять участие в бесплодном мятеже и уж наверняка отомстил бы за его смерть. Человек чести не стоял бы в стороне, когда его родину губит человек, когда-то называвший себя его другом, и не проглотил бы молча оскорбление, когда этот друг от него отвернулся. Человек чести не бросил бы вас гнить в темнице... - Голос Роберта оборвался, но он продолжал смотреть на Эйдена, и тот снова почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом Роберт отвернулся и сорвал веточку ближайшего куста.
     Эйден дал Роберту время немного успокоиться, потом приблизился к нему и мягко спросил:
     - Что вы совершили?
     Роберт резко обернулся, и в голосе его снова прозвучала насмешка над собой.
     - Я предал ее. Она мне доверяла. Я поклялся, что буду ее защищать, я считал себя сильным и все же предал ее. И все потому, что, как человек чести, не мог покинуть ее в те последние дни. - Когда Эйден не ответил ему сразу, Роберт продолжал: - Вы шокированы, епископ, не так ли? Или все еще думаете, что я человек чести? Вам следовало оставить меня в покое.
     - Ну, хватит! - рявкнул Эйден. - Никогда еще не встречал я человека, так упорно цепляющегося за самообвинения! Вы считаете, будто совершили ошибку, сделали что-то неправильно! Но на самом-то деле вы ничего не совершили! Именно поэтому вы здесь. События пошли не так, как надо, и вы теперь прячетесь вместо того, чтобы противостоять им. Вы себя предали, Роберт Дуглас, никого больше. Неужели вам никогда не приходила мысль, что бездействие не лучший для вас путь? Нет, вы не отважились действовать, потому что боялись рискнуть своей драгоценной честью. Вместо этого вы скрылись здесь и попытались утопить себя...
     - В жалости к себе? Как ново! Я жалею не себя, епископ, а тех бедняг, кому пришлось со мной столкнуться. - На лице Роберта промелькнула кривая улыбка. - Вам ведь не важно, что я совершил, верно? Что бы я ни сделал, ваш приговор был бы тем же самым. Как и все вокруг, вы решили, будто знаете обо мне достаточно, чтобы судить. Ну а если бы я признался вам, епископ, что я вор? - Роберт развел руками и отступил на шаг. - Что я - убийца?
     - Ну, это Роберт наклонился к Эйдену и прошептал:
     - Что я - колдун?
     Эйден резко поднял голову, но прежде чем он успел сказать хоть слово, Роберт повернулся и двинулся прочь.
     - Это привлекло ваше внимание, а, епископ? Вот я и говорю: не все вам известно.

***

     Дамиену давно следовало бы быть в постели; вместо этого он оставался в часовне, каменный пол которой жадно высасывал из него последние крохи тепла. Немногим больше чем через час колокол начнет сзывать монахов ко всенощной, и Дамиен скорее всего, будет неприлично зевать во время службы. Однако уйти он не мог: епископ был в таком отчаянии...
     Дамиен решил, что ему лучше держаться на расстоянии, и уселся недалеко от двери. Епископ молился перед алтарем, иногда опускаясь на колени, иногда просто молча, глядя на триум, а иногда в задумчивости меряя шагами проход.
     Эйден заговорил, но слова его не были обращены к Дамиену; не были они и обычной молитвой. Отрывочные фразы, казалось, вообще не имели смысла. Дамиен почувствовал, что не может бесконечно сидеть в углу. Он поднялся и немного приблизился к МакКоули, хот