тали чаще.  Большинство воздушников улетели вглубь  суши, но
еще  сотни   их  оставались,   паря   над   пляжем,   в   большинстве  своем
черносердечники. Рассеченные  листья  окружающих пальм  хлестали и скользили
друг  по  другу. Огненные люди  молний  танцевали  и  прыгали  на горизонте,
казалось,  отражая  молнии  моих мыслей, удары ненависти, освещающие  темную
материю.
     У меня было смутное  намерение  дождаться,  пока  закончится вечеринка,
потом проскользнуть в свою квартиру  и застать Эспиналя  с Мартой, но так уж
все повернулось, что план оказался не нужен. Вскоре проливной  дождь, бьющий
наискосок  из-за ветра, заставил празднующих поспешить с  площадки  в отель.
Море металось  и бушевало, тяжелые  волны набегали на  песок. Взбаламученные
тучи  освещались  ударами  молний,  а  гром  грохотал  постоянно, его мощная
детонация снова и снова заставляла меня вздрагивать. Казалось, что ничего из
этого не тревожит оставшихся воздушников - борясь  с ветром, прыгая то туда,
то сюда,  они  тем  не менее сохраняли свои позиции относительно берега -  и
никакая  погода,  похоже,  не беспокоила  пьяного,  толстого  и  коренастого
человека,  который пошатываясь спустился по ступеням и  покачнулся, поставив
ногу на грязный песок. В  свете  молнии я увидел его. Эспиналь. Золотая цепь
поблескивала  у него на шее. Он пер вперед против ветра и  встал возле воды,
откинув  голову  назад,  словно призывая  шторм сделать  все  самое  худшее.
Таково, я подозреваю, было точное состояние его ума. Таков был  характер его
высокомерия. Пережив мое нападение, похищение и  побывав  в  заложниках,  он
поверил, или наполовину поверил, что он  неукротим, что он сам сила природы.
Ветер,  волны,  молнии.  Что  они  по сравнению с  могучим Эспиналем?  Через
какое-то мгновение он расстегнул штаны и помочился  против ветра.  Несколько
капель попало  на брюки -  какая  разница? Ничего не  разрушить  его мощь. Я
засомневался, почувствовал бы он себя таким непобедимым, если б смог увидеть
черносердечников,  массами  носящимися  над ним,  собравшихся  в  кружащееся
вихрем облако, которое казалось миниатюрным представлением штормовых туч над
головой. Я ожидал, что они бросятся вниз на него, что моя мысль относительно
их  роли в  его кончине окажется предчувствием, но вместо  этого они поплыли
прочь. Молния  ударила  близко,  удар  врезался в песок в нескольких  сотнях
футов  дальше  по  берегу,  бело-голубая  плеть  ослепила меня  на  какое-то
мгновение.  Но  этот удар  не  обеспокоил  Эспиналя.  Он  еще  раз  встал  в
неукротимую позу и уставился на бушующие воды залива.
     Не  могу сказать  точно,  когда я  начал  ощущать  новое  электрическое
присутствие в воздухе,  но мне кажется, легкий  стимул, полученный именно из
этого присутствия, побудил меня действовать; и я  уверен, что испытал прилив
того любопытного отстраненного предвиденья,  который впервые  почувствовал в
тюремной камере. Эспиналь, все еще призывая небо убить  его, не заметил, как
я появился  из тени  пальмы.  Шторм достиг  своего крещендо.  Лавина  молний
обрушилась  на  берег с  оглушительными  голубовато-белыми  взрывами  адской
иллюминации, и во время этих вспышек море, казалось, кипело, волны прыгали и
носились  во  всех направлениях; отель,  бар и лачуги, стоявшие  на  берегу,
казалось, то появляются, то прекращают  свое существование. Гром  пришел  на
полную  катушку  с  ревущим  светом,   а  ветер,  неслышимый  во  всей  этой
последовательности событий, сорвал жестяные крыши с лачуг и положил  молодые
пальмы горизонтально. Я мог бы выстрелить из пушки и никто бы не заметил, но
я  хотел, чтобы Эспиналь  понял, что именно я  несу  ответственность за  его
печальный  конец.  Я подошел к нему  на  шесть футов, прежде чем  он заметил
меня. Он был очень пьян и не узнал меня, даже после того, как ветер сорвал с
меня шляпу; но он увидел  оружие, и его дряблые мышца напряглись  в тревоге.
Только когда я  достал скотский шокер,  забрезжило  узнавание.  Он заорал на
меня, слова унесло ветром. Но потом, когда я думал, как получше продлить его
муки, формулируя  оскорбления, которые  я скажу,  когда  он  будет  умирать,
Эспиналь бросился на меня и выбил оружие из моей руки.
     Грохот, наполнявший мир,  казался результатом нашего  катания по песку,
словно  пляж был  кожей барабана, на котором  мы бились  в  неуклюжем ритме.
Тяжелее  и сильнее, чем я, Эспиналь с успехом перевернул меня на спину.  Его
дыхание  было кислым, как у  зверя. Я вцепился  руками в  его  шею,  но  ему
удалось  сгорбиться и  выпрямиться, его жирный вес выдавливал воздух из моих
легких. Он  начал садиться  верхом мне  на  грудь, пытаясь  пришпилить  меня
коленями; но будучи пьян потерял равновесие, и пока выпрямлялся, я ткнул его
скотским  шокером. Он повалился набок. Я влепил  второй разряд  ему в живот,
третий - в грудь, и встал над ним на колени. Четвертый и пятый разряды,  оба
доставленные в шею, оставили его без сознания. Я  намеревался прикончить его
здесь и сейчас, однако  потянувшись за  пистолетом  заметил,  что  несколько
черносердечников  спускаются  в  воздухе  и  плывут  ближе.  Занервничав,  я
вскарабкался на ноги и отступил в сторону воды.
     Дождь  все  еще  хлестал, но  худший  шторм  проследовал вглубь берега,
молнии  и  грохот сконцентрировались над горой за  городом, и хотя ветер еще
завывал, мир казался тихим по контрасту с хаосом, который царствовал минутой
раньше. В  неясном, мерцающем свете,  черносердечники,  их уродливые  темные
формы трепетали, словно находясь в состоянии возбуждения, имели причудливый,
злобный  вид, и  когда  они  плыли ближе  к  Эспиналю,  то несмотря на  свою
ненависть, я почувствовал укол симпатии к этому человеку. Я знал, что судьба
его решена, и понимал, что это не процесс разума,  а  милость того создания,
что  внутри  меня, и  между  прочим  это знание  вздымалось  в  моем  мозгу,
распространяясь, словно краска, пролитая  в  воду, медленно и неуклонно, это
свойство  характерно для  всех сообщений от моего симбионта.  Я отступил еще
дальше от  Эспиналя, и смотрел,  как  один из  черносердечников  воспарил  в
нескольких дюймах над его лицом. Я подумал, что он устроится на его макушке,
но он не устроился -  он опустился взамен на  поднятое  лицо и слился с ним,
исчезнув в его голове, каким-то образом заняв тот же объем пространства. Я с
ужасом смотрел на это,  подозревая, что создание внутри меня может и не быть
благожелательным,  как  я  начинал уже верить, но иссушает  во мне источники
жизни, ибо реакция Эспиналя на  совмещение значительно отличалась  от  моей.
Вместо того, чтобы постепенно вернуться в сознание, он сел прямо и схватился
за виски с выражением боли и ужаса на лице. Он заметил  меня, шатаясь встал,
уставившись широко  открытыми глазами.  Он сделал шаг в мою  сторону, потом,
похоже,  заметил, что другие  два черносердечника порхают  на  уровне  пояса
справа от него. Отпрянув от них,  он запнулся и тяжело упал.  Снова встал на
ноги и пошатываясь пошел ко мне, волосы свисали ему на глаза, дождь струился
по  лицу. Я  вытянул  скотский  шокер, остановив  его продвижение. Он  снова
схватился за голову и упал на колени.
     "Что..."  Он дико  замотал головой,  словно пытаясь  стряхнуть какое-то
страшное ограничение. "Что это такое?"
     У меня возникло некое глухое отвращение к Эспиналю. Мне нечего было ему
сказать.  Дождь косо хлестал с моря, холодные струйки затекали мне за ворот,
ветер  рыл  берег, ерошил  листья  пальм,  разбрасывая оторванные  пальмовые
чешуйки по песку, распевая долгие унылые гласные.
     Эспиналь безуспешно пытался подняться на ноги. Судя по его неуклюжести,
по  его  бьющимся  усилиям,  я  подумал,  что черносердечник,  должно  быть,
повредил его моторный контроль.
     "Аурелио!", прокричал он. "Помоги мне!"
     Его тон был оскорбительным, унижающим, и это отвратило меня от него.
     "Аурелио!" Он  кричал мое имя, взывал к господу, и  продолжал бороться,
пытаясь подняться  на ноги, становясь все медленнее в своих движениях. Потом
его  глаза  поднялись к  небу  и он  застыл. Сотни черносердечников,  что не
присоединились  к миграции вглубь  суши, собрались над ним,  выстроившись  в
прямую как стрела колонну,  поднимающуюся к облакам, неестественный порядок,
казалось,  вызывал  ощущение   сознательной   цели,   словно  они   отмечали
местонахождение  Эспиналя. Он  возобновил  свои  барахтанья, снова  призывая
меня,  обещая награду, обещая прощение. Я не  обращал на  него внимания, ибо
прислушивался ко внутреннему голосу,  который  окрашивал  все  мои мысли, и,
подчиняясь его бессловным инструкциям, я обратил взгляд на гору.
     Я уже сказал, что почувствовал какое-то новое электрическое присутствие
в воздухе - теперь это чувство, ранее тонкое и периферическое, стало сильнее
и   отчетливее,   заставив  моего   симбионта  привести  меня  в   состояние
молитвенного  благоговения.   Вопреки   логике,  центральный   хаос   шторма
возвращался к берегу,  против направления ветра,  безмерная туча, освещенная
изнутри  ветвями молний, напоминающими  рисунок нервов  в темной  прозрачной
плоти. Она приближалась с величественной, громоздкой  медленностью плывущего
царства, и я заметил, что в некоторых нюансах она отличается от обычных туч.
Хотя  как  у обычной тучи его подбрюшье  оконтуривали  шишки и впадины,  эти
контуры  не изменялись  и  не  сдвигались, но  - хотя они,  словно жидкость,
слегка пульсировали -  представляли собой базовую топографию; и хотя по виду
туча просто кипела на небе, она казалась сделанной из одного куска, казалась
некой  наполовину твердой формой,  изогнутой  под  слегка  нисходящим углом,
представляя вид  своих  гороподобных,  перевернутых высот. Я был  в  слишком
большом  благоговении,  чтобы  почувствовать  страх,  слишком льстив в своем
благоговении, однако  я  понимал, что открытая  зона пляжа небезопасна, и  я
поспешил  прочь от  Эспиналя  и от  неподвижной колонны черносердечников.  Я
остановился  под  купой  пальм  рядом  с заливчиком  и оглянулся.  На  таком
расстоянии, примерно в сорок футов, я не различал лица Эспиналя, и не многое
мог  судить  по его телесному  языку  -  разве  что  во  власти эмоций, либо
поддавшись  спокойствию,  вызванному  черносердечником, угнездившимся  в его
черепе, он перестал барахтаться. Однако, я не сомневался, что он боится, что
страх  принял  ослепительную форму,  точно  подходящую под  размер его кожи,
заполнив каждую щель, и что все его  мысли  сосредоточены на туче. Она  была
больше,  чем я  думал.  Большая,  как  целая  страна.  Даже  когда  ее  края
вознеслись над головой, ее тело еще скользило  по горному хребту. Стаями под
его животом носились тысячи и тысячи воздушников, прислужники своего бога...
и каковы  же были мои чувства, леди и джентльмены, ибо я пришел к пониманию,
что это была не туча, но  некий  воздушник, невероятно громадный, чудовищное
присутствие  которого  в  основном  скрыто  он  нашего   взгляда,  способный
испускать  молнии,  создание,  по чьему  образу  созданы другие создания,  я
понял,  что оно подтверждает  - почти монструозно - мою  концепцию Божества.
Глядя вверх в его дымную плоть, мимо  безумно возбужденных роев воздушников,
которые праздновали его прохождение, я видел темную структуру в его глубинах
в форме большого Алефа,  средоточие его божественности, и это убедило меня в
его божественной природе  более, чем что-либо,  аура  мощи и  непобедимости,
которую он излучал. Воздух ощетинился озоном и тяжелое давление заложило мне
уши,  заглушив  все  звуки. Это  был  зверь,  для  которого не  существовало
хищников. Какое лучшее определение Бога вы можете предложить?
     Когда  штормер (так я его назвал) стабилизировался над пляжем, его тело
- по моим оценкам -  не более чем в сотне футов  над песком, простираясь  до
горизонта   во   всех  направлениях,   я  вспомнил   об   Эспинале.  Колонна
черносердечников  больше  не  стояла  над  ним  -  я  предположил,  что  они
присоединились к  стаям  их приятелей выше - но  его поза  не изменилась. Он
сидел  на заднице. Человек, ожидающий суда. До меня  дошло, как  похожа  эта
неземная   сцена  на   ритуальное   жертвоприношение.   Сигнальная   колонна
черносердечников,  процессия  тучи   с  ее  прислужниками,  и  сама  жертва,
ожидающая  в одиночестве, жертва, приготовленная  к ритуалу моими  деяниями.
Наверное, я тоже был приготовлен к своей роли, а то, что я понял, было всего
лишь слабым  намеком  на сложное переплетение между нашими жизнями и жизнями
воздушников.  Я  знал  наверняка,  что  это  правда,  и  понимал  с  той  же
интуитивной  уверенностью,  что  была  сцеплена  с  моей убежденностью,  что
Эспиналь вот-вот умрет.
     Ветер стих, словно  струсив в присутствии  штормера, а гром снизился до
ворчания, которое  не  столько  походило на  настоящий гром,  как на  запись
какого-то  грубого и  гигантского  процесса  внутреннего пищеварения. Молнии
внутри  создания быстро пульсировали,  разрисовывая его  арабесками, которые
выцветали  и  увядали слишком быстро, чтобы застрять в памяти, но передавали
своей  мозаичной структурой идею символа,  языка. Я подумал,  переступил  ли
Эспиналь   пределы  страха  и  понял  ли   хоть  немного  эту   моментальное
представление.  Он смотрел прямо  в  молнии,  словно завороженный. Возможно,
подумал  я,  что  найдя  себя  отданным  на  милость монстра,  гораздо более
мощного, чем он сам, его  монструозная душа нашла удовлетворение и он постиг
правильность  собственной  судьбы,  и,  смирившись,  приняв  ее,  сейчас  он
пересматривает свою жизнь. В любом  случае, я понимал, что  он должен видеть
приближающуюся смерть, ибо я, с гораздо худшим зрением, видел, как она идет.
Глубоко внутри  штормера  расцвела крапинка инфернальной яркости. Она  долго
достигала песка - мне кажется, секунд десять по меньшей мере - и у меня было
много времени поразмышлять о ее природе, подумать, что  это, должно быть, не
молния,  ибо,  если  так,  она  должна   была  сгенерироваться  в  несчетном
количестве  миль наверху,  и, следовательно,  моя  оценка размеров  штормера
слишком  мала.  Конечно, это была молния. Традиционное оружие Бога. Огромный
бело-золотой  стебель,  что  с  шипением вырвался  из брюха штормера, опалив
воздух и вонзившись в  пляж,  окружая Эспиналя электрическим огнем. Он исчез
из  вида, коротко появившись вновь в  виде  ослепительной тени,  когда белое
каление заплясало и замерцало на нем. Потом он исчез. Испепелился, испарился
и, наверное, поглотился массивным орудием своего уничтожения. Не осталось ни
клочка, хотя послеобраз его умирания  с тех пор  навсегда запечатлен  в моем
сознании. Я ничего к нему не почувствовал. Наш бизнес был кончен.
     Я надеялся, что  штормер  уйдет, и я смогу более аккуратно измерить его
размеры,  но  вместо того, чтобы  скользнуть на  юг или к  морю, он поднялся
прямо  вверх,  уходя  в  небо,  пока  я  больше  не  смог  отличить  его  от
воображаемых  форм  ночи. С его уходом  шторм улегся, словно бы  штормер был
объединяющей силой, что командовала яростью элементов бури.  И как только он
исчез,  я  оказался  в  затруднении. Теперь,  когда  Эспиналь больше  не был
решающим  фактором, было  мыслимо, что я смогу  заново  обрести  собственную
жизнь.  Взятки можно  заплатить, связи  восстановить. Но посмотрев на отель,
эту  сине-зеленую  тюрьму,  где  чахла моя  душа,  и  на  город,  средоточие
предательства и лицемерия, мне  показалось,  что  все  контакты  моей старой
жизни перерезаны. Вместо  того,  чтобы  разработать план, чтобы вернуть свое
положение бизнесмена, отца  и  мужа, я обнаружил, что  размышляю о бизкочос,
черносердечниках,   мельхиорах  и  коктейльных   палочках,  о  непознаваемом
создании,  свернувшимся  в  моем  черепе,  о  тайнах,  представляемых  этими
созданиями,  об экзотических универсальных потенциях, на которых намекало их
существование, потенциях  наиболее  ярко  выраженных  штормером.  Был  ли он
особым  случаем, или  любая  тропическая депрессия является симптоматической
для  прохода  подобных  созданий вблизи земли? И  какие еще тайны предвещают
подобные проходы? Я хотел знать все это, понять цели этого невидимого мира и
как  они влияют  друг на друга,  и я хотел этого  с такой  страстью, которую
никогда раньше не испытывал. Я верил,  что Тито  Обрегон тоже чувствовал эту
всепоглощающую страсть  и  в  своих  поисках  абсолютной  истины шел  далеко
впереди меня.
     Я  припрятал кое-какие фонды на тот день, когда я  решу закончить  свой
брак,  поэтому у меня не  было трудностей с выживанием, и, хотя Марта отнюдь
не  была  идеальной  женой, она  была доброй матерью,  и имела бы достаточно
после продажи отела, чтобы жить дальше. Мои сыновья,  и  так уже  далекие от
меня, не  станут горевать  глубоко и станут еще  более далекими. Не  имелось
неотразимых  причин  мне   оставаться.   Я   бросил  последний   взгляд   на
площадку-палубу, где  начали заново  собираться празднующие,  некоторые  уже
даже танцевали,  не  чувствуя странностей ночи, и попытался разглядеть среди
танцующих  Марту. Я  был  уверен, что она  танцует, хотя, наверное,  она уже
слегка  тревожилась  по  поводу отсутствия  своего  любовника.  Ветер  начал
взбрыкиваться  снова,  когда я  побрел  по  пляжу, направляясь  к  компаунду
Каблевизион, где планировал попросить  Антонио отвезти  меня вглубь  страны,
прочь  от тех, кто, возможно,  ищет меня,  чтобы снова  посадить. Это был не
резкий ветер шторма, но  тот, что дует  с юга,  принося с  собой  прохладную
свежесть   высокогорья,  и,  влекомый  ветром,   считая   его  предвестником
собственного будущего, с  каждым сделанным шагом я чувствовал себя все легче
и все определеннее на своем пути.


x x x
     Такова она и есть, леди и джентльмены, моя история... хотя и не  вся. В
течении нескольких следующих лет я путешествовал по стране, останавливаясь в
городках, повсюду расспрашивая о Тито Обрегоне, ибо  я  стал верить, что его
паломничество  является моим  собственным,  что его  тропа является  той, по
которой  вынужден следовать  и я; но о  нем не было ни слова, и  с тех пор я
пришел  к заключению, что  хотя  судьбы  наши сходны, пути наши  различны. Я
открыл, что мой  симбионт временами требует более сильных доз электричества,
чем  может  обеспечить  мой  мозг,  и  поэтому  обзавелся  голыми  ламповыми
проводами и приспособился подключать их к обнаженной коже, пока как-то ночью
в Пуэрто  Кортес  я  не столкнулся  с карнавалом и от людей узнал, что  в их
компании нет Сеньора Вольто. Я рекомендовал себя на данное  место, и поэтому
стал тем электрическим персонажем,  которого вы видите перед собой  сегодня.
Легкий доступ к электричеству был мотивом выбора  данной карьеры,  но есть и
другая причина, о которой тогда я не подозревал.
     С годами я многое понял относительно себя и того создания, что делит со
мной тело.  Я научился, например,  делать различие между своими собственными
мыслями и чувствами  и  теми, что  генерируются во мне, и  что тем  не менее
различие между  нами не  так  уж  велико. В  то время как  наши  цели  могут
отличаться в деталях, они выкованы в одних  и  тех же молниях. Я,  со  своей
стороны,  ищу Бога. Но не штормера. Я  наблюдал его или их  много раз  с той
ночи на пляже и я знаю теперь,  что это всего лишь посланец Бога на земле, в
то  время как Бог Сам есть творение, заключающее в  себе все  пространство и
время, Его  величие  слишком  велико  для  постижения.  Но  несмотря  на Его
обширность, Он не более чем творение.  Я чувствую Его угрозу и я верю, что к
Нему можно приблизиться с  точки  высоко в горах,  в  тех самых  горах,  где
расположен ваш городок. Я еще я  верю, что своим симбионтом я подготовлен  к
такому  приближению.  Бог радуется таким  ритуалам  - это  еще  одно,  что я
выучил. Из того, что я наблюдал о воздушниках и об их взаимодействии с нами,
я понял, что  многое  в человеческой истор