того я  увидел
мириады  этих  воздушных пловцов, бесчисленные  тысячи. Плывущих,  ныряющих,
парящих. Они сохраняли свою прозрачность, однако были всех оттенков - нюансы
красного,  синего,  желтого и  зеленого  - и  являли подлинное скопище форм,
наподобие лихорадочной фантазии из головы Босха или Брейгеля. Преобладающими
среди  них  были   слегка   изогнутые,  приблизительно   округлые  создания,
окаймленные ресничками, бледно-коричневыми в крапинку  по цвету, от шести до
восьми дюймов  диаметром  и тонкие, как тортильи,  которых я  стал  называть
мельхиорами,  потому что  они  походили на испещренный  печеночными  пятнами
скальп моего  дяди с материнской стороны Мельхиора Варелы; однако были видны
и многие другие виды.  Некоторые  были змеевидны, другие похожи на спущенные
баллоны,  иные походили  на  скатов... Их  было  слишком  много  для  любого
каталога.  Я с тех пор  записал  и изучил несколько сотен видов, но это, мне
кажется,  лишь малая часть того,  что существует.  Они  оккупировали  каждый
уровень  неба,  но гуще всего скапливались над городом,  затмевая  его весь,
кроме нескольких  крыш. Позади меня  антенна и  электростанция  были покрыты
прыгающим, кишащим покровом таких  созданий, словно губками,  шевелящимися в
течениях. Я предположил, что их, возможно, привлекает электричество, но если
так, почему  они  так  густо  скапливаются  над  городом, в  многих  районах
которого электричества нет?
     Примерно  через  полчаса создания  начали блекнуть,  становясь  заметно
прозрачнее,  и  я  принудил  себя  снова  применить  скотский  шокер,  чтобы
восстановить их яркость. Это может  показаться неразумным,  что  я испытывал
такую  боль, но  то,  как они двигались,  поодиночке  и косяками,  наподобие
танцев морских созданий на  рифе, и мысль, что Трухильо и в самом деле некий
риф,  местообитание,  где  они  процветают, и  причудливая сложность их тел,
сплошь экипированных надувными мешками, которые, я предполагаю, позволяют им
плавать   в   воздухе,   и  этими   ресничками   и   другими  анатомическими
особенностями, о  назначении  коих  я  не  могу  даже  предполагать, забавно
скрученных   трубочках,  щелях,   веретенообразных  структурах...  Я  просто
восхищался ими, погрузившись в созерцание. Я  заметил, что всякий раз, как я
пользуюсь шокером, разные  создания начинают плыть  в моем  направлении, это
подтверждало  мое  подозрение, что  их привлекает  электричество, а однажды,
когда  я лежал, приходя в себя после шока, коктейльная палочка (такое имя  я
дал  некоему змеевидному созданию,  потому что оно напомнило мне пластиковое
приспособление, которым помешивают коктейли) приблизительно  десяти дюймов в
длину  -  его  тельце  извивалось,  почти зубчатое  на вид  и  окрашенное  в
водянисто зеленый  цвет - словно угорь, подплыло ко  мне  и, до  того, как я
смог уклониться от его прикосновения, толкнуло меня  в  лоб слепым, лишенным
рта рылом. Я  почувствовал покалывание -  ни в коей мере не неприятное - под
кожей лба, словно его рыльце приникло в меня  на сантиметр-другой, а за этим
последовало пощипывание  посильнее,  возникшее  в  глубине  моего черепа,  в
сопровождении  вспышки раздражительности. Коктейльная палочка рванула ввысь,
затерявшись  среди  стайки  розоватых  созданий,  похожих  на  полуспущенные
воздушные шарики (я назвал их бискочо, по тем маленьким печеньям с розоватой
глазурью, что делала мама на мой день рождения) . После этого я почувствовал
еще  покалывание в  черепе, помягче и менее  раздражающее,  с  успокаивающим
действием,  как если  бы что-то  снова улеглось после  мгновения тревоги.  Я
припомнил впечатление, когда схватился за клеммы Сеньора Вольто,  как  нечто
перешло из тела Тито  в мое тело.  Мысль, что одна из  коктейльных палочек -
или  похожее  создание  - может лежать свернувшись  в  моем  мозгу,  питаясь
струйками порождаемого  им  электричества,  вызвала у  меня отвращение  и  я
вскочил на ноги, но почти мгновенно новое вторжение спокойствия затопило мой
разум и  мне  удалось  сдержать  отвращение,  словно  неизвестное  создание,
которое, как мне  казалось, находится в моей  голове,  отреагировало  на мой
стресс и включилось, чтобы умиротворить меня.
     Солнце  было почти на меридиане, а я все еще  был поглощен  наблюдением
сюрреального  спектакля, разыгрывающегося в небе, когда  потрепанный красный
пикап Антонио,  раскачиваясь, покатил вверх по  изрытой  дороге из  города и
остановился возле ограды. Суйяпа, крепкая женщина с кожей цвета меда, моложе
его, наверное, лет на двадцать, выбралась из  кабины и вошла в дом,  с целой
процессией теней самой себя,  а Антонио, коренастый пожилой мужчина с темным
кожистым лицом и космами седых волос, торчащими из-под бейсбольной шапочки с
эмблемой  "Нью-Йорк  Янки",  вышел с  другого  бока и помочился  на травяную
кочку, действие, которое  как  в  зеркале отразила  целая последовательность
теней,  которые,  закончив дело, поплыли  в  различных  направлениях. Увидев
меня, он  спросил: "Аурелио?" Он застегнулся, подошел к  ограде и озадаченно
взглянул на меня. "Твои волосы... Что случилось?"
     Я притронулся к волосам, обнаружив их на своем месте.
     "Они как мои", сказал Антонио. "Все седые."
     Он  провел меня  в дом, две обшитые  досками  крошечные комнатки, стены
которых были украшены десятками  страниц, вырванными из религиозных журналов
- фотографии  папы, статуи мадонны, изображения Христа. В  кусочке туманного
зеркала, приделанного к двери, я увидел, что мои волосы потеряли черный цвет
и теперь заимели оттенок сигаретного пепла. Лицо было изможденным, с глубоко
запавшими морщинами - я, наверное, постарел  на десять лет  за одну ночь.  Я
уселся за маленький столик у стены, отходя от своего последнего шока.
     "Ты в отчаянном положении, мой друг", сказал Антонио, присоединяясь  ко
мне за столом. "В городе все говорят о побеге из тюрьмы."
     Он спросил, как я добрался сюда, и я рассказал события предыдущего дня.
Я сказал,  что какая  бы  судьба меня не ожидала, я по  крайней мере получил
некоторое  удовлетворение тем,  что отомстил Эспиналю,  а  Антонио  ответил:
"Эспиналь не мертв."
     От такого откровения я онемел.
     "Других заключенных  арестовали  в Пуэрто  Кастильо, когда они пытались
украсть  лодку",   продолжил   он,   а  Суйяпа  добавила:  "Они  попробовали
воспользоваться Эспиналем, как заложником, Но полиция их перестреляла прежде
чем он пострадал."
     Она поставила передо мной тарелку с  курицей и рисом, но я  был слишком
расстроен,  чтобы есть.  Сказав,  что  мне  надо подумать, я  вышел наружу и
уселся  на землю, заслонив глаза  так, чтобы меня не  отвлекали  похожие  на
мультипликацию  создания, населяющие воздух. До тех пор, пока я не обнаружил
любовные шашни  Марты  с Эспиналем,  у  меня  никогда  ни  к  кому  не  было
ненависти.  Я  боялся   и  негодовал,  но  моя  ментальная   почва  показала
неспособность культивировать более сильные эмоции. Даже  моя любовь  к Марте
была  равнодушной. Знание,  что  Эспиналь  жив, и  не  просто  жив, а еще  и
свободен, чтобы быть с Мартой, которую я  теперь  любил с  нехарактерной для
меня интенсивностью, это знание воспламенило меня. Ненависть  стала звездой,
взорвавшейся на  моем внутреннем небе, и  меня пожирало желание убить его. С
той поры я пришел к пониманию, что то создание, что овладело мной, создание,
своеобразие которого  я не узнаю, пока оно  не покинет  моего  тела,  а  тот
момент,  мне  верится,  уже  близок...  я  понял,   что   именно  оно  несет
ответственность за такое  усиление эмоции. Связь между нами  была не  как  у
паразита  и его добычи, это был  симбиоз. Я обеспечивал ему теплый  приятный
череп и постоянный приток  электрической энергии, в обмен он  максимизировал
меня,  сделав меня гораздо  более  соответствующим  тому, чем я по  существу
являюсь. В то время я этого совершенно не понимал. Мои мысли были направлены
единственно в сторону Эспиналя. Я не мог дождаться, чтобы убить его.
     Я оставался сидеть на воздухе много часов, сосредоточившись в мыслях на
Эспинале. Я не выработал никакого плана, но понял, что мне нужно подобраться
ближе  к своему  врагу, и я верил,  что  моя  изменившаяся внешность,  седые
волосы  и глубокие морщины  на  лице, позволят мне  это сделать.  Уже  после
полудня  из домика вышла  Суйяпа и  извиняющимся тоном  сказала,  что я могу
оставаться в компаунде день-другой, но  не дольше. Хотя мы не были близки со
дня смерти моего отца, у которого она работала поваром и служанкой, рано или
поздно  кто-нибудь да вспомнил бы связь между нами.  И хотя они считали себя
моими друзьями, они с Антонио думали и о собственном выживании.
     Я  был ребенком в те дни, когда Суйяпа с мужем работали на мою семью, и
хотя  имел  к  ним  некоторое  чувство,  все-таки никогда  не  любил их и не
приходил  в  к ним,  как  сегодня. Казалось,  что теперь  я  мог  познать их
сущность,  ядро  сердечной  простоты, которая была  как  их силой, так  и их
слабостью, качество, которым обладает  гондурасская  душа  с ее способностью
выдерживать унижения гондурасской судьбы. Я сказал, что уйду позднее вечером
и  сказал, что буду  благодарен,  если смогу  позаимствовать  старую  одежду
Антонио и доехать с ним до города.
     "Тебя убьют",  серьезно  сказала она. "Было бы  безопаснее,  если  б ты
позволил  Антонио отвезти тебя вглубь страны... или, может, на север в Пикос
Бонитос."
     Я  ответил  унылым  заявлением,  чей  точный  смысл мне  еще предстояло
постичь. "Я уже мертвец", сказал я.


x x x
     И вот так, леди и джентльмены, я вернулся в Трухильо на  закате того же
дня,  одетый  как  старый нищий  в запачканный  пиджак  от костюма и грязные
брюки, в  поношенной  соломенной шляпе с широкими полями, закрывающими лицо,
обильно  потея в  плотной  жаре и опираясь на палку, что я срезал в качестве
посоха. Я  ковылял из предместья города,  где высадил меня  Антонио, и шагал
вдоль дороги к аэропорту, пока не добрался до поворота, который  вел к пляжу
и  отелю "Христофор  Колумб".  Я  не пробовал  на  себе скотский  шокер  ужу
несколько часов -  и шокер, и пистолет  Эспиналя  были у  меня  за  поясом -
однако  моя  способность видеть созданий, что  стаями плавали наверху, почти
полностью затеняя небо цвета  индиго, совсем не уменьшилась. Мне  кажется, я
перешел некий электрический порог, наверное аккумулировав достаточный заряд,
чтобы  подкрепить  данную грань моего зрения. Эффект теней, однако, ослабел.
Хотя  я  все  еще  их  различал,  исходящих из  тел прохожих, они  были едва
уловимы, и вспомнив, что я не видел теней прямо после моей стычки с Тито  на
блошином  рынке,  я  понял,  что мое  острое  восприятие было, похоже,  лишь
стадией   в   процессе   моей   трансформации...   а   я   чувствовал   себя
трансформированным.  Четким,  как  никогда  прежде.  Так  много  моей  жизни
потрачено - как и любой жизни - в попытках уклониться от приговора судьбы, а
ныне я подчинялся этому приговору бестрепетно.
     Воздушники (мое родовое  название для  созданий, оккупирующих воздух) в
самом деле  питались на жителях  города Трухильо.  По большей части подобное
питание, казалось, не причиняло никакого вреда. Воздушник подплывал медленно
или  стремительно  к  чьей-нибудь  голове,   разряд  бледного  электричества
устремлялся  вверх в  тело  воздушника из  макушки,  а после этого  личность
продолжала то, что он или она делала, не показывая никакого дурного эффекта.
Но  когда  я шел по дороге к пляжу, проходя мимо группок  школьников в белых
рубашках  с  короткими  рукавами  и  темно-синих  брюках,  я  заметил  среди
мельхиоров,   коктейльных   палочек,   бизкочос   и   других  разновидностей
воздушников  кишащих  над  головой,  немногие  раздутые  формы  с  короткими
трубочками, торчащими  из их брюшка,  все пурпурно-черные  по  цвету,  грубо
соответствующие  по размеру и форме  человеческому  сердцу (черносердечники,
назвал я их). Одно из этих созданий устроилось  на голове  тощего школьника,
который  размахивал своим  ранцем, радостно болтая с приятелями. Почти сразу
после  того,  как  черносердечник  остановился на нем,  мальчик снизил  свои
энергичную активность и  скованно, медленно  прошел несколько шагов с лицом,
лишенным всякого выражения,  но даже  когда  черносердечник уплыл прочь,  он
совсем не пришел в прежнее доброе настроение, но двигался  оцепенело, далеко
отстав  от  одноклассников.  Я  не  планировал,  как  я  убью  Эспиналя,  но
понимание, что  некоторые воздушники оказывают вредоносный  эффект  на тело,
навело  меня  на  мысль навести на  него  ярость черносердечников,  каким-то
образом заманить их на него и проследить, как они выпьют досуха его энергию,
что для такого человека было бы подходящим концом.
     Становилось темнее, когда брел по пляжу, играя образ немощного старика,
который потерялся  и  ковыляет  в туристский  конец  города.  Молодые  люди,
стоявшие возле  пляжных  баров, дразнили меня и смеялись. Я  сам  вел себя с
таким  же  отсутствием  почтения,  когда  был  молодым,  испуская  такие  же
колкости,  а  теперь,  поглощенный  не  направленной на  что-то определенное
ненавистью,  которая  не в  малой части была само-отвращением,  я протягивал
левую руку к ним и выпрашивал лемпиру, держа правую возле рукоятки пистолета
Эспиналя, размышляя, так ли уж важно убить  Эспиналя, искушаемый мыслью, что
уничтожение одного из  этих жестоких ублюдков  тоже  послужит  моим целям. К
моему отелю примыкал "Грингос", строение из бамбука  и  соломы над  бетонной
площадкой под открытым воздухом -  туристский бар, который, так как туристов
не  было, в основном  посещали экспатриаты и  молодые  гондурасские женщины.
Проходя, я заглянул внутрь, и там, сидя  за столиком, под прыгающим скопищем
мельхиоров,  бискочос  и  паньюэлос (тонких  желтоватых  похожих  на  тряпку
созданий,  которые  выглядели нестиранными платками),  Садра Росалес поедала
маргарит,  говоря со своей  лучшей подругой Флавией,  слегка  располневшей и
густо  накрашенной женщиной с ярко-рыжими  волосами.  Манеры  Садры поразили
меня как несоответственно веселые для той, кто  потерял своего любовника, и,
любопытствуя, я вошел внутрь. Бармен пытался  выгнать меня, предполагая, что
у  меня ни монетки, но я показал ему  деньги, заказал виски и  выбрал столик
возле столика Садры, усевшись спиной к ней, не более чем в футе.
     "...так расстроилась", говорила  Садра. "Никогда бы  не подумала, что в
Аурелио это есть... такая страсть. Особенно, когда дело касается Марты."
     "Какая свинья!", сказала Флавия. "Она расхаживает, как принцесса, когда
все знают, что она полная шлюха."
     "Господи, да! Она, должно быть, перетрахалась со всеми тюремщиками."
     "Почему ты ей ничего не сделаешь?"
     "На что ты намекаешь?"
     "Не знаю. Придумай что-нибудь. Может, напишешь о ней что-то в газете."
     "Э, мне она безразлична. Я просто скучаю по Аурелио."
     "Лгунья!",  сказала Флавия. "Ты  просто им  пользовалась, чтобы вернуть
Тито."
     "Это неправда! Мне нравился Аурелио!" Смешок. "Ну, наверное, я немножко
им пользовалась."
     Обе женщины засмеялись, а потом  Садра сказала:  "Я просто не  понимаю,
что произошло с Тито."
     "А  что  тут  понимать?  Он  мужчина.  Наверное, он  отчалил  с  другой
женщиной."
     "Но так  бросить дело...  просто встал и исчез.  Не похоже на него.  Он
всегда ответственно относился к  своему бизнесу." Пауза. "Потом, он  странно
вел  себя  большую  часть  этого  года.  Был  таким далеким!  Вот  почему  я
прикинулась, что разрываю с ним. Я..."
     Флавия радостно хихикнула. "Значит, прикидывалась, верно?"
     "Ты же понимаешь. Я думала,  он  теряет интерес, и решила, что он может
заинтересоваться снова, если подумает, что теряет меня."
     "Наверное,  Аурелио угрожал ему, вот почему он в такой спешке исчез. Ты
говорила, у них было что-то вроде стычки."
     "Да,  но он не казался озабоченным. Было похоже,  что его  мысли где-то
витают. Вроде как... он не в себе."
     "В письме он не сказал, куда направляется?"
     "В горы. Это  все, что он сказал. Сказал, ему надо идти в горы, а потом
исписал две страницы, насчет обретения Господа."
     "Господа!", с отвращением фыркнула Флавия. "Это просто  другая женщина,
наверняка. Мужики говорят такую ложь только когда речь идет о сексе."
     Садра драматически  вздохнула.  "Так  тягостно,  потерять  двух  мужчин
сразу."
     "Не беспокойся! В Трухильо осталось вдоволь  мужчин...  хотя  и не  так
много таких богатых, как Аурелио."
     "И никого с такой палкой, как у Тито. Бог мой, это что-то чудовищное!"
     Они снова  засмеялись,  и  разговор  повернулся на  вечеринку,  которая
должна была состояться позднее вечером в Баррио Кристалес.
     Я допил  свой  виски  одним глотком, вышел  наружу на пляж, бросился на
песок близко к границе прилива  и стал размышлять,  как  основательно измена
проела ткань моей жизни. Конечно, я понимал, что меньшего не заслуживаю -  я
пока что  подчиняюсь своей судьбе - и это понимание,  в таком противоречии с
моей обычной тенденцией жалости к самому себе, заставила меня  осознать, что
хотя  я и  сильно  сожалею, я совсем не подавлен этим сожалением. Я  думал о
том,  что  сказала  Садра,  что Тито становился далеким  - это слово  так же
хорошо, как и другие, описывало то, что я чувствовал  по отношению к Садре и
многому другому. Я не испытывал к ней горечи. Какую бы роль она не играла со
мной, та, что она играла сейчас, была не менее фальшивой, и какие бы чувства
она в действительности не испытывала по отношению ко мне, как бы истинны они
не были, они были ничем иным, как побочным продуктом безумия между мужчинами
и женщинами. Единственная  часть  прошлого,  что возбуждала мои эмоции, были
любовные  шашни  между Эспиналем и Мартой,  и  даже  эта страсть,  казалось,
заимела некий  формальный оттенок.  Не  то чтобы  утихло  мое  желание убить
Эспиналя,  но оно казалось  теперь более последствием  функции человека, как
если бы ненависть была контрактным обязательством, заключенным между душой и
разумом,  чтобы  позволить их  сосуществование. Я подумал, не могут ли  быть
преждевременно  поседевшие волосы  Тито  доказательством, что он был одержим
существом,  которое, как мне казалось, живет теперь во мне? И если так,  что
его  отсутствие означало  для  Тито? Не это ли спровоцировало его  внезапный
уход?
     Маленькие  волны,  изящно окаймленные пеной, катились и распластывались
на  песке. Молнии блистали во  тьме за мысом, ветер ерошил  верхушки  пальм,
шторм надвигался  с  Карибского  моря. Я почуял  запах  озона  в воздухе,  и
заметил,  что воздушники  собирались  вместе и  двигались  в сторону  гор  с
величественной   миграцией    персонажей   мультфильма,   наверное,    давая
свидетельство того,  что большая гроза опасна и для них. Вытянутые в струнку
вдоль берега, огни  в  барах  и лачугах  выглядели вырезанным  сообщением из
ярких  пятен  и  точек.  Я  чувствовал  себя привязанным  к  этому  месту  и
мгновению,  и в  полном одиночестве. Красная  молния расщепила небо, за  нею
последовал  раскат  грома,  напоминавший огромную  фальшивку,  словно  некий
гигант ударил по большому листу гибкого металла.
     Ритм диско стал слышен  на  фоне  порывов ветра, и я взглянул в сторону
отеля. Несколько десятков людей, силуэты  на фоне  горячих огней, сгрудились
на  под накрытой  крышею частью площадки. Вечеринка  по  поводу  возвращения
Эспиналя, сообразил я. Лестница в девять ступеней вела с пляжа на площадку -
я  обошел  ее,  держась  ближе к  воде,  и  направился к  месту  примерно  в
пятидесяти  футах дальше к узкому заливчику, затененному группой пальм,  под
которыми упавший пальмовый ствол, еще прицепленный к своему пню, обеспечивал
что-то вроде скамьи.  Там  я  сидел, пока бушевала  вечеринка  и  собиралась
гроза. Шквал дождя, не дождавшийся шторма, зарябил на поверхности заливчика,
раскаты  грома с