Послушайте меня,  Мервейл,  для  вас  было  бы  лучше  накопить
побольше опыта.
   Мервейл вскочил со стула, метнув на Коррогли презрительный взгляд.
   - Вам известно, что вы - посмешище? - язвительно осведомился он. -  Про
вас ходят слухи, что вы даже спите в  обнимку  со  сводом  законов.  -  Он
швырнул на стол несколько монет. - Вот, закажите себе выпивку, может, хоть
так вы научитесь веселиться.
   Коррогли смотрел, как судья пробирается к  выходу,  милостиво  кивая  в
ответ на приветствия писцов, и размышлял о том, с какой  стати  его  вдруг
понесло. Подождав немного, он поднялся, вышел из паба, свернул на  бульвар
Бискайя и пошел вперед без цели сквозь сгущающийся  туман,  погруженный  в
мрачные раздумья. Сырой и соленый воздух казался ему  материализацией  той
тяжкой тьмы, что давила на сознание. Краем глаза он заметил, что  очутился
в квартале Алминтра, но, лишь остановившись перед лавкой Лемоса, признался
себе в  том,  что  хотел  вернуться  сюда.  Или,  может  быть,  неодолимое
влечение, исходившее от Отца камней, привело его  сюда?  При  этой  мысли,
пускай она была шутливой, волосы у него на затылке встали дыбом.  Коррогли
подумал о том, что история Лемоса, вполне возможно, не слишком  далека  от
правды, и спросил себя, не сделался ли он  сам  уязвимым  перед  желаниями
Гриауля. Тишина пустынной улицы беспокоила его,  островерхие  крыши  домов
возвышались над пеленой тумана этакими  черными  горами,  немногочисленные
фонари, чьи очертания расплывались в вечерней мгле, выглядели громадными и
ядовитыми цветками. Обсидиановые окна лавки отражали свет и  не  позволяли
заглянуть внутрь. Время было еще не слишком позднее,  однако  все  частные
ремесленники и лавочники уже спали... кроме разве  что  той  девушки,  чья
комната была над лавкой Лемоса. Коррогли  уставился  на  освещенное  окно,
размышляя о том, что оскорбления судьи Мервейла дали ему  повод  навестить
Мириэль, дабы, так сказать, опровергнуть домыслы  злопыхателей.  Он  решил
идти домой, но не двинулся с места, словно  зачарованный  тусклым  сиянием
фонарей и  доносящимся  из  темноты  грохотом  прибоя.  Где-то  поблизости
залаяла  собака,  вдалеке  послышались  голоса,  звуки  скрипок  и  рожка,
зазвучал печальный напев,  словно  неведомые  музыканты  каким-то  образом
угадали настроение Коррогли. "Нет, - сказал он себе, - она спустит тебя  с
лестницы, она всего лишь кокетничала с  тобой,  зачем  тебе  это  -  чтобы
отвлечься от своих мыслей хоть ненадолго?"
   - Верно, в самую точку.
   -  Черт!  -  буркнул  он  в  темноту,  обращаясь  к   окружавшему   его
равнодушному миру. - Черт, а почему бы и нет?
   Девушка, которая открыла ему дверь, была, разумеется, той же самой, что
так вальяжно возлежала на диване во время их первой встречи, однако с  тех
пор  она  сильно  изменилась.   Неестественно   бледное   лицо   выглядело
взволнованным  и  испуганным,  с  него  исчезла  печать   порока,   волосы
растрепались. Одетая в  белое  платье  из  какой-то  грубой  материи,  она
посмотрела на него так, будто не узнала, а потом пробормотала:
   - А, это вы...
   Коррогли собрался извиниться за столь поздний визит  и  с  достоинством
удалиться, но прежде, чем он успел  раскрыть  рот,  Мириэль  отступила  от
двери, приглашая его войти.
   - Я рада, что вы пришли, - сказала  она,  следуя  за  ним  в  гостиную,
которая была сегодня образцом чистоты и порядка. - Никак не могу заснуть.
   Опустившись на диван, она порылась  в  ящичке  стола,  извлекла  оттуда
сигару и выжидательно поглядела на адвоката.
   - Садитесь.
   Он послушно примостился на стуле.
   - Мне хотелось бы задать вам еще кое-какие вопросы.
   - Вопросы? Вы... Ах да, вопросы. - Она тихонько рассмеялась и погладила
подлокотник дивана. - Что ж, спрашивайте.
   - Я слышал, будто Мардо избрал вас своей преемницей,  и  в  случае  его
смерти вы должны были стать во главе культа. Это так?
   Она кивнула - раз,  другой,  словно  решила  вдруг  поупражнять  шейные
позвонки.
   - Да, - ответила она, - так.
   - А какие-нибудь документы он оставлял?
   - Нет. Хотя, хотя... Не знаю. Он  упоминал  о  них,  но  я  никогда  не
видела. - Она раскачивалась из  стороны  в  сторону,  пощипывая  узорчатую
обивку дивана. - Какая теперь разница?
   - Что значит "какая разница"?
   - Храма больше не существует.
   - То есть?
   - Храма больше не существует! Понятно? Ни послушников, ни  церемоний  -
ничего, лишь пустое здание.
   - А что произошло?
   - Я не хочу говорить об этом.
   - Но...
   Она вскочила, отошла  в  дальний  угол  комнаты,  затем  повернулась  к
адвокату лицом, откинула волосы со лба и выпалила:
   - Не хочу, слышите, не хочу! Не хочу говорить ни о  чем  сколько-нибудь
серьезном! - Она прижала ладонь ко лбу. - О, простите, простите меня...
   - Да что случилось?
   - Так, пустяки, - отозвалась она. - Моя жизнь разбита, любовник  мертв,
а отца завтра утром будут судить по обвинению в его убийстве.  Все  просто
прекрасно!
   - Неужели вас тревожит судьба вашего отца? Я думал, вы ненавидите его.
   - Он все-таки мой отец, а что до ненависти - некоторых  чувств  она  не
затронула - тех, которые даны людям от рождения. - Мириэль  вновь  уселась
на диван и принялась пощипывать обивку. - Я не могу помочь вам, я не  знаю
ничего такого, что могло бы вам помочь,  ровным  счетом  ничего.  Если  бы
знала, то, вероятно, сказала  бы...  Во  всяком  случае,  сейчас.  Но  мне
нечего, нечего вам сказать.
   Коррогли почувствовал, что ее былое напускное равнодушие дало  трещину,
которая идет глубже, чем сознает сама Мириэль.  К  тому  же,  подумал  он,
беспокойство девушки можно приписать тому факту, что  она,  вопреки  своим
утверждениям, знает нечто важное и пытается это скрыть. Однако  он  принял
решение не проявлять чрезмерной настойчивости.
   - Очень хорошо, -  проговорил  он.  -  А  о  чем  бы  вы  не  возражали
побеседовать?
   Она огляделась, словно в поисках предмета  для  поддержания  разговора.
Коррогли заметил, что взгляд ее остановился на рисунке, который  изображал
женщину с младенцем на руках.
   - Ваша мать? - спросил он, указывая на рисунок.
   - Да. - Мириэль вздрогнула и отвернулась.
   - Вы с ней похожи. Если я не ошибаюсь, ее звали Патриция?
   Мириэль кивнула.
   - Ужасно, когда такая красавица погибает в расцвете  лет,  -  продолжил
адвокат. - Как все получилось? Как она утонула?
   - Вы что, не умеете разговаривать без того, чтобы не задавать  вопросы?
- рассердилась девушка.
   - Извините, - сказал Коррогли, удивившись ее раздражению. - Я только...
   - Моя мать умерла, - оборвала она. - Остальное вас не касается.
   - Тогда предложите тему для беседы.
   - Ладно. - Она на мгновение призадумалась. - Давайте поговорим о вас.
   - Тут говорить особо не о чем.
   - Это про каждого можно сказать, но не бойтесь, я не заскучаю.
   Выбора у Коррогли не было, и он с неохотой начал рассказывать  о  своей
жизни, о детстве, что прошло на ферме высоко в горах, о банановой  роще  и
загоне для трех коров - Розы, Альбины и Эсмеральды; и слова,  слетавшие  с
языка, словно возвращали его в ту чудесную пору. Он поведал девушке о том,
что частенько сиживал на холме, глядя  на  раскинувшийся  внизу  город,  и
мечтал, что когда-нибудь станет владельцем одного из городских домов.
   - Ваша мечта, очевидно, исполнилась, - заметила она.
   - Увы, это запрещено законом. Красивые дома принадлежат тем, кто  ведет
свой род с незапамятных времен, чье общественное  положение  несравнимо  с
нашим. Знаете, законы ведь пишутся для того,  чтобы  люди  вроде  меня  не
вздумали забываться.
   - Разумеется, знаю.
   Он рассказал ей о том, как у него зародился  интерес  к  юриспруденции.
Право с его безупречной логикой и упорядоченностью показалось ему рычагом,
посредством которого можно сдвинуть любую преграду. Но с течением  времени
он выяснил, что рычагов и преград великое множество, что, когда  сдвигаешь
одну, другая так и норовит обрушиться на тебя и раздавить в  лепешку,  что
спасение лишь в быстроте и упорстве, в том, чтобы расталкивать преграды на
своем пути и одновременно уворачиваться от тех, которые падают сверху.
   - Вы с детства стремились к тому, чтобы стать адвокатом?
   - Нет. - Он засмеялся.  -  Сперва  я  хотел  убить  дракона  Гриауля  и
получить награду, которую обещают власти  Теочинте,  чтобы  купить  матери
серебряную посуду, а отцу - новую гитару.
   Коррогли встревожился, заметив, как  резко  изменилось  выражение  лица
Мириэль, и спросил, как она себя чувствует.
   - Не произносите его имени! -  взмолилась  она.  -  Вы  не  знаете,  не
знаете...
   - Чего?
   - Гриауля. Господи Боже! Я чувствовала его там, в храме. Вы,  наверное,
решите, что у меня разыгралось воображение, но я клянусь,  я  ощущала  его
присутствие. Мы сосредоточивали на нем наши мысли, мы пели ему,  верили  в
него, пытались заколдовать и мало-помалу начинали воспринимать его.  Нечто
огромное и холодное, чешуйчатый нелюдь, который подчинил себе весь мир!
   Коррогли отметил про  себя,  что  Мириэль  как  бы  вторит  Кирин.  Его
заинтересовало упоминание о колдовстве, но Мириэль продолжала говорить,  и
вопрос остался незаданным.
   - Я до сих пор чувствую его. Такой  громадный  и  закутанный  во  мрак.
Всякая его мысль - век по протяженности,  тонны  ненависти  и  откровенной
злобы. Он прикасается ко мне, и внутри все холодеет. Вот почему...
   - Что?
   - Ничего... - Ее била дрожь, и она обхватила себя  за  плечи.  Коррогли
подсел к девушке и, поколебавшись, положил руку  ей  на  плечо.  От  волос
Мириэль исходил сладкий апельсиновый аромат.
   - Ну, что такое? - спросил он.
   - Я чувствую его, я постоянно его чувствую. -  Она  искоса  глянула  на
Коррогли и прошептала: - Возьми меня. Я знаю, что не нравлюсь тебе, но мне
нужна не привязанность, а тепло. Пожалуйста, возьми меня.
   - Ты мне нравишься, - возразил он.
   - Нет, ты не... Нет...
   - Да, - повторил  он  и  даже  сам  себе  поверил.  -  Сегодня  ты  мне
нравишься, сегодня ты - женщина, о которой можно заботиться.
   - Ты не понимаешь, ты не догадываешься, насколько он изменил меня.
   - Ты про Гриауля?
   - Пожалуйста, - прошептала Мириэль, обнимая  его,  -  хватит  вопросов.
Согрей меня.


   Начиная свою речь в суде, Коррогли мысленно все еще находился в постели
с Мириэль - она обнимала его, прижималась всем телом, то властвуя над ним,
то покоряясь его воле, словом, вела себя так, как  и  полагалось  здоровой
женщине, как будто это не она в прошлую встречу явилась  ему  опустившейся
шлюхой. Он вспоминал белизну ее плеч, полные  груди  с  розовыми  сосками,
длинные и стройные ноги... Как  ни  странно,  эти  воспоминания  вовсе  не
отвлекали его,  скорее  наоборот  -  вдохновляли,  внушали  уверенность  в
собственных силах, и речь от  того  получилась  более  страстной,  чем  он
предполагал. Коррогли расхаживал вдоль скамьи присяжных,  откуда  на  него
взирали двенадцать одутловатых лиц  -  там  восседали  двенадцать  столпов
добропорядочности, отобранные из множества менее достойных  горожан,  -  и
ощущал  себя  на  капитанском  мостике  красавца  корабля.  Внезапно   ему
подумалось, что судебный зал заседаний представляет собой, по сути,  нечто
среднее   между   церковью   и    морским    судном,    является    этаким
государством-парусником, держащим путь к берегу Справедливости,  с  белыми
стенами вместо парусов, со  скамьями  черного  дерева  вместо  палубы,  со
свидетелями, присяжными и остальными  присутствующими  вместо  команды.  А
носовой фигурой волшебного корабля был, разумеется, достопочтенный  Эрнест
Ваймер -  законченный  алкоголик,  седовласый  и  краснолицый,  с  тонкими
губами, кустистыми бровями  и  багровым  носом.  Он  сидел,  нахохлившись,
словно ястреб, на своей скамье из тика, украшенной резьбой, придававшей ей
сходство с драконьей чешуей, и,  казалось,  высматривал,  в  кого  бы  ему
вцепиться. Коррогли не опасался Ваймера, ибо знал, что сегодня править бал
будет никак не  судья.  Ему  было  известно  настроение  присяжных:  те  с
готовностью объявят виновной стороной  Гриауля,  потому  что  таково  было
убеждение, которое исподволь зрело в их душах. И Коррогли всеми доступными
ему средствами стремился укрепить это убеждение. Он не пресмыкался,  но  и
не лез напролом, голос его звучал ровно и убедительно,  и  он  чувствовал,
что этой гармонией, воцарившейся в нем,  он  обязан  ночи,  проведенной  с
Мириэль. Нет, он не любил ее - или, может статься, даже любил,  -  но  его
вдохновляла не столько любовь, сколько сознание того,  что  он  отыскал  в
девушке, да и в себе самом  тоже,  нечто,  не  затронутое  разложением  от
соприкосновения с грубым внешним миром, и от того  на  душе  у  него  было
легко и радостно.
   - Все мы знаем, - говорил он, завершая свое выступление, - что  Гриауль
действительно оказывает влияние на людей. Вопрос в том,  способен  ли  он,
так сказать, дотянуться из долины Карбонейлс до  Порт-Шантея.  Однако,  по
моему мнению, этого вопроса нам задавать не следует. Взгляните сюда, -  он
указал на судейскую скамью, - и сюда. -  Его  рука  вытянулась  в  сторону
резных изображений дракона на косяке дверей в дальнем конце залы. -  Образ
Гриауля можно встретить в Порт-Шантее повсюду, что символизирует  близость
дракона к нам и подчеркивает тот факт, что вся наша жизнь  так  или  иначе
связана с ним. Возможно, мы  в  состоянии  сопротивляться  ему  с  большим
упорством, чем те, кто живет в Теочинте, но расстояние, которое  разделяет
нас, вряд ли является для него помехой.  Он  видит  и  запоминает  нас,  и
неужели вы думаете, что, если ему что-нибудь потребуется, он не сумеет нас
о том известить? Он может все. Он - бессмертная, непостижимая  тварь,  чье
существование, подобно представлению о Боге, бросает тень на все,  что  бы
мы ни делали. И нам не дано измерить глубину ни божественного промысла, ни
намерений  Гриауля.  -  Коррогли  умолк,  оглядев  поочередно  лица   всех
присяжных. Освещенные лучами  зимнего  солнца,  они  казались  бледными  и
изможденными, похожими на лица  тяжелобольных,  которые  надеются-таки  на
выздоровление. - Гриауль здесь, господа присяжные! Он наблюдает  за  нами!
Быть может, он даже участвует в процессе. Загляните в  себя.  Вы  уверены,
что он взирает не на вас? А это, -  он  поднял  со  стола  обвинения  Отца
камней, - вы уверены, что этот самоцвет не  его  знак?  Обвинитель  скажет
вам, что перед вами обыкновенный камень, но послушайте меня: он далеко  не
обыкновенный! - Коррогли прошелся с камнем в руке вдоль скамьи присяжных -
те испуганно перешептывались. - Вот орудие Гриауля, средоточие  его  воли,
средство, с помощью которого воля дракона осуществилась в Порт-Шантее, вне
пределов досягаемости его мыслей. Если вы сомневаетесь, если вы не  верите
в то, что камень на моей ладони порожден драконом,  который  наполнил  его
своим желанием, тогда прикоснитесь к нему. Вы ощутите в нем биение  жизни.
И запомните: как вы воспринимаете его, так и он воспринимает вас.
   Затем  суд  заслушал  сторону  обвинения.  Полицейский  чин  подтвердил
подлинность показаний Лемоса. Несколько свидетелей  заявили,  что  видели,
как резчик трудился над Отцом камней. Старый пьяница поведал свою  историю
о том, что Лемос швырял камни в придорожный столб;  нашлись  и  такие,  на
чьих глазах он ворвался в храм. Коррогли ограничился  тем,  что  установил
для себя и для присяжных: никто из свидетелей не знал  истинных  намерений
Лемоса. В большем надобности не было - защита обойдется и без,  разумеется
невольной, поддержки обвинения.
   Какое-то время спустя для дачи показаний вызвали Мириэль.  Ее  рассказ,
вовсе не исполненный враждебности, как того ожидал Коррогли, явно пробудил
в присяжных сочувствие к Лемосу. Всем было ясно, что девушке не  по  себе,
что она презирает своего отца и тем  не  менее  испытывает  чувство  вины,
поскольку вынуждена свидетельствовать против него. А из  этого  следовало,
что Лемос был заботливым и  любящим  родителем  и  что  презрение  к  нему
возникло у дочери, вне всякого сомнения, под дурным влиянием Земейля.  Кое
о  чем  Мириэль,  однако,  предпочла  умолчать.  Так,  она  отрицала  свою
причастность к "великому делу" Земейля, а с точки зрения Коррогли - утаила
и кое-что еще. Он попробовал разговорить ее и  коснулся  при  перекрестном
допросе причин, по которым она присоединилась к культу.
   - Я не совсем вас понял, - сказал он. - Что, собственно,  побудило  вас
примкнуть к приверженцам столь мрачной религии?
   - Это было много лет назад, - ответила девушка. - Я  не  помню.  Может,
любопытство или желание сбежать от отца.
   - Вот  как?  Сбежать  от  отца?  Ведь  он  стремился  оградить  вас  от
многочисленных пороков, свойственных  жрецам  храма.  Какая  неоправданная
жестокость с его стороны!
   - Если защитнику угодно высказывать свое мнение, пусть он  выберет  для
этого иное время и место, - вмешался Мервейл.
   - Поддерживаю, - заявил судья Ваймер.
   - Прошу прощения. - Коррогли склонил голову. - Итак, что  же  привлекло
вас в храм? Земейль?
   - Не знаю. Наверное.
   - Физическое влечение?
   - Нет, сложнее.
   - Что значит "сложнее"?
   - Я не знаю, что вам ответить, - проговорила девушка, облизнув губы.
   - Почему? Такой простой вопрос...
   - На свете нет ничего простого! - воскликнула Мириэль. - Вы не  доросли
до того, чтобы понять это!
   Коррогли задумался над тем, что же  она  может  скрывать.  Впрочем,  не
стоит, пожалуй, особенно на нее давить, иначе она, чего доброго,  ударится
в слезы, а тогда симпатии присяжных переметнутся от ее отца к  ней  самой,
чего допустить никак нельзя. Допрашивая  ее,  он  постоянно  ощущал  между
собой и Мириэль некую связь, как будто они  были  соучастниками  какого-то
преступления, и  ему  с  трудом  удавалось  сохранять  хотя  бы  видимость
незаинтересованности, ибо  девушка  в  своем  черном  платье  с  кружевами
выглядела весьма  привлекательно.  Он  вдыхал  исходивший  от  нее  аромат
апельсинов и мало-помалу убеждался в том, что она ему более чем  нравится,
что судьба после стольких лет разочарований и неудач наконец-то улыбнулась
ему.
   На Мириэль допрос  свидетелей  обвинения  закончился,  и  судья  Ваймер
объявил перерыв до завтра.  Лемос  просидел  все  заседание  этаким  серым
истуканом, безразличным к тому, что творится вокруг, и  Коррогли,  как  ни
старался, не  сумел  его  расшевелить.  С  коротко  стриженными  волосами,
исхудавшим, бледным лицом и торчащими ушами - резчик выглядел так,  словно
он продолжительный срок подвергался самому бесчеловечному обращению.
   - Все хорошо, - сказал ему Коррогли, когда они остались  вдвоем.  -  До
сегодняшнего дня я не был уверен в присяжных. Мне не давала  покоя  мысль,
что у нас маловато фактов, подробностей. Но, как  выяснилось,  подробности
нам и не нужны. Присяжные склоняются к тому, чтобы поверить вам.
   Лемос буркнул что-то неразборчивое и  провел  указательным  пальцем  по
трещине в столешнице.
   - Однако мы бы добились  большего,  если  б  смогли  только  объяснить,
почему Гриауль возжелал смерти Земейлю, - продолжал Коррогли.
   - Мириэль, - произнес Лемос. - Она сегодня была  не  такой  чужой,  как
обычно. Может, вы еще разок попросите ее прийти ко мне?
   - Хорошо, я попрошу ее вечером.
   - Вечером? - переспросил Лемос, искоса глянув на адвоката.
   - Да, - ответил Коррогли и торопливо прибавил: - Я схожу к ней,  потому
что мне хочется, чтобы она навестила вас. Я готов  пойти  на  что  угодно,
только бы вы очнулись. Поймите, ведь ставка - ваша жизнь!
   - Знаю.
   - Что-то не похоже. Я попрошу Мириэль навестить вас, но мой вам совет -
забудьте о ней,  не  навсегда,  конечно,  а  лишь  на  какое-то  время,  и
сосредоточьтесь на процессе. А когда вас освободят, можно будет подумать и
о родственных отношениях.
   - Ладно, - пробормотал Лемос, глядя в окно на багровый диск