чтобы  интерпретировать  ее  ответ.
"Догадываюсь, это было давно, и он спутал тебя с кем-то."
     Живость покинула ее лицо. "Нет."
     "Тогда что за хреновину ты сказала?"
     "Когда я была с Филипом, я отличалась от той, что сейчас с тобой."
     Раздраженный  уклончивостью,  с  которой  она  оформила  свой ответ,  я
сказал: "Ты  говоришь мне, что у тебя  была  палка, когда  ты  встречалась с
ним?"
     "Да."
     Услышать  такое, в  целом, не  слишком взволновало меня, но я уже долго
реагировал на все слишком эмоционально. "Так потом у тебя была операция?"
     "Нет."
     "Нет?  Как  так,  нет? Ты  каким-то  магическим  образом потеряла  свою
палку?"
     "Я не хочу говорить об этом."
     "Но я хочу! Какого черта ты пытаешься мне сказать?"
     "Я не уверена, как это получилось... это  просто  так есть! Чего  бы ни
хотел мужчина,  такая я и  есть.  И так со  всеми  перышками...  пока  ты не
найдешь истинную личность. Того,  с  кем ты  можешь быть таким, какой  ты  в
реальности."
     Я с трудом пытался извлечь из всего этого смысл. "Так  ты говоришь, что
когда  кто-то  приходит  и  хочет,  чтобы  у  тебя  выросла  палка,   ты  ее
отрастаешь?"
     Она  сделала  кивок таких  минимальных  пропорций,  что он  мог  быть и
судорогой. "Извини."
     "Ха", саркастически сказал я. "Это похоже на сказку, не так ли?"
     "Это правда!" Она поднесла ладонь ко лбу,  собираясь с собой. "Когда  я
встречаю кого-то нового, я меняюсь. Это сбивает с толку. Я едва понимаю, как
это происходит, но потом я другая."
     Я не знаю, что расстроило меня больше, подразумеваемый вывод, как бы он
ни  был  неправдоподобен,  что она  оборотень,  способный  переключать  свою
сексуальную характеристику, чтобы удовлетворить партнера, или мысль, что она
сама верит во все это. В любом случае, я находил ситуацию  нестерпимой. Я не
говорю,  что потерял свои чувства к  ней, но  я больше  не мог  игнорировать
извращенную конституцию  ее личности. Я  вскочил с  кушетки и  направился  к
двери.
     Бьянка вскрикнула: "Не уходи!"
     Я оглянулся  и  обнаружил, что она скорбно смотрит  на  меня. Она  была
красива, но я  не мог  реагировать  на ее красоту, а только на невротическую
фальшивость, с которой, как я верил, она сотворила ее.
     "Разве  ты не понимаешь?",  спросила  она.  "Для  тебя я та, какой хочу
быть. Я женщина. Я могу это доказать!"
     "Все окей", холодно  сказал  я  в конце  концов.  "Я меня доказательств
больше чем достаточно."


x x x
     После того вечера дела у меня пошли неважно. Фреска-то шла хорошо. Хотя
я больше не приближался к работе  с той  страстью,  что недавно питал к ней,
каждый  мазок кисти  казался выражением страсти,  продуктом  эмоции, которая
продолжала действовать во  мне несмотря на факт, что я забыл о том, как я ее
чувствовал.  Во всем остальном моя  жизнь в Алмазной  Отмели стала полниться
неприятностями.  Харри  Коланджело, который более или  менее исчез во  время
моей связи с Бьянкой, снова начал неотступно преследовать меня. Он появлялся
в дверях передней, когда  я рисовал, и злобно глядел до тех  пор, пока  я не
начинал  орать  на него.  Невразумительным  криком,  которым кричишь,  когда
отгоняешь  пса от мусорного бака. У меня снова начались проблемы со спиной и
я вынужден был принимать лекарства, а это замедляло продвижение моей работы.
И все  же  самой  болезненной из  моих проблем  было то,  что я  тосковал по
Бьянке, а для этого нездоровья  лекарства не имелось. Меня искушало поискать
ее,  извиниться за свой идиотизм, за то, что  я отверг ее,  но я был убежден
собственными поведенческими рефлексами так не делать, хотя я и сознавал, что
они  старомодны  и не имеют никакого отношения к моей жизни в данный момент,
но я не мог им не повиноваться. Когда бы образ нашего совместного времени не
сверкал   в  моей  памяти,  немедленно   после   следовал  гротескный  образ
сексуальной насмешки, который оставлял меня смущенным и униженным.
     Я отступил в свою работу. Я спал на подмостках, пробуждаемый загадочным
плачем наподобие какого-то печального религиозного призыва, объявляемого при
каждом рассвете. Я жил на леденцах, арахисовом масле,  крекерах и газировке,
получаемых на складе, и редко покидал переднюю, большую  часть времени держа
дверь запертой и выходя  лишь для пополнения  запасов. Просыпаясь,  я  видел
фреску, окружающую меня со всех сторон, мужчин с толстыми руками и холодными
белыми глазами с черными солнцами зрачков, целые массы их, одетых в тюремную
серую  одежду, толпящихся на  железных лестницах (единственный архитектурный
компонент  дизайна), многоцветные  лица, с врезанными в  них безысходностью,
жадностью, похотью, яростью,  тоской, горечью, страхом,  отталкивающих  друг
друга с пути, словно стремясь получить более ясный вид на неприкрашенный вид
того, что покрывает их сводом  страданий  и насилия. Временами мне казалось,
что я  вижу во фреске - или где-то за ней - связанный с нею элемент, который
я не предусматривал, нечто сотворенное  с  помощью  меня, но не мной,  некую
истину  этой  работы, что учит меня, и в  моменты слабости мне казалось, что
это и  есть истинное  назначение Алмазной  Отмели,  все  еще фрагментарное и
поэтому невыразимое; но я  не пытался  ничего анализировать или  прояснить -
если  это  присутствует  здесь,  то  его  завершение  не  зависит  от  моего
понимания.   Я  более  не   воспринимал  наши   жизни  как  существование  с
необходимостью  ведомое  под  зловещим контролем,  и я  пришел  к  пониманию
возможности, что Совет одарен непостижимой  мудростью, что сама  тюрьма есть
эволюционирующая  платформа,  некий  тигель,  придуманный,  чтобы  обогатить
человеческую руду свежим и мощным умением, и я скользил между этими полюсами
мысли  с  тем же  быстрым  маятниковым  размахом,  которое  владело  мной  в
противоречивом отношении к Бьянке.
     Время  от времени Совет появлялся в  передней, чтобы  проинспектировать
фреску  и  пробубнить  свое  невнятное одобрение, но кроме них,  да нечастых
приходов  Кози и Коланджело, визитеров  у меня больше не было.  Потом как-то
днем примерно шесть недель спустя окончания наших отношений, рисуя высоко на
подмостках, я почувствовал, что  кто-то наблюдает за мной  - Бьянка стояла в
дверях  тридцатью  футами  ниже,  в серой свободной  тюремной униформе,  что
скрывала  ее  фигуру.  Наши  взгляды  пересеклись на  мгновение,  потом  она
показала на  стены и  произнесла:  "Красиво."  Она прошла  глубже в комнату,
нагибаясь под балками, и провела взглядом по тесно расположенным образам. "В
набросках этого не было..." Она подняла взгляд на меня, отводя от глаз прядь
волос. "Я не понимала, что ты такой изысканный."
     "Извини",  ответил  я,  столь охваченный  эмоцией, что  был  неспособен
реагировать на то, что она сказала, только на то, что чувствовал сам.
     Она звонко рассмеялась. "Извиняешься за то, что ты хорош? Не надо."
     "Ты понимаешь, что я имею в виду."
     "Нет... не совсем. Я думала, что пойму, придя сюда, но нет." Она встала
в позу  на фоне фрески спиной  к ней, подняв  правое колено  и закинув левую
руку за голову. "Я думала, что буду изображена так."
     Было  так  тихо,  что  я  мог  слышать  слабое  жужжание  мотора  наших
отношений.
     "Я не должна была сюда приходить", сказала она.
     "Я рад, что ты пришла."
     "Если ты так рад, то почему стоишь там наверху?"
     "Я сейчас спущусь."
     "И все-таки", сказала она через удар сердца, "ты остаешься там."
     "А как ты?"
     "Хочешь,  чтобы  я  солгала?  Единственная  причина,  по  которой,  мне
кажется, ты спросил меня это, что ты хочешь, чтобы я солгала. Ты знаешь, как
я.  У меня  разбито сердце."  Она  провела  рукой  по балке и  посмотрела на
ладонь, словно в проверяя  на пыль или занозу. "Я не хочу  спрашивать  то же
самое.  Я знаю, как  ты.  Ты  попал  в противоречия. И теперь  ты  выглядишь
испуганным."
     Я чувствовал  себя заключенным в какую-то  холодную субстанцию,  словно
сувенир жизни, сохраненный в люците.
     "Почему ты не хочешь поговорить со мной?" Она усмехнулась еще холоднее.
"Объясниться."
     "Боже, Бьянка. Я просто не понимаю, что происходит."
     "И  поэтому  ты  принял   интеллектуальное  решение?   Это  реакция  на
экзистенциональное противоречие?"
     "Не совсем."
     "Я шучу."  Она  прошлась  вдоль стены и остановилась,  чтобы разглядеть
одно из лиц.
     "Я не знаю", ответил я. "То, что ты мне сказала... как ты можешь  в это
верить?"
     "Думаешь, я лгу?"
     "Я думаю, здесь наркотики в еде... в  воздухе. Или еще в чем-то. Должен
быть какой-то механизм. Какое-то рациональное объяснение."
     "Чему? Моему  безумию?"  Она прислонилась спиной к стене,  чтобы видеть
меня лучше. "Это непорядочно с твоей стороны."
     "Как это, непорядочно?"
     "Ты станешь счастливее, если  будешь думать,  что я транссексуал  после
операции? Это  моя  иррациональная вера  оттолкнула  тебя?  Пожалуйста!" Она
играла  кончиками  своих  волос. "Предположим, что  я тебе  сказала  правду.
Предположим,  что с тобой я  такая, какой ты хочешь, чтобы я была. Которой я
сама хочу  быть. Разве это более противно,  чем если мой пол есть  результат
хирургии?"
     "Но это неправда."
     "Предположи, что правда." Она сложила руки и ждала.
     "Я не знаю, что это значит. Но это не..."
     "А  теперь предположи,  что именно тогда, когда мы начали устанавливать
что-то прочное, ты разрываешь все на куски?" Голос ее чуть задрожал. "Во что
это превращает тебя?"
     "Бьянка..."
     "Это превращает  тебя  в глупца! Но тогда, конечно,  я живу в навеянной
наркотиком фантазии, которая привела тебя к экзистенциальному противоречию."
     "В любом случае", сказал я, "наверное, я дурак."
     Было невозможно прочесть ее  лицо на таком расстоянии, но я знал что ее
выражение перемещается между гневом и отчаяньем.
     "Ты в порядке?", спросил я.
     "Боже! Что с тобой?" она зашагала к двери, остановилась  в проходе, она
стояла молча,  казалось,  довольно долгое время, глядя  на пол, потом искоса
взглянула на меня. "Я  хотела кое-что доказать  тебе сегодня, но я вижу, что
доказательство  это  испугает тебя еще больше. Тебе надо научиться принимать
вещи  какими они есть, Томми, или ты не  сможешь  принять свое время.  Ты не
обманешь никого, кроме самого себя."
     "Я обманываю себя? Что это за шутка?"
     Она  повела  рукой на фреску. "Ты думаешь,  что все тобою нарисованное,
это ложь.  Не отрицай  этого. Ты думаешь, что это надувательство. Но когда я
уйду, это будет единственной живой вещью в комнате." Она наполовину прошла в
дверь, помедлила, а потом еле слышным голосом добавила: "Прощай, Томми."


x x x
     Я  испытал  некоторое  облегчение после  визита Бьянки,  некую  эмоцию,
рожденную моим ощущением, что теперь наши  отношения непоправимо разрушены и
я  смогу  полностью  переключить свое  внимание на побег; но мое  облегчение
прожило недолго. Я  не  просто оказался  неспособен  избавиться  от мыслей о
Бьянке, и даже продолжал проклинать  себя как за то, что бросил ее, так и за
то, что вообще  связался с ней - словно бы я погружался все глубже в борьбу,
чья природа была  за пределами моего постижения, хотя  я предполагал,  что в
мое  отношение  к Бьянке  внесла  вклад  эта  сила.  Из-за того,  что  я был
неспособен,  а,  может,  не  желал,  взглянуть  этому  в лицо,  неразрешимый
конфликт начал сказываться. Я плохо спал и в  качестве исцеления обратился к
пьянству.  Много дней я рисовал  пьяным, но  пьянство не имело  вредоносного
эффекта  на  фреску  -  если  хотите,  оно  даже  заострило  мое  восприятие
окружающего. Я переделал лица на нижней  части стен, подчеркнув их зверство,
по контрасту  с  более человеческими  лицами наверху, и  применил  несколько
мелких  технических  новинок,  которые  помогли  мне  сотворить   светящуюся
интенсивность, которую я хотел для верхних частей стен. Ночами, однако, было
не так  хорошо. Я снова  начал бродить,  вооруженный против самообвинений  и
периодического  появления  Харри  Коланджело  бутылкой  чего-нибудь,  обычно
домашней  гонки  из свежего  урожая.  Часто  я терялся  в  полуподвалах,  и,
замучившись,  валился  на пол.  Во время  одного  из  таких  путешествий,  я
заметил, что  нахожусь в единственном коридоре, ведущим в обиталище перышек,
и  на  сей  раз не обманывая себя в качестве  мотива, я  направился  к белой
двери. У  меня  не было желания найти  Бьянку.  Я так пал  духом,  что  идея
запятнать свою  плоть  с  кем-то  себе  под стать заманила меня, и  когда  я
толкнулся в проход, то  услышал громкий  рок-энд-ролл,  и увидел, что ореол,
окружающий  осветительные  приспособления,   сгустился  в  настоящий  туман,
который  заставлял  мужчин и  перышек выглядеть  фантастическими созданиями,
серыми демонами с их цветистыми гротескными любовницами, я с радостью нырнул
в жизнь этого места,  в  поисках  наиболее  оскорбительного  приключения  из
доступных.
     Ее имя было Джой, она была родом из Лос Анджелеса, и когда я увидел  ее
танцующей   в  клубе   с  несколькими  мужиками   под  прожектором,  который
попеременно  светил  то  пурпурным,  то розовым,  она  казалась  пародией на
женщину. Не то, чтобы она не была женственной, совсем нет. Она была словно с
картин Рафаэля, наподобие старомодных  голливудских блондинок, топчущихся на
острие  между  красотой  и неопрятным  средним  возрастом,  глянцевые локоны
подали  ей  на  плечи, молочные караваи грудей громоздко колыхались  в сером
шелке, материнские ягодицы покрывались ямочками  под тесной юбкой, карминные
губы  напоминали  те  желатиновые  губы,  наполненные вишневым  сиропом, что
покупаешь  на Хэллоуин,  ее глаза  - туннели в  туши, с блестящими  точками.
Пьяный, я  смотрел как  она меняется в меняющемся  свете. Под пурпурным  она
белела,  становясь мягкой,  как  мороженное, до предела уступчивой;  она  бы
таяла вокруг вас. Под розовым появлялся образ дьяволицы, от ее прикосновения
бросало в лихорадку, она заражала вас генитальным жаром. Я двинулся к ней, и
потому что из-за моих связей с Советом я достиг повышенного статуса, мужики,
танцевавшие с ней, отодвинулись в сторону. Ее пальцы вплелись в  мои волосы,
ее выпирающий  живот  начал  кататься по  моему с  внезапной  настойчивостью
морского животного, толкаемого приливом. От  нее пахло ликером, я давился ее
духами, запахом  засахаренных  цветов.  Она  подавляла во всех смыслах,  как
блондинка-носорожиха.  "О   чем   праздник?",  перекрикнул  я  музыку.   Она
засмеялась и обоими руками обхватила  свои  груди снизу, предлагая их мне, и
когда  я  их  сдавил,  манипулируя ее образами,  ее веки  дрогнули  и  бедра
заколыхались.  Она  притиснула  мою голову  ближе и сказала, что  она хочет,
чтобы я сделал то, что она сама хочет сделать.
     В  то время как  секс  с Бьянкой был весь в нюансах,  страстью,  в ядре
которой лежала чувствительность, с Джой это была течка, буйный акт джунглей,
сплошной пот и безумие, битье по мясу, и когда я кончил, я почувствовал себя
спущенным  воздушным  шариком,  все  чистое вылетело из  меня, оставив мешок
костей  и  органическое  зловоние,  лежащее  меж  ее  амазонских  бедер.  Мы
трахались  во второй раз с нею сверху. Я жестко крутил ее  соски, как крутят
радиорегуляторы, и откинув  голову назад она испускала долгие  вопли,  потом
уперлась  обеими  руками  в подушку по обе стороны  моей  головы  и  молотом
запрыгала на мне, с полуоткрытым ртом, с губами, блестящими от слюны всего в
дюйме  надо  мной, хрипя и задыхаясь. Потом она выпрямилась, выгнула  спину,
задрожав всем телом, и испустила отвратительный стон, за которым последовала
цепь  богохульственных  выражений.  Потом  она  сидела  в  кресле  у  своего
туалетного столика, одетая только в черные  бра  и трусики, скрестив  ноги и
прикрепляя  чулок к  поясу, представляя  образ,  который в  моих  глазах был
вульгарно  сексуальным,  отталкивающе  сладострастным,  неприлично желанным.
Вытянув ногу и разглаживая  морщины  на  шелке, она сказала:  "Ты был другом
Бьянки."
     Я не стал отрицать.
     "Она помешалась на тебе, знаешь?"
     "Она здесь? На вечеринке?"
     "Сегодня она тебе  не нужна", сказала  Джой.  "Ты уже получил  все, что
тебе нужно."
     "Она здесь?"
     Она покачала головой. "Некоторое время тебе не надо ее видеть."
     Я поразмышлял над этим неадекватным ответом и решил не давить дальше.
     Джой надела другой чулок. "Ты тоже еще свихнут на ней.  Я просто магнит
для парней, влюбленных в  других женщин." Она повосхищалась видом своей ноги
в чулке. "Не так уж плохо. Печальные  парни трахаются  так, словно  им  надо
что-то доказать."
     "И это правильно?"
     "Ты же пытался что-то доказать, нет?"
     "Наверное, не то, что ты думаешь."
     Она потискала свои груди, пококетливее утраивая их  в бюстгальтере. "О,
я точно знаю, что ты  пытаешься доказать." Она повернулась к зеркалу, начала
намазывать губы помадой,  речь  ее стала сдавленной. "Я просто... эксперт  в
делах... вроде этого... как и все... леди на вечеринке."
     "Ты так смотришь на себя?"
     Она  протянула  губы  в поцелуе своему отражению. "Мне кажется, во  мне
есть  и  кое-что  еще, но  я  не нашла  мужчины,  который  вывел  бы  это на
поверхность." Она попробовала задумчивое  выражение. "С правильным человеком
я могу быть очень домашней. Очень заботливой.  Когда закончат новое крыло...
я уверена, что найду его там."
     "В новом крыле будут настоящие женщины. Прорва конкуренции."
     "Мы   все  настоящие  женщины",   ответила  она   с  более  чем  ноткой
раздражения. "Мы еще не там, но направляемся туда. Некоторые из нас уже там.
Ты-то должен знать. Бьянка - живое доказательство."
     Не желая исследовать эту  или  любую другую  грань всеобщей фантазии, я
сменил тему. "Ну, и какова же твоя история?", спросил я.
     "Ты имеешь в виду мою жизнь? Что тебе до нее?"
     "Я просто хочу поговорить."
     "Мы поговорили, милый. Просто не надо заходить так далеко."
     "Я не закончил."
     Она взглянула  на  меня через плечо, выгнув аркой  бровь. "Ну,  ну. Ты,
должно быть, действительно хочешь что-то доказать." Она поставила локоть  на
подлокотник кресла. "Может тебе стоит поохотиться за Бьянкой."
     Это  была мысль, но  та, которую я привык  отвергать.  Я  потянулся под
постель,  хватаясь за  свою бутылку. Напиток,  казалось, возымел немедленный
эффект, увеличив уровень моего  опьянения, и с тем мощность моего отрицания.
Цвета комнаты были жирными, словно были сделаны различными  оттенками губной
помады.  Джой казалась  личиночно-белой  и  обрюзгшей,  болезненное изобилие
плоти,  затянутой  в черное  кружево, монструозная  икона  сексуальных  снов
немецкого экспрессиониста.
     Она испустила то,  что я  принял  за протестующий смешок.  "Конечно, мы
можем поговорить, если хочешь", сказала она. И начала снимать свое бра.
     "Оставь это дерьмо на себе", сказал я. "Я обойдусь и так."


x x x
     Вскоре после моей ночи с Джой,  начал  циркулировать  слух, что одна из
перышек забеременела,  а  когда  я обнаружил,  что  перышко,  о  котором все
говорят,  это  Бьянка, я  попытался ее  найти. Я  не  слишком поверил слуху.
Однако она говорила, что может что-то доказать мне, и поэтому я не полностью
его  отверг.  Я не был  уверен,  как  отреагирую,  если окажется,  что  слух
отражает правду, но какой у этого был шанс?  Моим намерением было развенчать
слух.  Я оказал бы ей услугу, заставив посмотреть в лицо реальности. Так, по
крайней мере, я говорил себе. Когда оказалось, что я не  могу ее проследить,
что  она в изоляции,  я решил,  что этот слух, должно быть,  просто заговор,
предназначенный, чтобы завоевать меня обратно, забросил свои поиски, и снова
сфокусировал   свою  энергию   на  фреске.   Хотя   треть   стен  оставалась
неоконченной,  у  меня теперь была более  связная  идея  о фигурах,  которые
станут занимать купол, и я жаждал