на нагнулась, откинула свои волосы,  чтобы
не мешали, и поцеловала его.
   Он раскрыл было рот, потом тихо  рассмеялся.  Кэтрин  поинтересовалась,
что его развеселило.
   - Я думал о свободе воли, - ответил он.  -  Сейчас  эта  мысль  кажется
сущей нелепицей.
   Кэтрин улеглась на меха. Ей надоело поднимать его дух.  Она  вспомнила,
каким был Джон, когда только-только очутился здесь:  веселый,  энергичный,
пытливый. Теперь же в редкие моменты просветления он  занимался  тем,  что
высмеивал общепринятые моральные  ценности.  Она  устала  спорить  с  ним,
устала  доказывать,  что  не  стоит  огульно  хаять  жизнь  во   всех   ее
проявлениях. Джон  повысил  голос;  Кэтрин  знала,  что  сейчас  благодаря
возбуждающему средству он испытывает прилив сил.
   - Гриауль, - произнес он. - Ему принадлежит все, что  находится  здесь,
даже самые мимолетные наши желания и надежды. Он стоит за тем,  о  чем  мы
думаем и что чувствуем. Когда я впервые, еще в бытность студентом, услышал
о Гриауле, о его могуществе и о том, как он управляет  людьми,  то  решил,
что с большей глупостью  мне  сталкиваться  не  доводилось.  Тогда  я  был
оптимистом, а ты знаешь, кто такие оптимисты? Неопытное дурачье.  Конечно,
я не признавался себе в том, что я оптимист,  я  мнил  себя  реалистом,  я
считал, что совершаю те  или  иные  поступки  лишь  по  собственной  воле,
представлял себя этаким благородным красавцем из пьесы, который ни от кого
и ни от чего не зависит. Я осуждал людей за  то,  что  они  полагаются  на
богов и демонов, ибо понятия не имел, как угнетает человека сознание того,
что его дела лишены какой-либо значимости, что все  -  любовь,  ненависть,
привязанность, отвращение - составляющие чьего-то непостижимого  промысла.
Я и  представить  себе  не  мог,  каким  никчемным  начинаешь  тогда  себя
чувствовать.
   Джон довольно долго распространялся на эту тему, его слова обрушивались
на Кэтрин увесистыми камнями, отгоняли  надежду  и  вселяли  в  ее  сердце
отчаяние. Потом, будто словоизвержение пробудило в нем  чувственность,  он
захотел удовлетворить ее. Кэтрин ощущала  некую  отстраненность,  она  как
будто раздвоилась, и ее двойник оказался запертым в  клетке,  воздвигнутой
Джоном из исполненных безысходности фраз, но тем не менее она  отозвалась,
откликнулась на его ласки со страстью отчаяния. Его  ладони  обхватили  ее
груди, подобно  тому,  как  облегает  подводный  камешек  морская  звезда.
Странно, но факт: пустота в душе и необъяснимое  удовлетворение  от  того,
что она может видеть, как кто-то овладевает ее  телом,  распалили  Кэтрин.
Пленка пота на коже казалась  ей  шелковым  одеялом,  движения  доставляли
неизведанное    прежде    удовольствие,     уносили     в     непознанный,
головокружительный  простор.  Но  когда  все  кончилось,   она   почему-то
вообразила, что ее не любили, а попросту  использовали  и  отбросили.  Она
лежала рядом с Джоном, вслушиваясь в доносившийся снаружи гомон  филиев  и
вдыхая ставшую привычной вонь, и поняла вдруг, что достигла  нижней  точки
своего падения: наконец-то объединилась с филиями, зажила их  извращенной,
полускотской жизнью.
   Следующие десять дней  ушли  на  подготовку  к  выполнению  плана.  Она
испекла сладких пирожков и стала угощать ими филиев, которые  сопровождали
их с Джоном на ежедневной прогулке, причем всякий раз поворачивала обратно
у туннеля, что выводил в пещерку призрачного винограда.  Кроме  того,  она
принялась усердно распускать слухи о том, что многолетнее изучение дракона
все же принесло желаемые плоды. В день побега, перед тем, как тронуться  в
путь, она  обратилась  к  филиям,  которые  стояли  вокруг  нее  и  висели
гроздьями на веревках:
   - Сегодня  мне  откроется  истина!  Гриауль  будет  говорить  со  мной.
Созовите охотников и тех, кто собирает ягоды, пускай они дожидаются  моего
возвращения. Я вернусь скоро, очень скоро и передам вам волю Гриауля.
   Филии зашумели, запрыгали, начали  колотить  друг  дружку,  а  те,  что
висели  на  веревках,  разволновались  настолько,  что  разжали   руки   и
посыпались вниз, прямо  на  головы  своих  собратьев,  и  на  полу  пещеры
образовались многочисленные кучи копошащихся  и  орущих  филиев,  которые,
повопив, стали сдирать друг с друга одежду. Кэтрин  помахала  им  и  пошла
прочь. Ее сопровождали Джон и шестеро филиев с мечами в руках.
   Джон нервничал, всю дорогу  искоса  посматривал  на  филиев  и  донимал
Кэтрин глупыми вопросами.
   - Ты уверена, что они их съедят? Может, они не голодны?
   - Ты думаешь, я даром их приучала? Съедят как миленькие.
   - Да, конечно, только... Я не хочу, чтобы нам что-либо помешало. -  Еще
через несколько шагов осведомился: - А снадобья ты положила достаточно?
   - Вполне. - Она посмотрела на него, отметив про себя, что щека  у  него
подергивается, на лбу выступил пот, а в лице ни кровинки, и взяла Джона за
руку. - Ты как?
   - В порядке, - ответил он. - В полном порядке.
   - Все получится, не беспокойся, пожалуйста...
   - Я в порядке, - повторил он ровным голосом, глядя прямо перед собой.
   Филии остановились у поворота. Кэтрин улыбнулась им и раздала  пирожки,
а потом они с Джоном миновали поворот и заползли в туннель. Какое-то время
они сидели в молчании, затем Джон прошептал:
   - Не пора?
   - Еще немножко, для верности.
   Он вздрогнул, и она вновь спросила, как он себя чувствует.
   - Мне слегка не по себе, - признался он, - но это ерунда.
   Кэтрин положила ладонь ему на локоть и шепотом велела  успокоиться.  Он
кивнул, но она ощущала,  что  мышцы  его  по-прежнему  напряжены.  Секунда
канула в небытие с неторопливостью капли, что сочится из  пореза  на  коре
дерева. Кэтрин не сомневалась, что план ее сработает, и все же не могла не
тревожиться. Перед глазами у нее плавали какие-то светящиеся  червяки,  ей
казалось,  что  в  проходе  снаружи  кто-то  шепчется,   она   попробовала
отвлечься, однако мысли неуклонно возвращались к тому,  что  им  с  Джоном
предстояло совершить. Наконец она подтолкнула Джона, выбралась  следом  за
ним из туннеля и, подкравшись к повороту, остановилась, прислушиваясь. Все
было тихо. Тогда она  рискнула  высунуть  голову  и  увидела  у  отверстия
бокового прохода шесть неподвижных  тел;  даже  на  таком  расстоянии  она
разглядела в руках филиев недоеденные куски пирожков.  Кэтрин  подумалось,
что в неподвижности охранников есть что-то неестественное.  Она  осторожно
приблизилась к филиям, опустилась на колени  возле  молодого  самца  и,  с
первого взгляда распознав на его лице печать смерти, с ужасом поняла,  что
не учла при дозировке брианина слабость организма  филиев.  Наркотик  убил
их, вместо того чтобы усыпить.
   - Пошли! - поторопил ее Джон. Он подобрал два меча, таких коротких, что
они казались игрушечными, помог ей встать и вручил один из них. - Идем. Не
дай Бог, поблизости бродят другие!
   Джон облизнул губы и огляделся по сторонам. Туго обтянутое  кожей,  его
лицо напоминало голый череп, и на  какой-то  миг,  ошеломленная  сознанием
того, что она погубила  живых  существ,  которые,  несмотря  на  всю  свою
звероподобность,  были  людьми,  Кэтрин  отказалась  узнать  в  нем  Джона
Колмакоса. Она недоуменно воззрилась на тела шестерых  филиев,  похожих  в
своих обносках на уродливых кукол, и вновь испытала  то  чувство,  которое
пережила после гибели Кея Уиллена. Джон схватил ее за  руку  и  потащил  к
боковому проходу. Со  стен  складками  свисала  плоть  дракона,  и  Кэтрин
неожиданно чего-то испугалась. Джон раздвинул  складки,  протолкнул  ее  в
проход,  и  они  поползли  сквозь  золотистый  полумрак  по   извилистому,
уводящему вниз коридору.
   Местами проход был немногим шире окружности ее бедер. Кэтрин воображала
себе, что дракон давит на нее всем своим колоссальным  весом,  что  стенки
прохода из-за сокращения какого-нибудь мускула вот-вот сожмутся, и  они  с
Джоном будут раздавлены. Джон дышал так шумно, что она слышала его дыхание
лучше, чем свое собственное, но вдруг этот звук пропал. Она  обернулась  и
увидела, что Джон отстает. Кэтрин окликнула его.
   - Ползи! - буркнул он.
   Она перекатилась  на  спину,  чтобы  как  следует  разглядеть  его.  Он
задыхался, лицо его перекосилось, словно от боли.
   - Что с тобой? - воскликнула она и попыталась  развернуться  головой  к
нему, но узость прохода помешала.
   - Ничего, - проговорил он и легонько подтолкнул ее. - Давай ползи!
   - Джон! - Она протянула ему руку, но он  уперся  плечом  в  ее  ступню,
побуждая двигаться дальше.
   - Ползи, тебе говорят!  -  прикрикнул  он.  Поняв,  что  бессильна  ему
помочь, Кэтрин подчинилась. Больше  она  не  оборачивалась,  но  перед  ее
мысленным взором маячило изможденное лицо Джона.
   Если бы ее спросили, сколько минут ей понадобилось, чтобы добраться  до
конца прохода, она вряд ли сумела бы ответить. Время сжалось  до  пределов
одного-единственного, невыразимо долгого мгновения, в течение которого  не
существовало ничего, кроме резких, судорожных движений. Очутившись наконец
в горле дракона, она забыла о своем сердце, которое норовило выскочить  из
груди, о Джоне и обо всем остальном. От того места, где она стояла,  горло
плавно восходило к пасти; там, впереди, сверкало и переливалось золотистое
сияние, разительно отличавшееся от свечения, к  которому  она  привыкла  в
теле Гриауля. То был дневной  свет,  его  лучи  проникали  сквозь  заросли
кустарника, подчеркивая белизну загнутого кверху огромного  клыка.  Высоко
над Кэтрин  свешивались  с  драконьего  неба  виноградные  лозы  и  стебли
эпифитов. Пораженная,  она  уронила  меч  и  сделала  несколько  шагов  по
направлению к свету. Он был таким свежим, таким чистым, он пленял, манил и
завораживал! Вспомнив о Джоне, Кэтрин обернулась. Ее спутник  опирался  на
клинок и тяжело дышал.
   - Смотри! - воскликнула она, указывая на свет.  -  Господи,  ты  только
посмотри! - Она подставила Джону плечо и повела его вперед.
   - Получилось, - выдавил он. - А я не верил...
   Его  пальцы  стиснули  ее  руку.  Она  восприняла  это  как   выражение
признательности, но потом почувствовала, что с ним не все ладно.
   - Джон! - крикнула она. Он рухнул навзничь, глаза его закатились.
   Кэтрин, упав на колени, принялась расстегивать рубашку. "Джон, Джон", -
повторяла она. По его телу пробежала дрожь, из  горла  вырвался  невнятный
звук. Она слишком  хорошо  знала,  что  это  означает.  Кэтрин,  отпрянув,
взглянула ему  в  лицо  в  надежде  развеять  сомнения,  в  ожидании,  что
ошиблась, что он вот-вот разомкнет веки. Но этому не суждено было сбыться.
   "Джон?" - снова позвала она и удивилась своему спокойствию,  тому,  как
ровно звучит собственный голос. Она жаждала  пробиться  сквозь  эту  толщу
невозмутимости, выразить то, что переполняло ее,  однако  ее  волю  словно
подчинил себе некий невидимый двойник.  Лицо  Кэтрин  будто  застыло,  она
встала, мельком подумав о том, что холод, должно  быть,  исходит  от  тела
Джона. Она не могла смотреть на него, повернулась спиной и скрестила  руки
на груди. Солнечный свет  слепил  ее,  густой  кустарник  сбивал  с  толку
хитроумным переплетением веток.  Она  не  способна  была  решить,  как  ей
поступить. "Иди отсюда, -  сказала  она  себе.  -  Ступай  прочь".  Кэтрин
шагнула было в сторону пасти, к свету,  но  остановилась,  ибо  не  знала,
правильно ли поступает, оставляя тут Джона.
   Кусты шевельнулись, но она не обратила на  это  никакого  внимания.  Ее
спокойствие начало таять, что-то неудержимо влекло Кэтрин обратно, к  телу
возлюбленного. Она молча сопротивлялась. Снова зашелестела листва.  Кэтрин
протерла глаза. Слез не  было  и  в  помине,  однако  ей  казалось,  будто
какая-то легкая завеса мешает  ей  смотреть.  Быть  может,  подумала  она,
обрывки спокойствия, и  засмеялась,  но  смех  больше  походил  на  икоту.
Присмотревшись, она различила наконец в кустах десять, двадцать, нет,  две
или три дюжины крошечных, почти детских фигурок, облаченных  в  сверкающие
на солнце лохмотья. Кэтрин снова икнула, теперь уже  не  от  смеха,  а  от
подступившего к горлу рыдания или  тошноты.  Филии  медленно  надвигались.
Выходит, их с Джоном поджидали, и у них не было  ни  малейшей  надежды  на
успех...
   Кэтрин попятилась: наклонившись, она подобрала меч Джона и погрозила им
филиям.
   - Не подходите, - предупредила она. - Не подходите.
   Но те, не вняв ее предупреждению, подкрадывались все ближе.
   - Стойте! - крикнула она. - Иначе, клянусь,  я  перебью  вас,  всех  до
единого! - Она взмахнула клинком. - Клянусь!
   Филии словно не слышали. Кэтрин, захлебываясь рыданиями, снова крикнула
им, чтобы они уходили. Но  те  окружили  ее,  остановившись  за  пределами
досягаемости меча.
   - Вы не верите мне? - спросила она. - Не верите, что я убью вас? А  что
меня удержит?
   Горе  и  ярость  наконец-то   выплеснулись   наружу,   и   она,   издав
пронзительный вопль, ринулась на филиев, ударила одного в живот,  рассекла
другому камзол на груди. Они повалились наземь, а остальные набросились на
Кэтрин. Она обрушила клинок на голову третьему,  расколов  ему  череп  так
легко, будто это была не голова, а дыня,  увидела,  как  хлынула  из  раны
кровь, успев заметить, что рассекла лицо врага почти надвое, но тут  филии
навалились  на  нее  всей  гурьбой,  и  она  упала.   Сопротивление   было
бесполезным,  однако  она  продолжала  отбиваться,  сознавая,  что,   если
перестанет, к ней возвратятся  те  прежние  мучительные  чувства,  которые
сильнее боли. Филии глупо таращились на нее, словно  не  понимали,  почему
она ведет себя так враждебно, и их бестолковость распалила ее еще сильнее.
Уж смерть-то, казалось бы, должна была научить  их  чему-то,  должна  была
заронить в их сердца - как  и  в  ее  собственное  -  стремление  убивать!
Коротко вскрикнув, она исхитрилась встать на колени и попыталась стряхнуть
с себя тех филиев, что держали ее за  руки.  Она  кусала  их,  царапалась,
лягалась и пиналась. Что-то тяжелое ударило ее по  затылку.  Она  обмякла,
перед глазами все поплыло, зрение помутилось, и теперь она  видела  только
сумрачный туннель, в конце которого блестели чьи-то водянистые зрачки. Они
расширились,  слились  в  один,  который  вдруг  обрел  кожистые   крылья,
раздвоенный язык и вздутое брюхо, где клокотал огонь.  Он  разинул  пасть,
чтобы проглотить ее и отнести домой.



5

   Худо-бедно справиться с горем Кэтрин помог наркотик, а может быть, и не
один. Джон начал опускаться уже вскоре после того, как они встретились, и,
пожалуй, Кэтрин свыклась с  тем,  что  много  радости  от  него  ждать  не
приходилось. Его смерть, разумеется, опечалила ее,  но  внешне  это  почти
никак не проявилось, ибо она  и  без  того  постоянно  в  последнее  время
грустила. Однако с уходом Джона у нее заболела грудь, а руки и ноги словно
налились непомерной тяжестью. Чтобы избавиться от неприятных ощущений, она
раз за разом увеличивала дозу брианина, грызла  шарики,  как  конфетки,  и
влачила свои дни в одиночестве и тоске.  Жизнь  утратила  для  нее  всякую
ценность. Она поняла, что умрет здесь, в теле дракона, знала это наверняка
и считала, что такая смерть назначена ей Гриаулем в наказание  за  попытку
нарушить его волю.
   Филии теперь относились  к  ней  с  подозрением  и  враждебностью,  они
сторонились ее и даже откровенно избегали. Лишившись общества их и  Джона,
Кэтрин находила  единственное  утешение  в  созерцании  узоров  на  стенке
драконьего сердца, а потому проводила  возле  него  долгие  часы,  лежа  в
полости дни напролет в полубессознательном состоянии и следя  прищуренными
глазами за непрерывной игрой теней. По мере того как росло ее  пристрастие
к наркотику  и  она  теряла  вес  и  силу,  у  нее  все  лучше  получалось
истолковывать узоры, и, подолгу рассматривая напоминающий огромный колокол
сердце дракона, она в  конце  концов  поняла  правоту  Молдри,  назвавшего
дракона богом, ибо Гриауль был целым миром со своими собственными,  в  том
числе и физическими  законами.  Но  богом,  которого  она  ненавидела.  Ей
хотелось излить свою ненависть,  направить  ее  прямо  в  сердце  дракона,
разрушить его, однако она догадывалась, что Гриауль  неуязвим  для  любого
человеческого оружия и расходовать на него злобу - все равно что  посылать
наугад стрелу в бездонность неба.
   Однажды, почти год спустя после смерти Джона, что-то вырвало ее из сна,
в который она погрузилась, лежа возле сердца. Кэтрин  села.  По  спине  ее
побежали мурашки. Она потерла глаза, чтобы отогнать сонливость - результат
брианина. Воздух  в  полости  был  пронизан  ощущением  опасности.  Кэтрин
взглянула на сердце и застыла в  неподвижности.  Узор  на  стенке  менялся
гораздо быстрее прежнего и был куда замысловатее всего, что ей  доводилось
видеть до сих пор, и тем не менее она читала его с  той  же  легкостью,  с
какой могла бы разбирать свой почерк  в  записной  книжке.  Послание  было
чрезвычайно простым, однако несколько секунд сознание Кэтрин  отказывалось
его принять, отказывалось поверить тому, что близится кульминация всей  ее
жизни, что она погубила свою  молодость  ради  такой  ерунды.  Но  тут  ей
вспомнились сны о спящем драконе, о пятне на его груди, вспомнился рассказ
Молдри о первом Фили, об  исходе  животных,  насекомых  и  птиц  из  пасти
дракона, о странном звуке, который раздается единожды в тысячелетие, и она
вынуждена была поверить. Как было тысячу  лет  назад  и  как  будет  через
тысячу лет в грядущем, сердечная мышца дракона собиралась сократиться.
   Кэтрин пришла в  ярость:  неужели  все  испытания,  через  которые  она
прошла, все горести, которые она пережила, имели целью всего лишь спасение
филиев?! Она наконец поняла, для чего понадобилась дракону: вывести филиев
из пещеры, где они обитали, прежде чем та  окажется  заполненной  горючими
жидкостями, что позволяли дракону в прошлом выдыхать пламя, а потом, когда
жидкости  уйдут,  возвратить  их,  чтобы  они  продолжали  нести   службу,
истребляя паразитов. Должно быть, подумалось  Кэтрин,  недавний  переполох
среди филиев, причину которого они ей так и не открыли,  объясняется  тем,
что они предчувствовали это событие. Гриауль предостерег их, но они  из-за
робости своей решили пропустить его  предостережение  мимо  ушей,  ибо  их
страх перед наружным миром не шел ни в какое сравнение  со  страхом  перед
тем, что мог наслать на них дракон.  Чтобы  спастись,  им  нужен  вожатый;
когда-то им оказался Молдри, теперь Гриауль избрал ее, Кэтрин.
   Она поднялась на ноги, смятенная, как птица, что угодила  в  стеклянную
клетку, замерла в нерешительности, а затем, когда ярость  возобладала  над
смятением, забарабанила кулаками по стенке драконьего  сердца,  выкрикивая
оскорбления, упрекая Гриауля в том, что он  разрушил  ее  жизнь.  Растеряв
остатки сил, она утихомирилась и снова уселась на пол пещеры,  попытавшись
собраться с мыслями. Нет, филиям она ничего не скажет, пускай перемрут как
мухи, да, пусть, так она  отомстит  им  через  Гриауля.  Однако  мгновение
спустя она переменила решение, так как сообразила, что  гибель  филиев  не
исправит положения. Гриаулю нужны слуги, и  он  без  труда  завлечет  сюда
очередную толпу идиотов; кроме  того,  она  и  так  уже  погубила  слишком
многих. Значит, выбора ей, как  всегда,  не  остается.  Она  отдала  почти
одиннадцать лет для того, чтобы исполнить волю ненавистного ей существа.
   Решив, что ей  поневоле  придется  помочь  филиям,  она  направилась  в
пещеру, где располагалась колония,  а  следом  за  ней  шагали  охранники.
Добравшись до пещеры, она встала  спиной  к  проходу,  который  выводил  к
горлу, и задумалась над тем, как ей повести  дело.  Две-три  сотни  филиев
суетились на полу пещеры, прочие висели на веревках,  напоминая  усыпанные
плодами ветви фруктовых деревьев. Эта картина  отнюдь  не  придала  Кэтрин
уверенности. Она окликнула филиев, но голос