сб. "Ночь Белого Духа". М., "АСТ", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2001
   -----------------------------------------------------------------------



1

   _Тихонько, на  заре,  шелестя  сухой  листвой  в  водосточных  желобах,
похлопывая  проводом  телевизионной  антенны  по  обшитой  рейками  стене,
шелестя осокой, раздвигая голые  ветки  боярышника,  чтобы  ухватиться  за
дверь сарая, игриво стряхнув прищепку  с  бельевой  веревки,  порывшись  в
мусоре и  растрепав  полиэтиленовые  пакеты,  породив  тысячи  вибрирующих
завихрений, тысячу еще более  трепетных  шепотков,  затем  набираясь  сил,
завывая в оконных щелях и  дребезжа  стеклами,  с  хлопком  швырнув  оземь
прислоненный к поленнице лист фанеры, разрастаясь до  шквала  с  открытого
моря, чей стон артикулируют глотки тесных улочек и зубы  пустующих  домов,
пока вам не привидится исполинский невидимый зверь, запрокинувший голову и
ревущий, а дом не заскрипит, будто обшивка старого корабля_...



2

   Проснувшись с рассветом, Питер Рами  еще  немного  полежал  в  постели,
слушая вой ветра  и  вдыхая  зябкий  воздух  выстуженной  комнаты,  затем,
собравшись с духом, сбросил одеяла, торопливо  натянул  джинсы,  теннисные
туфли и фланелевую  рубашку,  после  чего  направился  в  гостиную,  чтобы
развести в печи огонь. Деревья обрисовывались черными  силуэтами  на  фоне
свинцовых туч, но еще не настолько  рассвело,  чтобы  перекрестье  оконной
рамы отбросило тень на стоящий под окном садовый столик; остальная  мебель
- три потрепанных плетеных стула и кушетка - угрюмо громоздилась  в  своих
темных углах. Растопка занялась, и скоро в печи потрескивал огонь. Все еще
не  согревшийся  Питер  принялся  хлопать  себя  ладонями  по   плечам   и
перескакивать с  ноги  на  ногу,  на  что  посуда  и  шкафчики  отозвались
дребезжащим  звоном.  Питер  -  бледный,  тяжеловесный  тридцатитрехлетний
мужчина с косматыми черными волосами  и  бородой,  слишком  рослый,  чтобы
войти в дверь коттеджа не пригибаясь - из-за своих габаритов так и не смог
приспособиться к этому  дому  и  теперь  чувствовал  себя  будто  бродяга,
забравшийся в брошенный детский шалаш, чтобы там перезимовать.
   Кухня располагалась в алькове при гостиной, и, согревшись,  с  пылающим
от жара лицом, Питер зажег газовую  плиту  и  принялся  готовить  завтрак.
Прорезав в ломте хлеба отверстие, он положил  хлеб  на  сковороду,  разбил
яйцо и вылил его в отверстие (обычно он ограничивался консервами и кашками
или разогревал свежемороженые  блюда,  но  Сара  Теппингер,  его  нынешняя
любовница, научила его готовить это  блюдо,  отчего  Питер  возомнил  себя
таким умудренным холостяком, что продолжал  стряпать).  Хлеб  с  яйцом  он
съел, стоя у окна кухни и наблюдая, как серые деревянные дома через  улицу
проступают из сумерек, как  темные  растительные  массивы  распадаются  на
отдельные кусты мирта и овечьего лавра с шеренгой японских  сосен  позади.
Ветер стих; судя по всему, весь день будет пасмурно, что  Питеру  пришлось
по душе. Сняв коттедж в Мадакете восемь месяцев назад,  Питер  узнал,  что
упивается скверной погодой, что неистовство стихий и хмурые небеса  питают
его воображение. Здесь он уже дописал один роман и собирается  задержаться
до окончания второго. А глядишь - и третьего. В самом деле, какого  черта?
В общем-то возвращаться в Калифорнию особо и незачем. Питер  открыл  воду,
чтобы вымыть посуду, но от мыслей о  Лос-Анджелесе  ему  расхотелось  быть
умудренным. А ну ее! Пусть себе  тараканы  плодятся.  Натянув  свитер,  он
сунул блокнот в карман и вышел на холод.
   Порыв ветра налетел из-за угла коттеджа,  словно  специально  дожидался
Питера; нос и щеки сразу заледенели. Питер уткнул  подбородок  в  грудь  и
повернул налево, зашагав по Теннесси-авеню  в  сторону  мыса  Смита,  мимо
обшитых серыми рейками  домов  с  четырехугольными  досками  над  дверями,
объявляющими миленькие названьица, вроде "Морской лачужки"  или  "Зубастых
акров" (как окрестил  свою  дачу  дантист  из  Нью-Джерси).  Только-только
приехавшего на Нантакет Питера весьма позабавил тот факт, что все строения
на острове - даже склад фирмы "Сирс, Робак" - обшиты серыми рейками, и  он
написал своей бывшей супруге длинное, полное юмора примирительное письмо о
рейках, о всех чудаковатых  типах  и  прочих  странностях  местной  жизни.
Бывшая супруга письмо ответом не удостоила, и упрекать ее тут не за что  -
если учесть, как поступил с ней Питер.  В  Мадакет  он  переехал  якобы  в
поисках уединения, хотя правильнее было бы сказать, что он бежал прочь  от
руин собственной жизни. Он вел богемный образ жизни,  был  вполне  доволен
своим браком, кропая сценарии детской передачи для Пи-би-эс,  когда  вдруг
страстно влюбился в другую женщину, со своей стороны  состоявшую  замужем.
Дошло до совместных планов и обещаний, в  результате  чего  Питер  покинул
жену, женщина же - ни разу не обмолвившаяся о муже добрым словом  -  вдруг
порешила соблюсти супружескую клятву, так что Питер остался в одиночестве,
чувствуя себя круглым дураком и подлецом одновременно. Впав в отчаяние, он
попытался бороться за нее, но потерпел неудачу,  попытался  возненавидеть,
но и в этом не преуспел, и в конце  концов  отправился  в  Мадакет,  питая
надежду, что смена обстановки скажется на чувствах - либо  его,  либо  ее.
Случилось это в сентябре, сразу после  исхода  отпускников;  уже  наступил
май, и, хотя холода еще держатся, дачники начали помаленьку  просачиваться
обратно. Но чувства остались прежними.
   Двадцать минут энергичной ходьбы привели его на вершину дюны с видом на
мыс Смита - песчаный бугор, выдающийся  в  море  ярдов  на  сто,  с  тремя
крохотными островками, выстроившимися за ним в ряд; ближайший из  них  был
отделен от мыса ураганом, но будь он еще частью мыса, то вместе с  Угревым
мысом, расположенным в трех четвертях мили подалее, придавал  бы  западной
оконечности суши вид крабьей клешни. Далеко в море луч солнца, пробившийся
сквозь пелену туч, зажег верхушки волн ослепительным  сиянием,  словно  на
воду излился поток свежих белил. Чайки кружили над головой, взмывая  вверх
и  сбрасывая  морских  гребешков  на  прибрежную  гальку,  чтобы   разбить
раковины, после чего резко пикировали вниз и принимались выклевывать  мясо
моллюсков.  Порывы  ветра,  оглашая  окрестности  горестными   стенаниями,
вздымали в воздух мельчайший песок.
   Питер уселся с подветренной стороны дюны,  выбрав  такое  место,  чтобы
видеть океан между стеблями блекло-зеленой осоки,  и  открыл  блокнот.  На
внутренней  стороне  обложки  было  отпечатано  заглавие  "Голос  ветра  в
Мадакете". Питер не питал иллюзий на предмет  титула;  издатели  наверняка
изменят его на "Завывание" или "Охи и вздохи", втиснут  роман  в  броскую,
крикливую обложку и пристроят его рядом с "Мучительным зудом  любви"  пера
Ванды Лафонтен на полках бакалейных магазинчиков. Но все это не  имеет  ни
малейшего значения  до  тех  пор,  пока  находятся  нужные  слова,  а  они
находятся, хотя поначалу дело не заладилось, пока Питер не начал приходить
каждое  утро  на  мыс  Смита  и  писать  от  руки.  И  тогда  все   обрело
отчетливость. Питер осознал, что история, которую он хочет  поведать  -  о
женщине, о своем одиночестве, о  своих  духовных  озарениях,  о  твердости
своего характера, - целиком укладывается в трансцендентную метафору ветра;
повествование  лилось  настолько  легко,   что   казалось,   будто   ветер
соавторствует в написании книги, нашептывая на ухо и  водя  его  пером  по
бумаге. Перелистав  страницы,  Питер  углядел  абзац,  написанный  чуточку
слишком формально, который нужно  разбить  на  части  и  раскидать  их  по
тексту:


   _Сэдлер провел большую часть жизни в Лос-Анджелесе, где  звуки  природы
почти не слышны, и неутихающий ветер стал для  него  наиболее  характерной
чертой Нантакета. Утром  и  вечером,  ночью  и  днем  струился  ветер  над
островом, порождая у Сэдлера ощущение, будто он обитает на дне  воздушного
океана, сражаясь с течениями, долетающими из  самых  экзотических  уголков
земли. Ему было одиноко, и ветер подчеркивал его одиночество, напоминая  о
громадности мира, отторгшего Сэдлера от  себя;  мало-помалу  он  ощутил  с
ветром душевное родство, стал считать  его  спутником  на  стезе,  ведущей
сквозь  пустоту  и  время.   Он   даже   отчасти   проникся   верой,   что
невразумительный говор на самом деле  -  вещий  глас,  чья  способность  к
внятной речи еще не совсем развилась,  и  вслушиваясь,  Сэдлер  все  более
проникался ощущением, что грядет  нечто  из  ряда  вон  выходящее.  Он  не
отмахивался от этого ощущения, потому что всякий раз, когда оно приходило,
приходило и реальное подтверждение. То не было великим  даром  прорицания,
способностью возвещать грядущие катаклизмы или покушения; вернее  было  бы
назвать это недоразвитыми парапсихическими  способностями  -  провидческие
озарения часто сопровождались дурнотой и мигренями. Порой, притронувшись к
предмету, он мог узнать что-нибудь о его владельце, порой  мог  разглядеть
абрис  надвигающегося  события.  Но  эти  предчувствия  никогда  не   были
достаточно ясными, чтобы принести какую-то пользу:  предотвратить  перелом
руки или - как выяснилось впоследствии - эмоциональную катастрофу.  И  все
же Сэдлер прислушивался к ним. И теперь он проникся убеждением, что ветер,
должно быть, на самом деле пытается поведать ему что-то о его  будущем,  о
каком-то новом повороте судьбы, грозящем усложнить его жизнь,  потому  что
всякий раз, расположившись на вершине дюны у мыса Смита, Сэдлер ощущал_...


   По коже побежали мурашки, накатила дурнота, в голове  возникло  чувство
коловращения, словно мысли вдруг вырвались из-под контроля. Питер уткнулся
лбом в колени и принялся глубоко, ритмично дышать, пока приступ  не  пошел
на убыль. Подобное происходило все чаще и чаще, и, хотя это  скорее  всего
результат самовнушения, побочный эффект работы над столь личной  историей,
Питер все же не  мог  отделаться  от  ощущения,  что  ситуация  попахивает
иронией  "Сумеречной  зоны"  [антология  фильмов  ужасов,  построенных  на
ощущении недосказанности и неопределенности, где источник ужаса по большей
части  остается  "за  кадром"],  что  по  мере  написания  романа  выдумка
воплощается в реальность. Питер  откровенно  надеялся,  что  до  этого  не
дойдет:  сюжет  намечается   не   слишком-то   приятный.   Когда   тошнота
окончательно прошла, Питер достал синий фломастер, открыл чистую  страницу
и начал подробно излагать неприятные ощущения.
   Два часа и пятнадцать страниц  спустя,  потирая  окоченевшие  руки,  он
услышал донесшийся издали оклик. Сара Теппингер взбиралась по склону дюны,
увязая в рыхлом песке.  Не  без  самодовольства  Питер  отметил,  что  она
чертовски привлекательна - тридцатилетняя, с длинными рыжевато-каштановыми
волосами и очаровательными скулами, да еще  одаренная  тем,  что  один  из
здешних  знакомых  Питера  нарек  "скульптурными  излишествами".  Тот   же
знакомый поздравил его с покорением Сары, сообщив, что после  развода  она
поотбивала мошонки  половине  мужского  населения  острова  -  мол,  Питер
просто-таки везучий сукин сын. С последним Питер от всей души  согласился:
Сара остроумна, смышлена, жизнерадостна, независима (она руководит местной
школой Монтессори) и совместима  с  Питером  во  всех  отношениях.  Однако
всеохватная страсть между  ними  не  вспыхнула.  Их  связывали  дружеские,
удобные отношения, и это тревожило Питера.  Хотя  близость  с  Сарой  лишь
скрашивала его одиночество, он впал в зависимость от этой связи  и  теперь
беспокоился, что это свидетельствует об общем снижении его запросов, а оно
в свою очередь говорит о наступлении  среднего  возраста  -  состояния,  к
которому Питер совершенно не готов.
   - Салют, - сказала Сара, плюхнувшись рядом и  запечатлев  на  его  щеке
поцелуй. - Хочешь поиграть?
   - Ты почему это не в школе?
   - Сегодня пятница. Ты разве забыл, что я  тебе  говорила?  Родительские
собрания. - Она тряхнула руку Питера. - Ты же в ледышку превратился! Давно
здесь?
   - Пару часов.
   - Сумасшедший, -  рассмеялась  Сара,  восхищенная  его  безумием.  -  Я
немного понаблюдала за  тобой,  прежде  чем  окликнуть.  С  развевающимися
волосами ты смахивал на большевика, вынашивающего планы заговора.
   - На самом деле, - отозвался он, имитируя русский акцент,  -  я  пришел
сюда, чтобы вступить в контакт с нашими подлодками.
   - Ого! И что же затевается? Агрессия?
   - Не совсем. Видишь ли, у нас в  России  не  хватает  очень  многого  -
зерна, высоких технологий, синих джинсов. Но  русский  дух  выше  подобных
мелочей. Однако у нас в дефиците один товар народного потребления, который
мы должны раздобыть немедленно, потому-то я и заманил тебя сюда.
   Она изобразила замешательство:
   - Вам нужны школьные администраторы?
   -  Нет-нет.  Это  куда   серьезнее.   По-моему,   американское   слово,
обозначающее это... - Ухватив Сару за плечи, он  повалил  ее  на  песок  и
навалился сверху. - ...звучит как "путаны". Без этого нам никуда.
   Улыбка ее стала неуверенной, а потом и вовсе уступила  место  выражению
восторженного предвкушения.  Питер  поцеловал  ее,  сквозь  пальто  ощутив
упругость  ее  грудей.  Ветер  трепал  его  волосы;  у  Питера   сложилось
впечатление, что ветер подглядывает за ними  через  плечо,  и  он  оборвал
поцелуй. Снова накатила дурнота. И головокружение.
   - Ты вспотел. - Она утерла его лоб рукой, одетой в  перчатку.  -  Снова
один из этих приступов?
   Кивнув, он улегся спиной на песок.
   - Что ты видишь? - Сара  продолжала  промокать  его  лоб.  На  ее  лице
появилось озабоченное выражение, обозначив крохотные морщинки в  углах  ее
рта.
   - Ничего, - отозвался он.
   Но на самом деле он увидел кое-что. Нечто поблескивающее" по ту сторону
пелены облаков. Нечто привлекательное и пугающее в одно  и  то  же  время.
Нечто такое, что, несомненно, скоро само ляжет к нему в руки.


   Хотя  никто  не  понял  этого  сразу,  первым  признаком   беды   стало
исчезновение тринадцатилетней Эллен Борчард вечером в  четверг  19  мая  -
событие, записанное Питером в блокнот  как  раз  накануне  визита  Сары  в
пятницу утром; но на самом деле все  началось  для  него  лишь  в  пятницу
вечером, когда он выпивал в кафе "Атлантика" в  Нантакете.  Он  отправился
туда с Сарой пообедать, но, поскольку зал ресторана был полон  до  отказа,
они предпочли ограничиться напитками и сандвичами у стойки бара. Не успели
они усесться на табуреты,  как  на  Питера  набросился  Джерри  Хайсмит  -
блондин, проводящий велосипедные  туры  по  острову  ("...самозваный  всем
Аполлонам Аполлон", как описала его Сара), завсегдатай кафе  и  начинающий
писатель, не упускающий ни одного случая спросить  совета  у  Питера.  Как
всегда, Питер ободрил его, хотя  в  глубине  души  хранил  убеждение,  что
любителю выпивать в "Атлантике" почти нечего сказать  читающей  публике  -
это типичная для Новой Англии туристская  ловушка,  украшенная  бронзовыми
барометрами  и  старыми  спасательными  кругами,  забитая  толпой  молодых
отдыхающих, многие из которых (приметные по багамскому загару)  сгрудились
у стойки. Вскоре Джерри двинулся  вдогонку  за  рыжеволосой  чаровницей  с
протяжным медоточивым акцентом, членом последней туристской группы,  а  на
его табурет уселся Миллз Линдстром, рыбак на пенсии и сосед Питера.
   - Чертов ветер продирает до костей, как наждак, -  произнес  он  вместо
приветствия и заказал виски. Этот крупный  краснолицый  старик  по  своему
обычаю был одет в комбинезон и куртку  "ливайс",  из-под  фуражки  у  него
выбивались седые кудряшки, а сетка лопнувших сосудов на щеках бросалась  в
глаза сильнее обычного, потому что Миллз уже успел порядком загрузиться.
   - Что вы тут делаете? - Питер удивился, что Миллз заявился в кафе, хотя
считал туризм смертельной заразой, а кафе - ее рассадником.
   - Выводил сегодня баркас. Впервые за два месяца. -  Миллз  одним  духом
влил в себя полпорции виски. -  Думал,  что  смогу  забросить  пару-тройку
удочек, но потом напоролся на эту  штуковину  с  мыса  Смита.  И  рыбачить
как-то расхотелось. - Он опорожнил стакан и  дал  знак  бармену  наполнить
его. - Карл Китинг уже давненько говорил мне, что она формируется, но  оно
как-то вылетело у меня из головы.
   - Что за штуковину? - не понял Питер.
   Миллз отхлебнул виски и мрачно пояснил:
   -  Свободно  плавающий  грязевой  агрегат.  Название   диковинное,   но
вообще-то плавучая  помойка.  Чуть  не  квадратный  километр  воды  покрыт
мусором. Мазут, пластиковые бутылки, плавник. Собирается в более или менее
стоячей воде во время прилива, но обычно не так близко от земли. А  эта  в
каких-нибудь пятнадцати милях от мыса.
   Услышанное заинтересовало Питера.
   - Вы говорите о чем-то вроде Саргассова моря, а?
   - Оно, наверно. Только вот оно не такое большое, да и водорослей нет.
   - А они устойчивы?
   - Эта-то новенькая, которая у Смитова мыса. А вот в милях в тридцати от
Виноградника держится уже лет несколько. Крепкие шторма ее раскидывают, но
она завсегда возвращается. - Миллз  принялся  хлопать  себя  по  карманам,
безуспешно разыскивая трубку. - Океан  превращается  в  застойное  болото.
Дошло до того, что закинешь удочку, а вытащишь драный башмак заместо рыбы.
Помнится, лет двадцать тому, когда макрель шла косяком, так от  рыбы  вода
казалась черной на цельные мили. А теперь как углядишь темное  пятно,  так
можешь быть уверен, что какой-то чертов танкер опять напустил дерьма!
   Сара,   беседовавшая   с   подругой,   обняла   Питера   за   плечи   и
поинтересовалась, в чем дело. Выслушав объяснения Питера,  она  театрально
содрогнулась.
   - Какая жуть! - и перешла на замогильный тон. - Странные  магнетические
зоны, завлекающие моряков навстречу погибели.
   - Жуть! - усмехнулся Миллз. - Уж тебе-то след быть умнее, Сара. Скажешь
тоже, жуть! - Чем дольше он раздумывал над репликой, тем больше возрастало
его негодование. Встав, он  широким  жестом  обвел  кафе,  попутно  оросив
алкоголем загорелого юношу; пропустив возмущенную реплику юнца мимо  ушей,
Миллз гневно воззрился на Сару. -  Может,  ты  и  это  заведение  считаешь
жутким?! Что тут, что там - та же чертовщина!  Помойка!  Вот  только  этот
мусор расхаживает да мелет языком, - он обратил взор на юнца, - и считает,
что все на свете принадлежит ему, дьявол ему в печенку!
   - Черт, - буркнул Питер, провожая взглядом Миллза, рассекающего  толпу,
будто портовый буксир. - Я как раз собирался попросить  его  отвезти  меня
поглядеть на нее.
   - Завтра попросишь, хоть мне и непонятно, чего на нее смотреть. -  Сара
ухмыльнулась и выставила  перед  собой  ладони,  словно  загораживаясь  от
объяснений. - Извини. Мне следовало сообразить, что человек, целыми  днями
глазеющий на чаек, должен счесть помойку в квадратный километр  прямо-таки
эротическим зрелищем.
   Питер сделал выпад, пытаясь ухватить ее за грудь:
   - Ну, сейчас я тебе покажу эротику!
   Сара со смехом поймала его руку и  -  настроение  ее  вдруг  разительно
переменилось - прижала костяшки пальцев Питера к губам.
   - После покажешь.
   Они выпили еще по паре бокалов, поговорили о работе  Питера,  о  работе
Сары и обсудили  идею  совместно  провести  выходные  в  Нью-Йорке.  Питер
помаленьку распалялся. Отчасти виной тому был алкоголь,  но  и  Сара  тоже
сыграла какую-то роль. Хотя у него и были другие  женщины  после  развода,
Питер почти не обращал на них внимания; он пытался проявлять честность  по
отношению к ним и растолковывал, что любит другую, но скоро понял, что это
лишь ловкий способ слукавить, ведь как бы откровенно ты ни выкладывал свои
чувства, укладываясь с женщиной в постель, она  просто  откажется  верить,
что существуют преграды, одолеть которые ее любви не по  силам;  так  что,
получается, он просто-напросто провел эт