пародии, если  бы  не  увидел  это  своими
глазами; и, хотя тошнотворное зрелище ужаснуло  его,  мало-помалу  чувства
Питера  онемели.  В  голове  царила  сутолока  странных  мыслей,  и  самой
навязчивой была мысль о том, что это насилие свершилось отчасти ради него.
Он пытался отделаться от этой болезненной, омерзительной  идеи,  но  через
какое-то время стал воспринимать ее в свете прочих  мыслей,  навеянных  на
него тоской. Взять хотя бы рукопись романа "Голос ветра в Мадакете".  Хоть
это и звучит неправдоподобно, трудно уклониться от вывода, что  ветер  сам
посеял все эти мысли в мозгу Питера. Питеру не хотелось в это  верить,  но
вот же она, столь же достоверная, как  и  все  случившееся.  А  если  так,
неужели  последняя  мысль  менее   правдоподобна?   Он   начал   постигать
последовательность событий, постигать  ее  с  той  же  внезапно  пришедшей
ясностью, которая помогала ему решить все проблемы с книгой,  и  Питер  от
всей души жалел, что не послушался предчувствия и взял гребни. До той поры
протосущество не было в нем уверено, обнюхивая Питера со всех сторон, как,
по словам Салли, большой и  глупый  зверь,  почуявший  в  человеке  что-то
знакомое, но не способный припомнить, что  именно.  А  когда  Питер  нашел
гребни, когда открыл  футляр,  между  разорванными  контактами  проскочила
искра, дар Питера отождествился с даром Габриэлы Паскуаль, и  оно  сделало
выводы. Питеру припомнилось,  как  взбудоражился  ветер,  как  метался  он
туда-сюда у границы агрегата.
   Когда машина свернула обратно на Теннесси-авеню, где  небольшая  группа
местных жителей покрывала погибших одеялами, Уэлдон снова  включил  рацию,
вырвав Питера из раздумий.
   - Куда, к черту, подевались "Скорые"? - сердито бросил Хью.
   - Полчаса как выехали, - раздалось в ответ. - Должны уж быть.
   Уэлдон бросил угрюмый взгляд на Питера с Сарой и велел оператору:
   - Попробуй связаться с ними по радио.
   Через пару минут поступил рапорт, что ни одна из  машин  на  вызовы  не
отвечает. Уэлдон велел подчиненным сидеть на месте, сказав, что  посмотрит
сам. Когда они свернули с Теннесси-авеню на  Нантакетскую  дорогу,  солнце
пробилось сквозь облачность, осияв  пейзаж  жиденькими  желтыми  лучами  и
прогрев  салон  автомобиля.  Солнце  словно  высветило  слабости   Питера,
заставив его осознать,  как  он  напряжен,  как  ноют  мышцы,  отравленные
избытком адреналина и усталостью. Сара с закрытыми глазами  привалилась  к
нему, и тяжесть ее тела подействовала на него благотворно,  вызвав  прилив
энергии.
   Уэлдон  вел  машину  с  постоянной  скоростью  миль  тридцать  в   час,
поглядывая  налево  и  направо,  но  не  обнаруживая  ничего   необычного.
Пустынные улицы, пустые глазницы окон. Многие дома в Мадакете только  ждут
постояльцев, а жители остальных  ушли  на  работу  или  по  делам.  Машины
"Скорой помощи" они увидели милях  в  двух  от  поселка,  перевалив  через
невысокий подъем сразу за свалкой. Уэлдон съехал на обочину,  не  заглушив
двигатель, и уставился на открывшуюся картину. Четыре машины были завалены
поперек дороги, образуя надежную преграду в сотне футов впереди. Еще  одна
была  опрокинута  кверху  колесами,  словно  мертвый  белый  жук;   другая
врезалась в фонарный столб  и  запуталась  в  проводах,  оборванные  концы
которых комом торчали в окне водителя, извиваясь  и  с  шипением  рассыпая
искры. Еще две  машины  столкнулись  и  теперь  пылали;  прозрачные  языки
пламени лизали закопченные кузова, воздух над ними трепетал  от  жара.  Но
Уэлдон остановился так далеко не из-за разбитых машин, не  из-за  них  все
трое умолкли, погрузившись в бездну отчаяния. Справа от дороги  раскинулся
луг  Эндрю  Вьета,  поросший  белесой  прошлогодней  травой  и   бурьяном,
вызолоченный блеклым солнцем. Обозначенный несколькими чахлыми дубками луг
взбирался на обращенный к морю холм, где  на  фоне  тусклой  синевы  небес
обрисовались три серых домика. Хотя вокруг машины плясали лишь  слабенькие
ветерки, луг свидетельствовал о крепких ветрах -  трава  то  стелилась  по
земле, то вдруг вскидывалась, закручивалась  жгутом,  металась  туда-сюда,
словно в ней носились из стороны в сторону тысячи крошечных зверьков, и от
ее неустанной, неистовой пляски  казалось,  что  облака  крепко  стоят  на
месте, а прочь уплывает сама земля. Горестный  посвист  ветра  сливался  с
тростниковым  шелестом.  Питер  оцепенел.  Угрожающая  мощь   этой   сцены
навалилась на душу непомерной тяжестью, и на миг у него занялось дыхание.
   - Давайте уедем, - дрожащим голосом попросила Сара. - Давайте... -  Она
устремила взгляд мимо  Питера,  и  на  лице  у  нее  отразились  наихудшие
опасения.
   Ветер взревел. В каких-нибудь тридцати футах от машины трава пригнулась
к самой земле, и, медленно описывая спираль,  в  воздух  взмыл  человек  в
одежде санитара. Голова у него моталась, как у тряпичной  куклы,  а  халат
спереди насквозь  пропитался  кровью.  Машина  затряслась  в  турбулентных
потоках.
   Сара с визгом уцепилась  за  Питера  обеими  руками.  Уэлдон  попытался
включить заднюю передачу, но промахнулся,  и  мотор  заглох.  Шеф  полиции
повернул ключ  зажигания,  мотор  чихнул,  захлебнулся  бензином  и  снова
заглох. Санитар продолжал подниматься, приняв вертикальное  положение.  Он
кружился быстрее  и  быстрее,  размазавшись  от  скорости,  как  фигурист,
завертевшийся волчком, одновременно подплывая все ближе к автомобилю. Сара
кричала во весь голос, и Питеру тоже хотелось закричать, чтобы хоть как-то
избавиться от стиснувших грудь обручей. Двигатель наконец завелся,  но  не
успел Уэлдон включить передачу, как ветер внезапно стих, выронив  санитара
над капотом. Кровь забрызгала  все  ветровое  стекло.  Мгновение  покойник
лежал, раскинув руки и устремив на сидящих в машине взгляд  мертвых  глаз.
Затем, с тошнотворной медлительностью улитки,  втягивающейся  в  раковину,
сполз на дорогу, оставив на белой эмали широкий красный мазок.
   Опустив голову на руль, Уэлдон делал глубокие вдохи. Питер баюкал  Сару
в объятиях. Секунду  спустя  Уэлдон  откинулся  на  спинку  сиденья,  взял
микрофон рации и нажал кнопку передачи.
   - Джек, это Хью. Как слышишь?
   - Громко и ясно, шеф.
   - У нас в Мадакете проблема. - Дернув  головой,  Уэлдон  не  без  труда
сглотнул. - Я хочу, чтоб вы перекрыли дорогу  милях  в  пяти  от  поселка.
Нипочем не ближе. И никого не пускать, ясно вам?
   - А чего там стряслось-то, шеф? Элис Кадди звонила и сказала что-то про
диковинный ветер, но связь сорвалась, а пробиться к ней я не смог.
   - Ага, без ветра не обошлось. - Уэлдон переглянулся  с  Питером.  -  Но
главная проблема в утечке химикатов. На сейчас все под  контролем,  но  ты
никого и близко не подпускай. Мадакет на карантине.
   - Помощь не нужна?
   - Нужно, чтоб ты выполнял, что велено! Труби в трубу и звони всем,  кто
живет между заграждением и  Мадакетом.  Вели  им  во  весь  дух  мотать  в
Нантакет. И по радио передай.
   - А как насчет тех, кто приедет из Мадакета? Их-то пропускать?
   - Отсюдова никто не приедет, - отрезал Уэлдон.
   Молчание.
   - Шеф, вы в порядке? - раздалось после затяжной паузы.
   - Да, черт возьми! - Уэлдон отключил рацию.
   - Почему вы им не сказали? - поинтересовался Питер.
   - Не хочу, чтоб они удумали, будто я рехнулся, и примчались  проверять.
Смыслу нет еще и в ихних смертях. - Уэлдон включил задний ход. - Велю всем
забраться в погреба и переждать, пока эта чертовщина не  уберется.  Может,
поимеем какие-нибудь дельные мысли. Но сперва отвезу вас домой, чтоб  Сара
передохнула.
   - Я не устала. - Она подняла голову с груди Питера.
   - После отдыха тебе полегчает. - Питер пригнул ее  голову  обратно,  не
только из нежности, но и стараясь  помешать  ей  увидеть  луг  -  накрытый
клубящейся  тенью  и  озаренный  бледным  сиянием.  Свет  над  ним  чем-то
отличался от солнечных лучей, освещавших  автомобиль;  луг  вдруг  как  бы
оказался  в  недосягаемой  дали,  став   кусочком   пейзажа   параллельной
вселенной, где все похоже на наше, но иное.  Травы  бушевали,  стелясь  по
самой земле, рывком вытягиваясь в струнку и завиваясь жгутом; то и дело  к
небу возносился столб желтых стеблей и рассыпался во  все  стороны,  будто
чудовищный ребенок  бегал  по  лугу,  от  избытка  чувств  набирая  полные
пригоршни травы и швыряя ее высоко в воздух.


   - У меня сна ни в одном глазу, - пожаловалась Сара; румянец все еще  не
вернулся на ее щеки, а одно веко нервно подергивалось. Питер  сидел  у  ее
постели.
   - Все равно ты ничего не можешь поделать, так не лучше ли поспать?
   - А ты чем займешься?
   - Подумываю, не пройтись ли по гребням еще разок.
   Эта идея огорчила Сару. Он было начал растолковывать, почему должен  на
это пойти, но  тут  же  оборвал  объяснения  на  полуслове,  наклонился  и
поцеловал ее в лоб.
   - Я люблю тебя. - Слова эти вырвались у него как бы сами собой с  такой
легкостью, что Питер изумился. Уже давным-давно он не произносил  их  даже
мысленно.
   - Вовсе незачем говорить это лишь потому, что дело обернулось  скверно,
- нахмурилась Сара.
   - Может, именно сейчас я сказал как раз поэтому, да только тут ни капли
лжи.
   - Как-то ты в этом не очень уверен, - уныло рассмеялась она.
   Питер поразмыслил над ее словами:
   - Я любил другую женщину, и эта связь сказывалась  на  моем  восприятии
любви.  По-видимому,  я  проникся  уверенностью,  что  она  должна  всегда
приходить одинаково, как термоядерный взрыв. Но теперь я начинаю понимать,
что любовь может приходить иначе, помаленьку  разгораясь  и  перерастая  в
бурную страсть.
   - Приятно слышать. - Сара помолчала. - Но ты ведь все еще любишь ее, не
так ли?
   - Я все еще вспоминаю о ней, но... - Питер покачал головой. - Я пытался
выбросить ее из сердца, и, может быть, мне это удалось. Сегодня  под  утро
она мне снилась.
   - О-о? - приподняла брови Сара.
   - Сон был не из приятных. Она мне рассказывала, как  зацементировала  в
сердце свои чувства ко мне. "От них остался только этот твердый бугорок на
груди", - сказала она. А еще рассказала, что порой он начинает  двигаться,
куда-то рваться, и показала мне его. Я видел, как эта чертова отверделость
дергается у нее под блузкой, а когда прикоснулся к бугорку - этого  хотела
она, - он оказался невероятно твердым, точно всаженный под кожу  булыжник.
Камень в сердце. Вот и все, что от нас осталось - одна лишь  окаменелость.
Он так меня разъярил, что я  бросил  ее  на  пол.  А  потом  проснулся.  -
Смущенный признанием, Питер поскреб подбородок. - До сей поры я и в мыслях
не позволил бы себе дурно обойтись с ней.
   Сара смотрела на него совершенно бесстрастно.
   - Не знаю, означает ли этот сон что-нибудь, - неуверенно проронил он, -
но смахивает на то.
   Сара хранила молчание. От ее взгляда Питер почувствовал  себя  виновным
за такой сон и начал раскаиваться в том, что рассказал о нем.
   - Я не часто вижу ее во сне, - добавил он.
   - Это не важно.
   - Ну, - Питер встал, - попытайся немного поспать, ладно?
   Сара взяла его за руку:
   - Питер!
   - Да?
   - Я люблю тебя. Но ты ведь знал об этом, так ведь?
   Он ощутил боль от той поспешности, с какой Сара проговорила это, потому
что понимал, что в этой поспешности надо винить только его.  Наклонившись,
он еще раз поцеловал ее.
   - Спи. Поговорим об этом после.
   Выходя, он тихонько прикрыл дверь за собой. Миллз сидел у стола, глазея
на  Сайасконсетскую  Салли.  Та  меряла  двор  шагами,  шевеля  губами   и
размахивая руками, словно препираясь с невидимым приятелем.
   - Старушенция за последние годы явно сдала, - заметил Миллз. - Допрежде
у нее ум был быстрый, как ветер, но теперича вовсе ополоумела.
   - Тут нет ее вины. - Питер сел напротив Миллза. - Я и сам чувствую, что
совсем ополоумел.
   - Так. - Миллз взялся набивать трубку. - Так ты раскумекал, что это  за
тварь?
   - Быть может, дьявол собственной персоной. - Питер привалился к  стене.
- Толком не знаю, но начинаю склоняться к мнению,  что  Габриэла  Паскуаль
была права. Он зверь.
   Миллз  сжал  чубук  трубки  зубами  и  принялся  нашаривать  в  кармане
зажигалку.
   - Как это?
   - Я же говорю,  толком  не  знаю,  но  становлюсь  все  более  и  более
чувствительным к нему с той самой поры, как нашел гребни. По крайней  мере
мне так кажется. Словно связь между нами все более  упрочняется.  -  Питер
углядел под сахарницей спички и пустил их по столу к Миллзу. -  Я  начинаю
понемногу постигать его. Только что, когда мы стояли у дороги, я ощутил  в
его  поведении  черты,  характерные  для  животного.  Оно  помечает   свою
территорию и охраняет ее от захватчиков. Посмотрите, на кого оно напало  -
на  "Скорые",  на  велосипедистов  -  на  людей,  вторгнувшихся   на   его
территорию. Атаковало нас, когда мы посетили агрегат.
   - Но нас-то оно не поубивало, - возразил Миллз.
   Логичный ответ тут же  всплыл  на  поверхность,  но  Питер  не  захотел
принять его и отогнал на второй план.
   - Может, я и заблуждаюсь.
   - Ну, раз зверь, то может попасться на крючок. Надобно только  отыскать
его рот. - Миллз коротко хохотнул, раскурил трубку и с пыхтением  выпустил
голубоватое облачко дыма. - Как побудешь в море неделек с пару,  начинаешь
чуять, когда что-то странное под боком... даже если его не видать. Я не из
психов, но, сдается мне, раз или два я натыкался на эту животину.
   Питер поднял на него глаза. Хотя по виду Миллз -  типичный  завсегдатай
пивнушек, морской волк с запасом экзотических побасенок, время от  времени
Питер ощущал в его поведении  тяжеловесную  серьезность,  выдающую  людей,
много времени проводящих в одиночестве.
   - Вас оно как будто и не пугает.
   - В самом деле, что ль? - Миллз хмыкнул. - Я боюсь. Просто  я  чересчур
старый, чтоб носиться с этого кругами.
   Дверь стремительно распахнулась, и в комнату вошла Салли.
   - Жара у вас тута. - Она подошла к печи и потрогала ее пальцем.  -  Хм!
Надо думать, это со всего этого дерьма, что я  на  себя  напялила.  -  Она
плюхнулась рядом с Миллзом, поерзала, устраиваясь поудобнее, и с  прищуром
поглядела на Питера. - Меня чертов ветрюга знать не желает. Он хочет тебя.
   - В каком это смысле? - испугался Питер.
   Салли поджала губы, будто отведала чего-то кислого.
   - Он бы взял меня, кабы тебя тута не было, да ты больно силен.  Ума  не
приложу, как тут выкрутиться.
   - Оставь мальчика в покое, - проговорил Миллз.
   - Никак, - вызверилась на него Салли. - Он должен.
   - Ты понимаешь, что она толкует? - осведомился Миллз.
   - Да, черт! Понимает! А если не понимает, так ему всего-то  и  делов  -
выйти да поговорить. Ты ведь понял меня, мальчик. Он хочет тебя.
   У Питера по спине прокатилась ледяная волна.
   - Как Габриэлу, - вымолвил он. - Это вы имеете в виду.
   - Ступай. Потолкуй с ним. - Салли ткнула костлявым  пальцем  в  сторону
двери. - Просто стань там, он сам к тебе придет.


   Позади коттеджа была полянка, обрамленная  двумя  японскими  соснами  и
сараем, при прежнем владельце служившая огородом. Питер  махнул  рукой  на
посадки, и теперь всю  делянку  заглушили  сорняки  и  завалил  мусор:  на
подстилке из  засохших  лоз  теперь  покоились  канистры,  ржавые  гвозди,
игрушечный пластмассовый  грузовичок,  сопревшая  оболочка  мяча,  обрывки
картона и многое  другое.  Это  место,  напоминающее  агрегат,  показалось
Питеру вполне подходящим для встречи и общения  с  ветром...  если  только
подобное  общение  не  является  порождением  воображения  Сайасконсетской
Салли. В глубине души Питер  продолжал  надеяться,  что  это  именно  игра
фантазии выжившей из ума старухи.  Солнце  клонилось  к  закату,  и  стало
холоднее.  Серебряная   оторочка   лучей   негреющего   солнца   обрамляла
иссиня-серые тучи, стремительно гонимые по небу крепким ветром с моря.  Не
улавливая в ветре ни малейшей искры разума, Питер  уже  начал  чувствовать
себя круглым дураком и подумывать о возвращении в дом, когда едко пахнущий
ветерок пробежался по его  лицу.  Питер  оцепенел.  И  снова  ощутил  его:
пришелец действовал независимо от морского ветра, нежными пальцами касаясь
его губ, глаз, лаская его, как  слепец,  намеревающийся  запечатлеть  твое
лицо в памяти. Ветерок легонько  взъерошил  волосы  Питера,  забрался  под
клапаны его армейской куртки, как ручная мышка в поисках сыра; побаловался
со шнурками  и  потрогал  между  ног,  отчего  мошонка  Питера  мучительно
сжалась, а по всему телу прокатилась леденящая волна холода.
   Питер толком не понял, каким образом ветер заговорил с ним, но  у  него
сложился  образ  процесса,  подобного  тому,  как  кошка  трется  о  руку,
передавая ей статический  заряд.  Заряд  был  самым  настоящим,  вызвавшим
покалывание и пославшим мурашки по коже. Каким-то  образом  -  несомненно,
благодаря  таланту  Питера  -   заряд   переродился   в   знание,   знание
персонифицированное, и Питер понял,  что  суть  постижения  заключается  в
человеческой трактовке нечеловеческих побуждений, и в то же самое время он
ни на гран не сомневался, что трактовка эта почти  точна.  Изрядную  часть
составляло чувство одиночества. Он единственный в своем роде; если  другие
и существуют, то он их ни разу  не  встречал.  Питер  не  сопереживал  его
одиночеству, потому что ветер  не  сопереживал  Питеру.  Он  просто  хотел
заполучить Питера, но не в роли друга или спутника, а  просто  в  качестве
очевидца его могущества. Он с наслаждением будет рисоваться перед Питером,
пускать пыль в глаза, притом потираясь о его чувствительность  и  извлекая
из этого некое непостижимое удовольствие. Он чрезвычайно могуществен. Хотя
прикосновение его кажется воздушным, сила его несомненна, а над водой  она
возрастает еще более того. Суша отнимает у него силы, и  ему  не  терпится
вернуться в море с Питером в поводу. Мчаться вместе  сквозь  дикие  ущелья
волн, среди хаоса  грохочущей  тьмы  и  соленых  брызг,  странствовать  по
безраздельнейшей из всех пустынь - синим небесам над морем  -  и  мериться
силами со слабаками штормами, подхватывать летучих рыб и жонглировать ими,
как серебряными клинками, свивать гнездышки из плавучих сокровищ, неделями
забавляясь  с  трупами  утопленников.  Жить,  играючи,   всегда   играючи.
Возможно, "играючи" - не то слово. Вечно стремясь выразить капризную  тягу
к насилию, составляющую самую суть  его  естества.  Быть  может,  Габриэла
Паскуаль назвала его зверем не без натяжки, но разве иначе  его  назовешь?
Он - порождение природы, а не преисподней. Воплощая эго  без  мысли,  силу
без нравственности,  ветер  взирает  на  Питера,  как  на  умную  игрушку:
поначалу ее холят и лелеют,  потом  начинают  ею  пренебрегать  и  наконец
забывают.
   И теряют.


   В сумерках Сара проснулась от удушья и резко села в постели, вся липкая
от пота. Грудь ее порывисто вздымалась, сердце отчаянно колотилось.  Через
минуту, успокоившись, она спустила ноги на пол и села, устремив  взгляд  в
пространство. В призрачном полусвете волокна  досок  словно  сплетались  в
узор звериных морд, проступающих из стены; за окном  виднелись  трепещущие
кусты и стаи несущихся по небу облаков. Все еще не  в  силах  стряхнуть  с
себя вялость, Сара вышла в гостиную, намереваясь умыться, но  дверь  ванны
была заперта, а Сайасконсетская Салли каркнула изнутри, что занято.  Миллз
похрапывал на кушетке, а Хью Уэлдон сидел за столом, прихлебывая  кофе;  в
блюдце рядом с ним дымилась сигарета, и это показалось  Салли  забавным  -
она знала Хью сызмальства, но ни разу не видела его курящим.
   - А где Питер? - поинтересовалась она.
   - За домом, - угрюмо отозвался Хью. - Если хочешь знать мое мнение, так
оно чертовски безрассудно.
   - Что?
   Хью фыркнул:
   - Салли твердит, что он толкует с чертовым ветром.
   Сердце у Сары мучительно сжалось.
   - То есть как?
   - А черт его знает! Снова бредни Салли, и только, - сказал Уэлдон,  но,
когда глаза их