их женщин.  Но  Сару  он  заметил,
оценил по достоинству и не  стал  говорить  ей  о  женщине,  оставшейся  в
Лос-Анджелесе; поначалу Питер думал, что обманывает ее,  но  теперь  начал
подозревать, что это первый признак угасания страсти. Он так  долго  любил
женщину издали, что даже поверил, будто разлука - непременное условие силы
чувств,  и  потому,  наверное,  проглядел  зарождение  вблизи  куда  более
реальной, но не менее пылкой  страсти.  Вполуха  слушая  болтовню  Сары  о
Нью-Йорке, Питер изучал ее лицо.  Она  красива  -  но  не  яркой,  броской
красотой; такая красота открывается исподволь, обнаруживаясь в том, что ты
считал заурядной миловидностью. Но затем, заметив,  что  ее  губы  чуточку
полноваты, решаешь, что она интересна;  затем  обращаешь  внимание,  какой
внутренней энергией сияет ее  лицо,  как  вспыхивают  ее  глаза  во  время
разговора, как выразительны ее губы, и  начинаешь  черточка  за  черточкой
постигать ее красоту. О да, Питер разглядел ее на  совесть.  Беда  лишь  в
том, что за  месяцы  одиночества  ("Месяцы?!  Господи,  да  прошло  больше
года!") он отстранился  от  собственных  эмоций,  выстроил  в  душе  целый
комплекс средств наблюдения и  всякий  раз,  когда  начинал  уклоняться  в
какую-нибудь сторону, вместо завершения действия принимался  анализировать
его  и  тем  самым  обрывал.  Вряд  ли  ему  теперь  когда-нибудь  удастся
прекратить самонаблюдение хоть на время.
   Сара подняла вопросительный взгляд на кого-то  за  спиной  Питера.  Это
оказался шеф полиции Хью Уэлдон. Кивнув им, Хью пристроился на табурете.
   - Сара, мистер Рами, хорошо, что я вас застал.
   В глазах Питера Уэлдон всегда воплощал в себе архетип  обитателя  Новой
Англии - сухопарый, обветренный и суровый. Обычно он настолько мрачен, что
можно  счесть,  будто  он  подстриг  свои  седые  волосы  под  машинку  во
исполнение какой-то епитимьи. На самом деле  ему  чуть  за  пятьдесят,  но
привычка втягивать щеки старит его лет на десять. Обычно Питер находил его
забавным, однако  на  сей  раз  ощутил  дурноту  и  смутное  беспокойство,
предвещающие приступ.
   Обменявшись любезностями с Сарой, Уэлдон повернулся к Питеру:
   - Вы только не подумайте  чего  не  того,  мистер  Рами,  но  я  должен
спросить, где вы были в прошлый четверг часов в шесть вечера.
   Ощущение окрепло, перерастая в вялую панику, затаившуюся в груди мутным
комком, будто побочный эффект скверного лекарства.
   - В четверг, - повторил он. - Это когда пропала дочка Борчардов.
   - Бог мой, Хью, - вспылила Сара, - что это значит?! Будешь  хватать  за
жабры бородатого чужака всякий раз, когда какой-нибудь ребенок  сбежит  из
дому? Ты же чертовски хорошо знаешь, что именно  так  Эллен  и  поступила.
Будь Этан Борчард моим отцом, я и сама бы сбежала.
   - Не исключено. - Уэлдон одарил  Питера  безучастным  взглядом.  -  Вы,
случаем, не видали Эллен в прошлый четверг, мистер Рами?
   - Я был дома, - с трудом выдавил из себя Питер. Его прошибло  испариной
с головы до ног, пот выступил на лбу крупными каплями; Питер понимал,  что
выглядит со стороны чертовски виноватым; но  это  не  играло  ни  малейшей
роли, потому что он почти въяве видел,  что  должно  случиться.  Он  сидит
где-то, а чуть ниже, вне досягаемости, что-то блестит.
   - Тогда вам бы след ее видеть, - продолжал Уэлдон. - Свидетели говорят,
что она болталась у вашей поленницы почитай что час. В ярко-желтой куртке.
Такую трудно не углядеть.
   - Нет, - проговорил Питер. Он потянулся к блеску, зная, что исход будет
скверным в любом случае, очень скверным, а если коснуться этой  вещи,  все
обернется много хуже, но все равно удержаться не мог.
   - Чего-то тут не сходится, - донесся издали голос Уэлдона. -  Этот  ваш
коттедж такой тесный, что оно бы натурально углядеть девчушку у поленницы,
покудова передвигаешься туда-сюда. В  шесть  народ  обедает,  а  поленница
распрекрасно видна вам из кухонного окна.
   - Я ее не видел. - Приступ пошел  на  убыль,  и  Питер  ощутил  ужасное
головокружение.
   - В толк не возьму, как оно может так  получиться.  -  Уэлдон  принялся
цедить в себя воздух сквозь  зубы,  и  от  назойливого  сверчания  желудок
Питера вяло трепыхнулся.
   - А тебе не приходит в голову, Хью, - сердито вклинилась Сара, - что он
мог заниматься чем-то другим?
   - Если ты чего знаешь, Сара, так чего ж не скажешь прямиком?
   - В прошлый четверг с ним была я. Он двигался туда-сюда будь здоров, но
в окна не пялился. Это достаточно прямое заявление?
   Уэлдон снова принялся цедить воздух.
   - Пожалуй, оно и так. А ты ничего не путаешь?
   - Хочешь видеть мои засосы? - саркастически хохотнула Сара.
   - Нечего вскидываться, Сара. Я же не для собственного  удовольствия.  -
Уэлдон встал и поглядел на Питера сверху вниз. - Вы вроде как не  в  себе,
мистер Рами. Надеюсь, вы не скушали ничего нехорошего.
   Он не спускал с Питера глаз еще мгновение, потом двинулся  через  толпу
прочь.
   - Боже, Питер! - Сара взяла его за щеки. - Выглядишь ты просто ужасно!
   - Голова кружится, - пробормотал он, нашаривая бумажник; потом  швырнул
несколько банкнот на стойку. - Пойдем на воздух.
   Добравшись вслед за Сарой до входа, он вышел на улицу и оперся о  крышу
стоявшей рядом машины, повесив голову и заглатывая холодный  воздух.  Рука
Сары, крепко обнимавшая его за плечи, помогла ему справиться со слабостью;
через несколько секунд  Питер  почувствовал  себя  лучше  и  смог  поднять
голову. Улица,  мощенная  булыжником,  щеголяющая  старинными  фонарями  и
деревьями с набухшими почками, казалась декорацией для игрушечной железной
дороги. Ветер выметал тротуары, гоняя подпрыгивающие бумажные стаканчики и
хлопая навесами. Сильный порыв поверг Питера в дрожь,  внезапно  возвратив
головокружение и видение. И снова тянется он к тому блеску, только на  сей
раз блеск очень близко, настолько близко, что источаемая  блеском  энергия
щекочет кончики его пальцев, притягивает его, и если ему удастся  вытянуть
руку еще на дюйм-другой... Все перед глазами  поплыло,  Питер  едва  успел
опереться о машину, но рука подломилась,  и  он  повалился  вперед,  щекой
ощутив холод металла. Сара звала кого-то, умоляя о помощи, и  Питер  хотел
успокоить ее, сказать, что через минуту оправится,  но  слова  застряли  в
горле, и он просто лежал,  наблюдая,  как  мир  раскачивается  и  кружится
волчком, пока чьи-то руки, более сильные, чем руки Сары, не подняли его, и
мужской голос произнес:
   - Эгей, мужик! Ты кончай падать лицом  в  салат,  а  то  мне  захочется
отбить у тебя даму.


   Свет  уличного  фонаря   падал   на   изножье   кровати   Сары   желтым
прямоугольником,  озаряя  ее  одетые  в  чулки  ноги   и   бугор   одеяла,
прикрывающего  Питера.  Совсем  пропащий.  Она  закурила,   но   тут   же,
рассердившись на  себя  за  бессилие  перед  дурной  привычкой,  раздавила
сигарету и повернулась на бок,  глядя,  как  вздымается  и  опадает  грудь
Питера, и гадая, с какой  стати  ее  так  тянет  к  мученикам.  И  тут  же
засмеялась над собой, заранее зная ответ.  Ей  просто  хочется  быть  той,
которая заставит их забыть о душевных  ранах,  обычно  нанесенных  другими
женщинами. Уж такова она по натуре, сочетая в себе  Флоренс  Найтингейл  и
сексопатолога, и ни за что  не  может  устоять  перед  искушением  принять
вызов. Хоть Питер и не признавался, но Сара и сама  видела,  что  половина
его сердца  отдана  какому-то  лос-анджелесскому  призраку.  Все  симптомы
налицо:  внезапные  приступы  молчания,  блуждающий  взгляд,  и  то,   как
торопливо Питер бросался к почтовому ящику при  появлении  почтальона,  но
всегда оказывался разочарован полученной  корреспонденцией.  Сара  верила,
что завладела второй половиной его  сердца,  но  стоило  Питеру  ненадолго
забыться, отринуть прошлое и отдаться мгновению, как призрак взбрыкивал, и
Питер снова отдалялся. Взять хотя бы его подход к любовным утехам. Начинал
он нежно, ласково, а затем, когда оба уже находились на грани нового этапа
близости, он вдруг отстранялся,  отпускал  шуточку  или  делал  что-нибудь
грубое - как схватил ее сегодня  утром  на  пляже,  -  отчего  Сара  вновь
начинала чувствовать себя  неопрятной  дешевкой.  Порой  она  думала,  что
правильнее всего было бы послать  Питера  к  чертям,  велев  возвращаться,
когда в голове у него прояснится. Но пороху на подобное у нее  никогда  не
хватит - Питер занимает куда больше половины ее сердца.
   Она осторожно, чтобы не разбудить его, спустилась с кровати и  сбросила
одежду. Стукнувшая о стекло ветка напугала ее, и Сара  подхватила  блузку,
чтобы прикрыть грудь. Ага, как же! Кто же станет  подглядывать  за  ней  в
окно третьего этажа? В Нью-Йорке такое возможно, но только не в Нантакете.
Швырнув блузку в корзину для грязного  белья,  Сара  заметила  собственное
отражение в высоком  зеркале  дверцы  гардероба.  В  призрачном  полусвете
отражение казалось удлиненным и незнакомым, и у нее сложилось впечатление,
что на  нее  с  другого  края  материка,  сквозь  другое  зеркало  взирает
призрачная женщина Питера.  Сара  почти  явственно  увидела  ее:  высокая,
длинноногая, с печальным лицом. Вовсе  незачем  видеть  ее  воочию,  чтобы
понять, что у той печальное лицо: именно печальные особы разбивают сердца,
и мужчины, чьи сердца они разбили, остаются позади,  словно  окаменелости,
запечатлевшие их натуру. Они выставляют  свою  печаль  напоказ,  чтобы  ее
утолили, хотя на самом деле жаждут отнюдь не утешения, а нового повода для
печали, щепотки перца для супа, который  они  баламутят  всю  жизнь.  Сара
приблизилась к зеркалу, и иллюзия другой  женщины  сменилась  реалиями  ее
собственного тела.
   - Вот как я поступлю с вами, дамочка, - шепнула она. - Вытесню вас.
   Слова прозвучали как-то неубедительно.
   Откинув  одеяло,  она  скользнула  в  постель,  пристроившись  рядом  с
Питером. Он издал какой-то неясный звук,  и  Сара  увидела  блики  уличных
фонарей в его глазах.
   - Извини за давешнее, - проронил он.
   - Ничего страшного, - жизнерадостно отозвалась она.  -  Боб  Фрэйзер  и
Джерри Хайсмит помогли мне дотащить тебя до дому. Ты разве не помнишь?
   - Смутно. Поразительно, что Джерри оторвался от своей  рыженькой.  Чтоб
он покинул свою Джинджер?! -  Питер  приподнял  руку,  чтобы  Сара  смогла
пристроиться у него под мышкой. - Наверно, твоя репутация лежит в руинах.
   - На сей счет мне ничего не известно, но  она  определенно  приобретает
все более и более экзотическую окраску.
   Он рассмеялся.
   - Питер!
   - Ага?
   - Меня тревожат эти твои приступы. Ведь у тебя был приступ, да?
   - Ага. - Питер помолчал. - Меня они тоже  тревожат.  Они  случались  по
два-три раза на дню, но такого еще не бывало. Да только я ничего  не  могу
поделать - разве что перестать о них думать.
   - Ты видишь, что произойдет?
   -  Не  совсем,  и  разбираться  в  этом  без  толку.  Я  даже  не  могу
воспользоваться тем, что вижу. Все происходит в свой черед, как  и  должно
было, и только задним числом я понимаю, что же именно  прорицало  видение.
Совершенно бесполезный дар.
   Сара прижалась к Питеру потеснее, положив ногу ему на бедро.
   - А не отправиться ли нам завтра на Кейп-Код?
   - Я собирался посмотреть на Миллзову помойку.
   - Ладно. Мы можем сделать это утром и все равно успеть  на  трехчасовой
катер. Может, тебе пойдет на пользу провести денек подальше от острова.
   - Хорошо. Может, это не такая уж плохая мысль.
   Передвинув ногу, она обнаружила, что Питер возбудился,  и  убрала  руку
под одеяло, чтобы прикоснуться к нему, а  он  повернулся,  чтобы  ей  было
удобнее. Дыхание Питера участилось, он принялся целовать Сару  -  ласково,
смакуя ее губы, горло, веки, двигая бедрами  в  противофазе  с  ритмом  ее
ладони, поначалу медленно, но мало-помалу все настойчивее, нетерпеливее, и
в конце концов прижался к ее бедрам,  отведя  ее  руку  в  сторону,  чтобы
открыть ее лоно и войти в нее. Сознание  ее  помутилось,  мысли  бесследно
растворились в ощущении лихорадочной спешки, жара и пляски теней.  Но  как
только Питер приподнялся, этот краткий миг  существования  по  отдельности
развеял чары, и Сара вдруг отчетливо услышала капризные  сетования  ветра,
разглядела каждую морщинку на лице Питера и  кутерьму  теней  на  потолке.
Питер вдруг насторожился,  черты  его  обострились,  стали  жестче,  и  он
раскрыл рот,  чтобы  заговорить,  но  Сара  прижала  палец  к  его  губам.
"Пожалуйста, Питер! Никаких шуточек.  Это  серьезно".  Она  изо  всех  сил
пыталась внушить ему свои мысли, и, может быть,  это  удалось.  Черты  его
снова смягчились, и, когда она направила его, Питер издал  жалобный  стон,
под стать призраку, покидающему земную юдоль; и тогда Сара впилась в  него
пальцами, заставляя  войти  глубже,  беседуя  с  ним,  но  не  словами,  а
гортанными стонами, вздохами и полушепотами, полными значения для тех, кто
поймет.



3

   В ту же ночь, пока Питер и Сара спали, Салли Макколл вела свой джип  по
асфальтовой дороге,  ведущей  к  мысу  Смита.  Спьяну  ей  было  абсолютно
наплевать, куда ее занесет. Выписывая бесконечные  кренделя,  она  озаряла
мечущимся светом фар обступающие дорогу невысокие холмы, поросшие дроком и
карликовым  боярышником.  Правой   рукой   Салли   цепко   сжимала   пинту
шерри-бренди, третью за вечер. Ну и пусть ее кличут Сайасконсетской Салли,
Чокнутой Салли! Семьдесят четыре года, а она до сих пор вскрывает  морских
гребешков и гребет получше большинства мужиков на  острове.  Закутанная  в
пару платьев Армии Спасения, пару побитых молью свитеров, твидовую  куртку
с прорехами на  локтях,  в  рыбацкой  шляпе,  нахлобученной  на  свисающие
сосульками седые космы, она порядком смахивала на  подзаборницу  побирушку
из адовых трущоб. Из динамика радио несся треск помех, и Салли в  лад  ему
то ворчала, то изрыгала проклятия, то горланила обрывки песен,  разражаясь
всей путаницей звуков, эхом перекатывающихся среди свистопляски ее мыслей.
Когда асфальт кончился, Салли остановила машину,  выбралась  из  кабины  и
заковыляла по песку к вершине дюны. Там она постояла, покачиваясь;  голова
у нее пошла кругом от напора ветра и  всеохватной  тьмы,  нарушаемой  лишь
несколькими одинокими звездочками на горизонте.
   - Ио-ху-у-у!!! - крикнула она; ветер подхватил крик и усилил его. Салли
накренилась вперед, сорвалась и покатилась по  склону  дюны.  Потом  села,
отплевываясь от набившегося в рот песка, и обнаружила, что каким-то  чудом
удержала бутылку, и даже непрочно завернутый колпачок  остался  на  месте.
Внезапный приступ мании преследования заставил Салли задергать головой  из
стороны в сторону. Еще не хватает,  чтобы  кто-нибудь  шпионил  за  ней  и
распускал сплетни о пьяной старухе Салли. И так уж невесть  чего  про  нее
болтают. Половина вранье, а остальное  перекручено,  чтобы  она  выглядела
свихнувшейся: вроде той басни  про  выписанного  по  почте  мужа,  который
сбежал от нее через пару недель и, напуганный до потери пульса,  спрятался
на катере, а она носилась верхом по всему Нантакету  в  надежде  притащить
его домой. Недомерок чернявый, итальяшка, по-английски ни в зуб ногой, а в
постели путал  дерьмо  с  конфеткой.  Уж  лучше  самоудовлетворяться,  чем
путаться с прыщом вроде этого. Ей только-то и нужны были чертовы штаны,  в
которые она же его и  нарядила,  а  эти  пустобрехи  расписали  ее  эдакой
мегерой. Ублюдки! Стадо дерьмовых...
   Поток мыслей Салли ушел в трубу, и она  устремила  бездумный  взгляд  в
темноту. Чертовски холодно, однако, да и ветрено. Салли дерябнула  бренди,
и, как только оно докатилось до желудка, сразу стало  градусов  на  десять
теплее. Еще глоток поставил ее на ноги, и Салли двинулась по  пляжу  прочь
от мыса, отыскивая чудненькое уединенное местечко, куда никто не забредет.
Только этого она и хотела - просто посидеть, поплевывая  и  чувствуя  ночь
всей кожей. В наши дни такое местечко сыскать трудновато, когда  море  все
лето несет с материка эту дрянь, этих стиляг  из  Гуччи-Пуччи  и  шикарных
сисястеньких курочек, готовых  заголиться  и  лечь  под  первый  встречный
пятисотдолларовый костюм,  если  тот  проявит  хоть  каплю  интереса,  под
какого-нибудь заплывшего жиром молодчика из администраторов, который ни на
что не годится и женится на них только  ради  привилегии  проходить  через
унижение каждую ночь: Мысли  вошли  в  штопор,  и  Салли  вместе  с  ними.
Плюхнувшись на землю, она хихикнула, звук ей понравился, и она  захихикала
громче. Потом глотнула бренди, жалея, что не  прихватила  еще  бутылку,  и
позволила мыслям низойти до полуоформившихся образов и воспоминаний, будто
бы  навеянных  ветром.  Когда  глаза  приспособились  к   темноте,   Салли
разглядела пару домов, обрисовавшихся на фоне чуть  более  светлого  неба.
Пустующие дачи. Нет, погодите-ка! Это эти, как их там:  Кондоминиумы.  Что
там парнишка Рами про них толковал? Иниумы с натянутыми на них  кондомами.
Контрацепция жизни. Хороший он  мальчик,  этот  Питер.  Первый  человек  с
талантом слухача, повстречавшийся ей, и дар у него сильный,  сильнее,  чем
ее талантишко, годящийся разве что на предсказание погоды, а нынче она уже
так стара, что суставы годятся на это ничуть не хуже. Он рассказывал,  как
некоторые люди в Калифорнии взрывали кондоминиумы, чтобы отстоять  красоту
своего побережья, и эта идея пришлась Салли по душе. Мысль  об  острове  в
осаде кондоминиумов заставила Салли  прослезиться,  и  в  приступе  пьяной
ностальгии она припомнила, каким чудесным было море во времена ее  детства
- чистым, прозрачным, изобилующим духами. Салли чувствовала этих духов...
   Откуда-то послышались звон и грохот. Салли поднялась,  покачнувшись,  и
навострила уши. Снова звуки разрушений. Она двинулась на шум -  в  сторону
кондоминиумов. Может, бесчинствуют какие-нибудь юные  вандалы.  Если  так,
она им поаплодирует. Но как только она вскарабкалась на вершину  ближайшей
дюны, шум стих. Потом ветер окреп,  но  не  завыл,  не  заревел,  а  завел
какую-то жуткую руладу, чуть ли не  музыку,  будто  истекал  из  отверстий
некой чудовищной флейты.
   Волосы у Салли на затылке встали дыбом,  по  спине  зазмеился  холодный
липкий червяк страха. Она уже подошла достаточно близко  к  кондоминиумам,
чтобы различить абрис их крыш на  фоне  неба,  но  больше  ничего.  Только
жуткая мелодия ветра, снова и снова выводящего один и  тот  же  пассаж  из
пяти нот. Потом стихла и она. Салли тяпнула глоточек, собираясь с духом, и
зашагала снова. Покачивающаяся осока щекотала ей тыльные стороны  ладоней,
и от этой щекотки по рукам побежали мурашки. Футах в двадцати  от  первого
кондоминиума Салли остановилась  с  отчаянно  колотящимся  сердцем.  Страх
обратил плещущееся в желудке бренди в скисшее пойло. Да чего тут  бояться,
обрушилась она на себя, ветра, что ль?! Вот же уродство! Она клюкнула  еще
разок и пошла вперед. Было настолько темно,  что  приходилось  пробираться
вдоль стены  на  ощупь,  и  Салли  порядком  напугалась,  обнаружив  прямо
посередке дыру. Да чего там дыру - дырищу, побольше двери будет, а  вокруг
обломки досок да щепа, будто чудовищный кулак прошиб ее насквозь. Во рту у
нее пересохло, но Салли все равно ступила внутрь. Пошарив по карманам, она
извлекла коробок спичек и зажгла одну в чаше  ладоней,  чтобы  та  получше
разгорелась. В комнате не  оказалось  никакой  мебели  -  только  ковровое
покрытие, телефонные  розетки,  заляпанные  краской  газеты  и  тряпки.  В
противоположной стене были  стеклянные  раздвижные  двери,  но  почти  все
стекла оказались  выбиты  и  хрустели  под  ногами;  когда  Салли  подошла
поближе, удержавшийся в  раме  треугольный  осколок  стекла  отразил  свет
спички и мгновение сверкал на фоне  мрака,  будто  огненный  клык.  Спичка
обожгла пальцы, Салли бросила ее,  зажгла  новую  и  перешла  в  следующую
комнату. Снова проломы и разлитая в  воздухе  тяжесть,  будто  дом  затаил
дыхание