та за руку. И  снова  у  Элиота  в
голове раздался вой, мольба о помощи; в этот раз он не отпрянул и  гораздо
яснее понял суть процесса перевода. Вой потек  в  мозгу  холодным  потоком
жидкости,  а  когда  смолк,  просто  появилось  послание,  как  появляется
изображение в хрустальном шаре. В страхе лха появились утешительные нотки,
и хотя Элиот понимал, что именно эту ошибку люди допускают во всех фильмах
ужасов,  он  все-таки  просунул  руку  в  комнату   и   начал   нашаривать
выключатель, в душе опасаясь, что его в  любую  секунду  утащат  внутрь  и
сожрут. Наконец он включил свет и пинком распахнул дверь.
   И тут же пожалел об этом.
   Ящики будто разнесло взрывом; обломки  досок  и  щепки  были  раскиданы
повсюду,  а  кирпичи  грудой   высились   посреди   комнаты.   Кирпичи   -
темно-красные,  рыхлые,  крошащиеся,  будто  запекшаяся  кровь,  и  каждый
помечен черными буквами и цифрами, означающими первоначальное расположение
в кладке камина. Но сейчас все они пребывали не на своих местах,  несмотря
на весьма искусное расположение. Из кирпичей было сооружено подобие  горы,
вопреки грубым строительным блокам весьма точно  воспроизводившее  обрывы,
расщелины и пологие склоны реальной горы, виденной Элиотом на  фотографии.
Горы Эйгер. Она возносилась под  потолок,  буквально  лучась  уродством  и
варварством в сиянии ламп, словно вдруг зажила  какой-то  своей  жизнью  -
эдакий клык багрового мяса, источающий вонь  каленого  кирпича,  неприятно
щекочущую ноздри.
   Не обращая внимания на лха, снова замахавшего руками, Элиот бросился на
лестницу; там он помедлил, разрываясь между страхом и укорами  совести,  а
затем понесся наверх, к спальне, перескакивая по три ступеньки разом.
   Микаэла пропала! Элиот недоуменно уставился на озаренный  светом  звезд
ворох простыней. Где, черт побери... ее комната! Ринувшись  очертя  голову
вниз по ступеням, он не  удержался  на  ногах  и  растянулся  на  площадке
второго этажа. Коленную чашечку  прошила  боль,  но  Элиот  без  малейшего
промедления вскочил на ноги, ничуть не сомневаясь, что за ним  гонятся  по
пятам.
   Из-под двери Микаэлы сочился зловещий рдяный свет  и  доносился  хруст,
напоминающий потрескивание огня в очаге. Дерево оказалось теплым на ощупь.
Элиот никак не мог опустить ладонь на ручку двери. Сердце его,  раздувшись
до размеров баскетбольного мяча, рвалось прочь из  груди.  Разумнее  всего
было бы убраться подобру-поздорову, потому что совладать с тем,  что  ждет
по ту сторону двери, свыше  его  сил.  Но  вместо  этого  Элиот  глупейшим
образом ворвался прямиком в комнату.
   Поначалу ему показалось,  что  комната  охвачена  огнем,  но  затем  он
разглядел, что огонь, хоть и выглядел настоящим, вовсе не распространялся;
языки его льнули к силуэтам вещей, лишенных собственного естества и как бы
сотканных  из  призрачного  пламени,   -   подвязанных   лентами   гардин,
просторного мягкого кресла, софы и резной каминной полки, - тяжеловесных и
старомодных. Настоящая же мебель - заурядная ширпотребовская  штамповка  -
стояла нетронутой. Вокруг кровати рдело ярко-оранжевое свечение, и в самом
сердце его лежала обнаженная Микаэла, выгнувшись  дугой.  Пряди  ее  волос
взмыли вверх и спутались, трепеща в невидимых потоках воздуха, мышцы ног и
живота извивались, бугрились узлами, словно она  пыталась  сбросить  кожу.
Потрескивание стало громче, и кровать  начала  источать  свет,  образующий
ослепительно  сияющую  колонну,  сужающуюся   посередине,   выпячивающуюся
подобием груди и бедер и мало-помалу обретающую  форму  пылающей  женщины,
лишенной лица, словно сотканный из пламени  силуэт.  Ее  мерцающее  платье
развевалось, как бы колеблемое ходьбой, и языки огня трепетали позади нее,
точно развевающиеся на ветру волосы.
   Душа Элиота наполнилась ужасом до краев, он был чересчур напуган, чтобы
кричать или бежать. Окружающий ее ореол жара и могущества окутал его. Хотя
до нее было  рукой  подать,  она  казалась  далекой-далекой,  усланной  на
невероятное  расстояние  и  шагающей  к  Элиоту  по  тоннелю,  в  точности
повторяющему изгибы ее тела. Она протянула руку, дотронувшись до его  щеки
пальцем.  Прикосновение  пронзило  его  беспредельной   болью,   наполнило
жестоким сиянием, воспламенившим даже  самые  потаенные  уголки  тела.  Он
почувствовал, как кожа с шипением лопается, как вспенивается и  испаряется
кровь. Будто со стороны донесся до его слуха собственный стон -  журчащий,
тухлый звук, словно изданный существом, увязшим в канализационном стоке.
   А затем женщина отдернула руку, будто это он обжег ее.
   Ошеломленный Элиот грудой рухнул на пол,  чувствуя,  как  вопит  каждый
нерв, и затуманенным взором различив пульсирующую у дверей  черноту.  Лха.
Пылающая женщина стояла лицом к нему, отделенная от него всего двумя-тремя
футами. Эта сцена противостояния  огня  и  тьмы,  двух  сверхъестественных
первоначал, была полна такой  жути,  что  Элиот  пришел  в  себя,  как  от
пощечины. Ему вдруг стало ясно, что ни тот, ни другая не знают, как  быть.
Окруженный воздушными вихрями лха трепетал; пылающая женщина  потрескивала
и мерцала, застыв  в  своем  ужасающем  отдалении.  Затем  она  неуверенно
подняла руку, но не успела закончить движение, как лха молниеносно охватил
ее руки своими.
   По дому разнесся визг раздираемого металла, словно  был  нарушен  некий
неколебимый закон природы. Усики тьмы пронизали руки пылающей женщины,  по
лха зазмеились огненные струи, в  воздухе  завибрировал  высокий  гул,  от
которого у Элиота заныли зубы. На  миг  его  охватил  страх,  что  слияние
духовного вещества и антивещества  приведет  к  взрыву,  но  гул  внезапно
оборвался - лха резко отдернул руку; в его ладони  тлел  багровый  огонек.
Оплыв книзу, лха выкатился из дверей. Пылающая женщина - а  вместе  с  ней
все остальное пламя в комнате -  сжалась  в  раскаленную  добела  точку  и
исчезла.
   Все еще не опомнившийся от изумления, Элиот потрогал собственное  лицо.
Кожу саднило, как от ожога, но явных повреждений  не  обнаружилось.  Он  с
трудом поднялся на ноги, дотащился до кровати и рухнул рядом  с  Микаэлой.
Она пребывала в беспамятстве, дыша глубоко и ровно.
   - Микаэла! - Элиот тряхнул ее.
   Она застонала, перекатив голову из  стороны  в  сторону.  Перевалив  ее
через плечо, Элиот выбрался в коридор. Крадучись, он прошел вдоль коридора
до балкона, выходящего  во  внутренний  дворик,  осторожно  выглянул...  и
прикусил губу, чтобы  сдержать  крик.  В  серебристо-синем  предрассветном
сумраке была отчетливо видна стоящая посреди двора высокая бледная женщина
в белой ночной сорочке, с рассыпавшимися по плечам черными  волосами.  Она
резко повернула голову, уставив  взгляд  на  Элиота,  и  ее  резные  черты
исказила злорадная ухмылка; эта ухмылка во прах развеяла надежды Элиота на
бегство. "Только попробуй уйти, - как бы  говорила  Эме  Кузино.  -  Валяй
попробуй! Мне это придется по  душе".  Внезапно  в  дюжине  футов  от  нее
вздыбилась тень, и Эме  обернулась  к  ней.  Во  дворе  поднялся  ветер  -
неистовый вихрь, в самом центре которого  замерла  Эме.  Деревья  замахали
ветвями, будто кожистые птицы; горшки  разлетелись  вдребезги,  и  осколки
полетели  в  лха.  Сгибаясь  под  тяжестью  Микаэлы,  Элиот  направился  к
лестнице, ведущей в спальню мистера Чаттерджи, чтобы оказаться  как  можно
дальше от места битвы.


   Прошел бесконечный час, во время которого Элиот то и дело выглядывал во
двор, наблюдая за игрой в прятки, затеянной лха с Эме Кузино,  и  понимая,
что лха защищает их, не давая ей передышки... тогда-то Элиот и вспомнил  о
книжке. Достав ее с полки, он принялся торопливо перелистывать страницы  в
надежде наткнуться на что-нибудь полезное. Ничего другого  ему  просто  не
оставалось. Он возобновил чтение там, где Эме изрекла,  что  повенчана  со
Счастьем, бегло просмотрел описание преображения  Джинни  Уиткомб  в  юное
чудовище и отыскал второй экскурс в историю Эме.
   В 1895 году богатый  американец  швейцарского  происхождения  по  имени
Арман Кузино приехал погостить в родной Сен-Беренис, где воспылал  нежными
чувствами к Эме Виймо. Ее родные не могли упустить  случай  избавиться  от
нее и позволили Кузино жениться на Эме и увезти  молодую  жену  к  себе  в
Карверсвилль, штат Нью-Хемпшир. Переезд ни  в  коей  мере  не  обуздал  ее
страсти к совращению лиц противоположного пола. Она не чуралась никого - в
горнило страсти шли и адвокаты, и дьяконы,  и  лавочники,  и  фермеры.  Но
зимой 1905 года она влюбилась в молодого учителя - влюбилась страстно, без
памяти. Она полагала, что учитель вызволил  ее  из  нечестивого  брака,  и
благодарность ее не знала  границ.  К  несчастью,  когда  учитель  полюбил
другую женщину, Эме впала в столь же безграничную ярость.  Однажды  ночью,
проходя  мимо   особняка   Кузино,   местный   доктор   заметил   женщину,
разгуливавшую  по  парку:  "...женщину  из   пламени,   не   пылающую,   а
составляемую пламенем во всех анатомических подробностях..." Из окна валил
дым;  доктор  бросился  внутрь  и  обнаружил  опутанного  цепями  учителя,
пылающего в просторном камине, как бревно. Доктор потушил небольшой пожар,
распространявшийся от очага, а  по  пути  обратно  в  парк  споткнулся  об
обугленный труп Эме.
   Была ли ее смерть  непреднамеренной,  из-за  случайно  воспламенившейся
ночной сорочки, или Эме покончила  жизнь  самоубийством,  так  и  осталось
неясным; зато стало совершенно ясно, что с тех пор  в  особняке  воцарился
дух, обожающий вселяться в женщин и доводить их до убийства своих  мужчин.
Телесная  оболочка  ограничивала  сверхъестественные   силы   духа,   зато
одержимая обретала невероятную физическую силу. К примеру, Джинни  Уиткомб
убила своего брата Тима, открутив ему руку, а затем пустилась в погоню  за
вторым братом и отцом, и эта жуткая, изнурительная гонка не прерывалась ни
днем,  ни  ночью  -  вселившись  в  тело,  дух  не  ограничивался   ночной
активностью...
   _Боже!_
   Свет, пробивающийся сквозь застекленную крышу, посерел.
   Спасены!
   Подойдя к  кровати,  Элиот  принялся  трясти  Микаэлу.  Она  со  стоном
приоткрыла глаза.
   - Просыпайся! - торопил он. - Надо уматывать отсюда!
   - Что? - Она ударила его по рукам, отбросив их  в  сторону.  -  Что  ты
городишь?
   - А ты разве не помнишь?
   - Не помню чего? - Спустив ноги на пол, Микаэла села, опустив голову  и
пытаясь собраться с мыслями.  Затем  встала,  покачнувшись,  и  охнула:  -
Господи, что ты со мной сотворил? У меня такое чувство... - В  ее  взгляде
промелькнуло мрачное подозрение.
   - Надо уходить отсюда. - Элиот двинулся в обход кровати  к  Микаэле.  -
Ранджиш урвал крупный куш. В тех ящиках вместе с кирпичами  был  запакован
самый что ни на есть подлинный  демон.  Вчера  ночью  он  пытался  в  тебя
вселиться. - Тут он заметил написанное на  ее  лице  недоверие.  -  Должно
быть, ты отключилась. Вот. -  Он  протянул  Микаэле  книжку.  -  Это  тебе
объяснит...
   - О Боже! - вскрикнула она. - Что ты сделал?! У меня внутри все саднит!
- Она попятилась от Элиота с расширившимися от испуга глазами.
   -  Да  ничего  я  не  делал.  -  Он   развел   руками,   словно   хотел
продемонстрировать, что в них нет оружия.
   - Ты изнасиловал меня! Пока я спала! - Она бросала  панические  взгляды
налево и направо.
   - Что за чушь!
   - Ты меня накачал наркотиками или что-нибудь в этом роде! О Боже! Пошел
вон!
   - Я не буду с тобой спорить. Нам надо  убираться  отсюда.  После  этого
можешь заявить на меня за изнасилование или за что захочешь. Но мы уходим,
даже если мне придется тащить тебя силком.
   Исступление отчасти покинуло Микаэлу, и она устало ссутулилась.
   - Послушай, - проговорил Элиот, подходя ближе, - я не насиловал тебя. А
мучаешься  ты  сейчас  из-за  того,  что  учинила  с  тобой  эта   чертова
фата-моргана. Она была...
   И тут Микаэла врезала ему коленом в пах.
   Корчась на полу в попытке  подавить  в  себе  невыносимую  боль,  Элиот
услышал, как распахнулась дверь и в коридоре зазвучали  удаляющиеся  шаги.
Ухватившись обеими руками за край кровати, он вскарабкался  на  колени,  и
тут же его стошнило прямо на простыни. Повалившись  обратно,  он  пролежал
минут  пять,  пока  боль  не  стихла,  оставив   после   себя   пульсацию,
заставлявшую сердце подстраиваться под ее ритм, потом осторожно поднялся и
шаркающими шажками двинулся в коридор.  Цепко  держась  за  перила,  Элиот
потихоньку спустился по лестнице  к  комнате  Микаэлы,  где  с  кряхтеньем
принял сидячее положение,  испустив  всхлипывающий  вздох.  Перед  глазами
замельтешили фосфорические сполохи.
   - Микаэла, послушай... - едва  слышно  прошелестел  он,  будто  древний
старец.
   - У меня нож,  -  предупредила  она  из-за  двери.  -  Только  попробуй
вломиться, и я пущу его в ход.
   - Насчет этого можешь не волноваться. И насчет изнасилования  тоже.  Уж
это-то у меня ни черта не выйдет. Ну, теперь ты меня выслушаешь?
   Ни звука.
   Он рассказал ей обо всем, а когда закончил, она промолвила лишь:
   - Ты сумасшедший. Ты меня изнасиловал.
   - Да я бы тебя и пальцем не тронул. Я... - Элиот едва  не  сказал,  что
любит ее, но решил, что, пожалуй, погрешил бы против истины. Наверное, ему
просто хотелось обладать доброй, чистой правдой вроде любви. От  боли  его
снова замутило, словно  иссиня-лиловый  атлас  его  ушиба  просачивался  в
живот, наполняя его скверными газами. Элиот с трудом поднялся  на  ноги  и
привалился к стене. Спорить бессмысленно, да и надеяться, что она  покинет
дом добровольно, тоже нечего - раз она реагирует на Эме так же, как Джинни
Уиткомб. Единственный выход - отправиться в полицию и обвинить  Микаэлу  в
каком-нибудь преступлении. В ответ она обвинит его  в  изнасиловании,  но,
если повезет, их обоих всю ночь продержат под замком. Тогда у  него  будет
время послать телеграмму мистеру Чаттерджи... а уж тот непременно поверит.
Мистер Чаттерджи - верующий по природе, просто вера  в  местных  духов  не
вписывается в его представления о просвещенности.  Он  примчится  из  Дели
первым же самолетом, горя желанием запротоколировать Ужас.
   Со своей стороны горя желанием покончить с этим, Элиот одолел  лестницу
и заковылял через двор; но лха уже  дожидался  его,  размахивая  руками  в
тенистой  арке,  ведущей  на  улицу.  То  ли  из-за  света,  то  ли  из-за
последствий  поединка  с  Эме   -   точнее,   бледного   язычка   пламени,
просвечивающего  сквозь  его  ладонь,  -  выглядел  лха  менее,  что   ли,
вещественным, чем прежде. Его чернота как-то замутилась, воздух вокруг нее
затуманился,  подернулся  грязной  пеленой,  напоминающей  пробегающие  по
объективу фотоаппарата волны - словно лха глубже погрузился в свою  родную
среду. Элиот больше не опасался прикосновения лха, даже обрадовался ему, и
его расслабленность словно укрепила связь. Перед мысленным  взором  Элиота
начали возникать образы: лицо Микаэлы, лицо Эме, затем оба лица наложились
друг на друга. Лха показывал это снова и снова, и  Элиот  понял,  что  тот
хочет, чтобы вселение свершилось. Но не  понял  зачем.  Последовали  новые
образы: вот бежит он сам, бежит  Микаэла,  площадь  Дурбар,  маска  Белого
Духа, лха. Множество  лха  -  будто  черные  иероглифы.  Эти  образы  тоже
повторялись, и после каждого повтора  лха  подносил  свою  ладонь  к  лицу
Элиота, чтобы  продемонстрировать  мерцающий  язычок  пламени  Эме.  Элиот
подумал, что уразумел послание, но,  когда  попытался  передать,  что  это
вызывает у него сомнения, лха просто повторил образы.
   Наконец, осознав, что лха исчерпал свои способности  к  общению,  Элиот
направился на улицу. Оплыв, лха переместился и вознесся в дверном  проеме,
преграждая дорогу и отчаянно размахивая руками. И снова у Элиота  возникло
впечатление, что  перед  ним  чудаковатый  старикашка.  Логика  восставала
против доверия столь эксцентричному существу,  особенно  в  столь  опасном
предприятии; но логика  мало  трогала  Элиота,  а  это  самое  радикальное
решение всех проблем. Если дело  выгорит.  Если  он  правильно  истолковал
послание. Элиот рассмеялся. А, подумаешь, чего там!
   - Успокойся, Бонго, - сказал он. - Я вернусь, как  только  починю  свою
пушку.


   В приемном покое  клиники  Сэма  Чипли  яблоку  негде  было  упасть  от
неварских мамаш с детьми, с хихиканьем смотревших, как  Элиот  шаркает  на
полусогнутых ногах, пробираясь  среди  них.  Жена  Сэма  проводила  его  в
смотровой кабинет,  где  Сэм  -  дородный  бородач  с  длинными  волосами,
завязанными в конский хвост, - помог Элиоту  взобраться  на  хирургический
стол.
   - Ни хрена себе! - воскликнул Сэм, закончив осмотр. -  Во  что  это  ты
вляпался, мужик? - И принялся натирать ушибы лечебной мазью.
   - Несчастный случай, - процедил Элиот сквозь сцепленные зубы, сдерживая
крик.
   - Ага, как же.  Наверно,  этакая  сексуальная  катастрофочка,  внезапно
передумавшая, когда дело дошло до ласк.  Знаешь,  мужик,  некоторым  дамам
малость в напряг, если не можешь продемонстрировать твердость кое  в  чем.
Тебе это никогда не приходило в голову?
   - Все было совсем не так. Я цел?
   - Ага, только какое-то время стояк тебе не светит.  -  Склонившись  над
раковиной, Сэм вымыл руки. - Только не вешай мне лапшу  на  уши.  Ты  ведь
пытался вправить новой метелке Ранджиша, верно?
   - Ты ее знаешь?
   - Он приводил ее сюда как-то  раз,  чтобы  порисоваться.  У  нее  же  с
головой не в порядке, мужик. Уж тебе-то следовало быть умнее.
   - Я смогу бегать?
   - Не слишком прытко, - хохотнул Сэм.
   - Послушай, Сэм. - Элиот сел,  поморщившись  от  боли.  -  Насчет  дамы
Ранджиша. Она в большой беде, и я единственный, кто  может  ей  помочь.  Я
непременно должен быть в форме, чтобы бежать, и еще  мне  надо  чем-нибудь
подхлестнуть себя, чтобы не клонило в сон. Я не спал уже пару дней.
   - Да не пропишу я тебе пилюлю, Элиот. Как-нибудь перетопчешься во время
своей ломки без моей помощи. - Сэм закончил  вытирать  руки  и  уселся  на
табурет у окна, из которого открывался вид на кирпичную стену,  украшенную
поверху гирляндой молитвенных флажков, трепещущих на ветру.
   - Да я же не прошу у тебя про запас, черт побери!  Мне  нужно-то  всего
ничего - только-только чтобы продержаться сегодня ночью. Сэм, это важно!
   - И в какую же беду она впуталась? - Сэм поскреб затылок.
   - Пока что сказать не могу. - Элиот понимал, что Сэм поднимет  на  смех
саму мысль о чем-то столь же метафизически подозрительном, как лха.  -  Но
завтра - пожалуйста. Тут ничего противозаконного. Ну  же,  мужик!  У  тебя
наверняка есть что-нибудь про мою душу.
   - А, поправить-то я тебя могу. Будешь  как  дерьмовый  огурчик.  -  Сэм
немного поразмыслил. - Лады, Элиот. Но чтобы был тут  завтра  как  штык  и
выложил мне, в чем дело. - Он фыркнул. - Единственное,  что  я  понимаю  -
девушка в чертовски странной беде, если  ты  единственный,  кто  может  ее
выручить.


   Послав мистеру Чаттерджи телеграмму, призывавшую  его  без  промедления
мчаться обратно, Элиот вернулся в дом и  снял  переднюю  дверь  с  петель.
Неизвестно, сможет  ли  Эме  держать  дом  в  узде  -  хлопать  дверьми  и
заклинивать окна, как она это  делала  в  Нью-Хемпшире,  -  но  испытывать
судьбу совершенно незачем. Поднимая дверь и прислоняя  ее  к  стене  арки,
Элиот  был  изумлен  ее  легкостью;  его  переполняло  пьянящее   ощущение
собственной мощи - вот так вот взял бы да швырнул дверь со дна колодезного
двора, через крыши домов. Коктейль из анальгетиков  с  амфетамином  творит
чудеса. В паху  по-прежнему  ныло,  но  боль  притупилась,  отдалилась  от
сердцевины сознания, обратившейся в животворный ключ радости.  Покончив  с
дверью,  Элиот  прихватил  из  кухни  фруктовый  сок  и  вернулся  в  арку
дожидаться своего часа.
   Под вечер Микаэла спустилась во двор. Элиот пытался поговорить  с  ней,
убедить покинуть дом, но девушка велела ему держатьс