ошной обстановкой. -
Зато получилось другое.
   - Да, - согласилась она. - По-моему, ты тоже не бедствуешь. Я  слышала,
всем женщинам хочется иметь тебя... - смешок, - своим адвокатом.
   Прямо под  верандой  на  берег  накатила  большая  волна,  и  по  песку
расползлись кружева пены.  Плеск  воды  словно  погрузил  Мириэль  в  сон;
ресницы ее затрепетали, она протяжно  вздохнула,  и  полы  халата  немного
разошлись, приоткрыв молочно-белую грудь.
   - Я старалась быть с тобой честной, - сказала она, - и была, как умела.
   - Тогда почему ты не рассказала мне про Земейля и свою мать?
   Она широко раскрыла глаза:
   - Что?
   - Что слышала.
   Мириэль выпрямилась, запахнула халат. В ее взгляде читались смятение  и
неудовольствие.
   - Зачем ты пришел?
   - Чтобы получить ответ, который мне нужен.
   - Ответ! - Она снова засмеялась. - Ты глупее, чем я думала.
   - Может, я и глупец, - парировал он, уязвленный ее замечанием, -  но  я
не продажная девка!
   - Надо же, адвокат, который не считает себя  продажным!  Чудеса,  да  и
только!
   - Я хочу знать! - воскликнул он. - Тебе нечего опасаться,  твоего  отца
больше не тронут. Ведь это  ты  все  придумала,  верно?  Ты  решила  убить
Земейля и отомстить за свою мать. Не представляю, как ты...
   - Понятия не имею, о чем ты меня спрашиваешь.
   - Мириэль, - произнес он, - я должен  знать.  Обещаю,  тебе  ничего  не
будет, честное слово. Там, в суде, я чуть было не умер из-за того, что мне
пришлось обойтись с тобой так сурово.
   Она пристально поглядела на него:
   - Все было просто. Ты попался на удочку. Вот почему мы выбрали  тебя...
Ты был таким одиноким, таким наивным.  Нам  оставалось  лишь  подстегивать
тебя - любовью, страхом, смятением, а под конец  наркотиками.  Перед  тем,
как отвести тебя в храм, я - вернее, Дженис -  подсыпала  кое-что  тебе  в
бренди.
   - То, от чего у меня начались галлюцинации?
   - Ты имеешь в виду тайник Мардо? Нет, он в самом  деле  навел  на  него
чары. Наркотик лишь  ослабил  твою  волю,  заставил  поверить  в  то,  что
твердила тебе я - мы в опасности и нас преследуют. Ничего другого.
   - А чешуйка?
   - Чешуйка?
   - Да, чешуйка над кроватью. В ней отразился мертвый чародей,  по-моему,
Архиох.
   Мириэль наморщила лоб.
   - Ты так перепугался, что тебе могло привидеться.
   Она встала, покачнулась  и,  чтобы  не  упасть,  ухватилась  за  перила
балкона. Коррогли почудилось, что выражение ее лица немного смягчилось, он
разглядел в нем тоску - и безумие. Да, она должна была сойти с ума,  чтобы
совершить то, что совершила, чтобы одновременно любить и не любить,  лгать
и притворяться с такой убедительностью.
   - Если бы мы представили доказательства без  надлежащей  подготовки,  -
продолжала она, - отца все равно могли бы осудить. Поэтому нам нужно  было
обработать присяжных. Мы положились в этом на тебя, и  ты  не  подвел.  Ты
верил всему, что тебе  подсовывали.  -  Она  повернулась  к  нему  спиной,
спустила с плеч халат и произнесла с  северным  акцентом:  -  Я  не  люблю
драконов.
   Она говорила голосом Дженис!
   Коррогли непонимающе уставился на девушку.
   - Но она же упала, - пробормотал он. - Я видел.
   - Сеть, - объяснила Мириэль. - Под обрывом была натянута сеть.
   Эти слова она произнесла певучим голосом Кирин.
   - Боже мой! - воскликнул Коррогли.
   - Грим может творить чудеса, - пояснила Мириэль. - А  говорить  разными
голосами я умела с детства.
   - Все равно не понимаю! Не могли  же  вы  учитывать  все  до  последней
мелочи! Те девять свидетелей... Откуда вам было известно, что они убегут?
   Ответом ему был исполненный жалости взгляд.
   - А, - спохватился он, - ну разумеется, никаких свидетелей не было и  в
помине.
   - Да, только мы с Мардо. И камень отец не кидал, потому что мы не могли
рисковать: вдруг бы он промахнулся? Мы навалились на Мардо,  тот  упал,  и
отец размозжил ему череп. Потом я приняла наркотик и улеглась  на  алтарь.
Знаешь, культ ведь давно рассыпался. Все испугались "великого  дела".  Это
произошло уже тогда, когда я присоединилась к нему. Нашей главной  задачей
было изолировать Мардо, поэтому я  постоянно  напоминала  ему  о  "великом
деле", заводила его, зная, что остальные, поверив в осуществимость  затеи,
попросту разбегутся. Они страшились не Мардо, а Гриауля.
   - Получается, тут ты не обманывала?
   Она кивнула:
   - Мардо был одержим идеей прикончить Гриауля. Он совсем спятил!
   - А как насчет кинжала и фигуры в плаще?
   - Я не хотела ранить тебя, думала  всего  лишь  попугать.  Знаешь,  мне
стало так  страшно!  Мне  пришлось  обежать  дом  и  подняться  по  черной
лестнице, а когда я увидела тебя, то чуть  было  не  решила  все  бросить.
Извини, мне очень жаль.
   - Тебе жаль? Господи Боже!
   - Тебе не на что сетовать! Ты живешь сейчас так, как никогда не жил!  К
тому же ты сам сказал,  что  смерть  Мардо  -  потеря  небольшая.  Он  был
недостойным человеком.
   - Это слово утратило для меня всякий смысл.
   Мысленно оглядываясь назад, Коррогли теперь отчетливо различил то, чему
не придавал  прежде  значения:  сходство  жестикуляции  Мириэль  и  Кирин,
внезапную нервозность  Мириэль,  когда  он  заговорил  о  ее  матери,  все
неувязки, несовпадения и слишком явные мотивы. Каким же он был идиотом!
   - Бедный Эдам! - Мириэль подошла к нему, погладила  по  волосам.  -  Ты
думал, что мир один, а он оказался совсем не таким, как тебе хотелось.
   Исходивший от нее аромат апельсинов  воспламенил  его.  Раздраженный  и
снедаемый желанием, он притянул ее к себе и усадил  на  колени.  Половиной
своего  сознания  Коррогли  отвергал  ее,  ибо  желать  Мириэль   означало
соглашаться с тем обманом, в котором ему довелось  участвовать,  ослаблять
свои и без того шаткие  моральные  устои,  однако  другой,  более  сильной
половиной он стремился к ней, жаждал  слияния  и  забвения.  Он  поцеловал
девушку в губы, ощущая горьковатый привкус опиума.  Она  ответила  на  его
поцелуй, сперва вяло, а потом с былой пылкостью прошептала: "Я так скучала
по тебе, я люблю тебя, правда, люблю", и снова  стала  прежней  Мириэль  -
мягкой, уступчивой и ласковой. Он с болью в душе осознал, что она и впрямь
переменилась и ей действительно плохо; осознал и укорил себя  за  то,  что
полностью перестал доверять ей. Он снова поцеловал ее и, пожалуй,  овладел
бы ею, если бы вдруг за его спиной не раздался мужской голос:
   - Милая, тебе не мешало бы быть чуточку поскромнее.
   Уронив Мириэль на пол, Коррогли вскочил.
   У двери стоял Лемос, в уголках  его  рта  играла  улыбка.  Он  выглядел
вполне довольным жизнью и ничуть не походил на  то  воплощенное  отчаяние,
того серого неудачника, которого защищал когда-то  Коррогли.  На  нем  был
добротный костюм, пальцы сверкали перстнями; от Лемоса веяло  здоровьем  и
благополучием, причем он так  выставлял  это  напоказ,  что  оно  казалось
отвратительным - чем-то вроде румяной физиономии вдоволь напившегося крови
вампира. Мириэль поднялась, и он обнял ее за плечи.
   - Не ожидал встретить вас тут, мистер Коррогли, - сказал он. - Впрочем,
почему бы и нет? Моя дочь весьма соблазнительна, не так ли?
   -  Я  рассказала  ему,  папа,  -  сообщила  Мириэль  тоненьким  детским
голоском. - Про Мардо.
   - Неужели?
   Коррогли с ужасом заметил, что ладонь Лемоса легла на грудь его дочери.
Та выгнула спину, как будто прикосновение отца доставляло ей  наслаждение,
однако у адвоката осталось впечатление, что эта ласка девушке  не  слишком
приятна. Лемос, от которого не ускользнула гримаса Коррогли, спросил:
   - Но ведь ты рассказала ему не все, верно?
   - Про маму - нет. Он думает...
   - Могу себе представить, что он думает.
   Лемос улыбался, но его серые глаза  оставались  холодными,  и  Коррогли
стало страшно.
   - Я вижу, вы не одобряете, - проговорил  резчик.  -  Однако  человек  с
вашим опытом должен знать, что иногда отец влюбляется в собственную  дочь.
Да, общество осуждает подобную связь, но  осуждение  бессильно  прекратить
ее. Нас оно, например, всего лишь побудило к действию.
   Последний клубок головоломки занял отведенное ему место.
   - Земейль не убивал вашу жену! Это сделали вы!
   - Вы ничего  не  докажете,  -  фыркнул  Лемос.  -  Но,  ради  интереса,
предположим, что вы правы. Предположим, что  мы  с  Мириэль  стремились  к
уединению, а Патриция нам препятствовала. Кто, по-вашему, годился на  роль
злодея более,  чем  Мардо  Земейль?  В  храм  тогда  частенько  захаживали
любопытные. И кому-нибудь, ну хотя бы мне, было вовсе  не  трудно  убедить
Патрицию при случае заглянуть туда.
   - Вы убили ее... и собирались обвинить Земейля?
   - Ее смерть приписали несчастному случаю, - ответил Лемос,  -  так  что
обвинять никого не пришлось.
   - А потом вы взялись за самого Земейля.
   - Мардо был жаден до власти. Такими людьми очень легко управлять.  Рано
или поздно, конец всегда один.
   Ладонь Лемоса скользнула вниз, к животу Мириэль. Она не сопротивлялась,
но Коррогли почувствовал, что она не столько возлюбленная, сколько рабыня,
которая привыкла к принуждению и даже получает от него удовлетворение.  На
лице Мириэль появилось выражение болезненного безволия, чего при  близости
с ним никогда не бывало.
   - Кажется, я до сих пор не поблагодарил вас, - продолжал Лемос. -  Если
бы не вы, я бы по-прежнему торчал в Алминтре. Я перед  вами  в  неоплатном
долгу.
   Коррогли молча смотрел на него, не зная, что ему делать.
   - Вы, наверное, удивляетесь, с  какой  стати  я  разоткровенничался,  -
сказал  Лемос.  -  Тут  нет  никакого  секрета.  Вашему  упорству,  мистер
Коррогли, можно только позавидовать, оно вызывает у меня  самое  искреннее
уважение. Напав на след - а я уверен, что вы на него напали,  -  вы  идете
вперед, пока не узнаете все, что можно. Я догадывался, что мы с  вами  еще
встретимся. Я мог бы убить вас, но, повторюсь, я испытываю к  вам  чувство
признательности, поэтому оставил вас в живых. Причинить мне вред  вы  вряд
ли способны. Тем не менее предупреждаю сразу: я слежу за вами, и, если вам
когда-нибудь вздумается вдруг побеспокоить меня,  можете  заранее  считать
себя мертвецом. А чтобы вы не сомневались в серьезности моих намерений,  я
советую вам обдумать все то, что вы сегодня услышали, спросить себя, каких
дел может натворить Уильям Лемос теперь, когда он стал важной персоной. Вы
меня поняли?
   - Да, - отозвался Коррогли.
   - Хорошо. - Лемос отпустил Мириэль, и та  побрела  к  дивану.  -  Тогда
позвольте с вами попрощаться. Быть может,  вы  навестите  нас  еще  разок.
Зайдете, скажем, к обеду. Разумеется, Мириэль всегда будет вам рада. Вы ей
и впрямь нравитесь, а что касается  меня,  то  я  научился  не  ревновать.
Боюсь, что после суда и всего, что было до него, она несколько не в  себе,
а ваше общество, быть может, ускорит ее выздоровление. - Положив  руку  на
плечо Коррогли, он легонько подтолкнул адвоката к выходу. - Удовольствие -
штука  редкая,  и  я  вовсе  не  собираюсь  лишать   человека   той   доли
удовольствия, которая ему причитается. Этому, так  сказать,  меня  научило
мое богатство. Вот  еще  одна  причина,  по  которой  я  должен  быть  вам
благодарен. И потому, - он распахнул входную дверь, - когда я говорю,  что
все, что у меня есть, - ваше, то ничуть не  преувеличиваю.  Воспользуйтесь
нашим гостеприимством, когда вам заблагорассудится. Всего доброго.
   Он помахал Коррогли рукой и захлопнул дверь, а адвокат  остался  стоять
на улице, моргая от яркого солнечного света и  ощущая  себя  брошенным  на
скалистом острове посреди неисследованного моря.


   Ближе к вечеру, вдоволь набродившись по  улицам,  Коррогли  заглянул  в
музей Генри Сихи и направился прямиком к стеклянной витрине, где помещался
Отец камней. Лемос был прав: восстановить справедливость уже не удастся, и
ему нужно принять как факт то, что его использовал человек, превосходящий,
если такое возможно, чудовищностью  самого  Гриауля.  Лучше  всего,  решил
Коррогли, будет уехать из Порт-Шантея, и как можно скорее, ибо  настроение
Лемоса переменчиво и  завтра  он,  вполне  возможно,  станет  воспринимать
Коррогли как угрозу своему  благополучию.  Впрочем,  адвокат  терзался  не
столько от сознания нависшей над ним  опасности,  сколько  от  того,  что,
будучи человеком более или менее порядочным -  выражаясь  словами  Лемоса,
глупцом, - хотел-таки осуществить правосудие.  Невозможность  восстановить
справедливость  повергала  его  в  уныние  и  даже  наводила  на  мысль  о
самоубийстве.
   Коррогли посмотрел на Отца камней. Самоцвет покоился в своем  гнездышке
на подкладке из голубого бархата, его грани преломляли свет, а  в  глубине
клубился белесый туман; черное пятнышко посередине извивалось так,  словно
и в самом деле было душой заточенного в камень чародея. Коррогли вгляделся
в пятнышко, и внезапно его окутал мрак, он как будто провалился во тьму  -
и вдруг различил перед собой, на земле, человека, старика  с  ввалившимися
щеками и крючковатым носом, облаченного в мантию  колдуна;  в  его  черных
глазницах сверкали зелено-голубые  огоньки.  Видение  длилось  всего  лишь
несколько секунд, но прежде, чем оно  исчезло,  Коррогли  ощутил  близость
того могущественного разума, чье присутствие так  потрясло  его  в  храме.
Очнувшись и сообразив, что стоит у витрины, где находится Отец камней,  он
почувствовал не страх, а радость. Значит, подумалось ему, без Гриауля  тут
не обошлось, значит, Земейль погиб не из-за человеческой гнусности,  а  по
воле дракона, и он, Коррогли, в ту ночь в  храме  не  грезил  наяву,  а  и
впрямь видел в чешуйке злобного Архиоха. Дракон показал ему чародея, чтобы
наставить его, если  можно  так  выразиться,  на  истинный  путь.  Адвокат
засмеялся и хлопнул себя по бедру. Пускай план  разработан  Лемосом,  зато
замысел,  как  правильно  сказал  бывший   драконопоклонник,   принадлежит
Гриаулю. Именно Гриауль вдохновил Лемоса и вершил свою волю через этот вот
камень.
   Коррогли радовался не оттого, что невиновность Лемоса в  какой-то  мере
подтвердилась - по  отношению  к  резчику  говорить  о  невиновности  было
смешно, - просто он осознал,  как  тонко,  исподволь  действовал  Гриауль:
дракон беседовал с ним, поучал и побуждал держаться того  закона,  который
он отвергал всю свою жизнь, - закона свободного  волеизъявления  личности.
Лишь он сам способен обеспечить правосудие. Если  человек  хочет  добиться
правосудия, пускай он сам его и осуществляет, не полагаясь ни на  суд,  ни
на государство вообще, всеми  доступными  ему  средствами.  Коррогли  даже
изумился, как же он до сих пор не понимал этого. Впрочем, ему было  не  до
того,  он  путался  в  хитросплетениях  дела  и,  пожалуй,  не  был  готов
действовать, ибо не имел достаточных оснований.
   Но теперь оснований ему хватает.
   Мириэль.
   Может статься, ее уже нельзя спасти, может,  она  настолько  извращена,
что спасения для  нее  не  существует,  однако  на  какой-то  миг,  в  его
объятиях,  она  была  той  женщиной,  которую  он  любил,  и   отнюдь   не
притворялась. Самое меньшее, что он  в  состоянии  для  нее  сделать,  это
избавить от человека, который помыкает ею  и  принуждает  к  сожительству.
Заодно он послужит правосудию, а потому месть будет  еще  слаще.  Коррогли
вышел из музея и остановился на ступеньках портала, глядя через  лазурного
оттенка волны на Эйлерз-Пойнт. Он знал наверняка, как ему  поступить,  ибо
Лемос, сам того не ведая, дал ему подсказку. "Мардо был жаден до власти, -
сказал резчик. - Такими людьми очень легко управлять". И разумеется, Лемос
- не исключение.  Слабостей  у  него  не  перечесть:  богатство,  Мириэль,
преступления, чрезмерная самоуверенность. Последнее  важнее  всего.  Лемос
наслаждается своим могуществом, он убежден в собственной непогрешимости  и
ни за что не поверит, что мог  ошибиться  в  Коррогли;  он  полагает,  что
адвокат либо не станет ничего  предпринимать,  либо  обратится  в  суд,  и
ничуть не подозревает, что Коррогли готовится поступить с ним так же,  как
он сам поступил с Земейлем. Вполне возможно, что у Земейля с Лемосом  была
та же самая история. Коррогли засмеялся, подумав  о  том,  какой  чудесной
была эта цепь последовательных  озарений,  побуждающая  людей,  одного  за
другим, к решительным действиям. Он  спустился  по  ступенькам,  вышел  на
бульвар Бискайя и направился к  "Слепой  даме",  чтобы  выпить  пива,  как
следует пораскинуть мозгами и определить судьбу  Лемоса  и  свое  будущее.
Вскоре у него начал складываться план. И тут, совершенно  неожиданно,  его
посетила шальная мысль.
   А что, если  он  и  сейчас  повинуется  воле  Гриауля,  что,  если  его
направляет Отец камней? Вдруг вместо того,  чтобы  самому  позаботиться  о
своей участи, он всего-навсего  подчиняется  дракону,  который  отвел  ему
место в очередной комбинации? Что, если он, отвергая  общество  и  мораль,
превращается тем самым в чудовище, в выродка наподобие Лемоса, чтобы затем
в конце концов быть устраненным с дороги новым подручным  Гриауля?  Откуда
ему знать? Его внезапная решимость действовать может ведь  основываться  и
на долгом внутреннем процессе взвешивания, обдумывания,  быть  результатом
краха его  многолетнего  идеализма;  исход  дела  Лемоса  стал,  вероятно,
последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Коррогли какое-то время
размышлял над всем этим; ему было известно, что подобного  рода  раздумья,
как правило, ни к чему  не  ведут,  но  он  пытался  найти  хоть  какие-то
рациональные  объяснения  случившемуся,  с  тем  чтобы  стряхнуть  с  себя
теперешние заботы и треволнения, перестать анализировать и  вдумываться  в
события. И вдруг он сообразил, что был поставлен перед выбором и  принятое
им решение действовать освободило его от прежних  ограничений  и  наделило
пускай менее  достойными,  с  точки  зрения  моралиста,  зато  куда  более
действенными методами. Какая ему разница, кто кем управляет,  кто  дергает
за веревочки? Рано или поздно человеку следует перестать заниматься только
размышлениями, забыть о причитаниях по поводу трудностей  существования  и
начать жить. Вы прилагаете все усилия, чтобы обеспечить себя  и  тех,  кто
вам дорог, и надеетесь, что тем самым поддерживаете свою душу  в  здоровом
состоянии. А если нет?.. Что ж, особо переживать тоже  не  стоит.  К  чему
терзаться из-за, по сути, ничтожной провинности, если мир,  в  котором  вы
живете, пропитан виной буквально насквозь?
   Коррогли двинулся в сторону кабачка; шаг его  был  тверд,  он  улыбался
встречным, поклонился пожилой женщине, что подметала крыльцо своего  дома,
остановился, чтобы погладить по голове  мальчугана,  а  сам  тем  временем
обдумывал,  как  ему  подступиться  к  Лемосу,  прикидывал,  как  покарает
резчика, воображал,  что  держит  в  своих  объятиях  Мириэль,  -  словом,
позволил себе отправиться в странствие по царству фантазии.  В  мыслях  он
даже облачился в мантию судьи, добился всеобщего соблюдения  справедливого
и непредвзятого закона, исполненного неопровержимой мудрости;  посидел  на
веранде дома на Эйлерз-Пойнте, покатался на белоснежной яхте, потанцевал в
ярко освещенной зале; его окружали верные друзья, прекрасные  возлюбленные
и враги, замыслы которых не были для него тайной. Жизнь, та  самая  жизнь,
что так долго ускользала от него, казалась  недосягаемой,  теперь  приняла
его в себя, ошеломила чудесными  зрелищами  и  восхитительными  ароматами.
Какое ему дело, сказал он себе, до того,  кто  правит  миром,  если  жизнь
сладка и полна удовольствий? Коррогли расхохотался и подмигнул хорошенькой
девушке, он замышлял зло, и все, поистине все доставляло ему радость.
   Так или иначе, дракон проник в Порт-Шантей.



    Люциус Шепард.
    Голос ветра в Мадакете

   -----------------------------------------------------------------------
   Lucius Shepard. How the Wind Spoke at Madaket (1985). Пер. - А.Филонов.
   Авт.