и  тому  подобное.  Однако  некоторые  из  них  вряд   ли
принадлежали нашему миру, и самым примечательным  тут  был  метагекс  (так
назвала его Кэтрин) - существо с шестью одинаковыми  телами,  обитавшее  в
брюхе Гриауля и питавшееся его желудочным  соком.  Каждое  тело  метагекса
напоминало размером  и  цветом  истертую  монету,  было  немногим  плотнее
медузы, имело множество  ресничек  и  пребывало  в  состоянии  постоянного
возбуждения. Сперва девушка подумала, что перед ней  шесть  представителей
одного вида, но изменила свое  мнение,  когда,  исследовав  со  скальпелем
первого, убедилась, что остальные пятеро тоже мертвы.  Тогда  она  провела
ряд  экспериментов  и  в  итоге  выяснила,  что  между  телами   метагекса
существует определенная связь, своего рода поле,  которое  позволяет,  так
сказать, сущности животного  перемещаться  из  одного  тела  в  другое,  а
наличие целых шести тел  является  уникальной  формой  мимикрии.  Но  даже
метагекс казался заурядным в сравнении с призрачным виноградом, растением,
которое Кэтрин обнаружила только в одном месте  -  в  пещере  у  основания
черепа.
   Филии не отваживались забредать туда,  ибо  испытывали  то  же  чувство
страха, что и Кэтрин. Считалось, что, если  кто-либо  подберется  чересчур
близко к мозгу дракона, Гриауль нашлет на неразумного  какую-нибудь  тварь
из  числа  своих  паразитов-хищников.  Однако  Кэтрин  превозмогла  страх.
Расставшись с Молдри и отрядом филиев, она двинулась по  проходу,  который
выводил к пещерке. В руке у нее был факел. Проход заканчивался  отверстием
не шире окружности ее бедер. Кэтрин кое-как протиснулась в него.  Света  в
пещерке было вполне достаточно, он исходил от  многочисленных  кровеносных
сосудов, бегущих  по  потолку.  Девушка  погасила  факел.  Оглядевшись  по
сторонам, она удивилась: вся пещерка футов двадцати в  длину  и  восьми  в
высоту заросла, кроме потолка, диким виноградом, лозы которого были усеяны
темно-зелеными  глянцевитыми  листьями;  на  их   поверхности   проступали
бесчисленные  капилляры.  Подъем  по  проходу   утомил   Кэтрин,   причем,
подумалось ей, утомил гораздо сильнее, чем можно было ожидать, и она села,
привалившись к стене пещерки, чтобы перевести дыхание, а  потом  глаза  ее
сами собой закрылись, и  она  задремала.  Разбудили  ее  отдаленные  крики
Молдри. Сонная, недовольная его нетерпением, она отозвалась:
   - Ну что тебе? Могу я отдохнуть хотя бы пару минут?
   - Пару минут? - донеслось издалека. - Да ты пробыла там  три  дня!  Что
случилось? С тобой все в порядке?
   - Не говори глупостей!  -  Она  было  приподнялась,  но  тут  же  снова
опустилась на пол. В углу пещерки, не далее чем в  десяти  футах,  лежала,
свернувшись калачиком, обнаженная женщина с  длинными  светлыми  волосами.
Плети винограда ниспадали на ее тело и не давали увидеть лицо.
   - Кэтрин! - крикнул Молдри. - Ответь мне!
   - Я... Подожди, я сейчас.
   Женщина шевельнулась и застонала.
   - Кэтрин!
   - Я сказала, подожди!
   Женщина потянулась. На правом ее бедре  розовел  шрам  в  форме  крюка.
Точно такой же шрам имелся и у Кэтрин: она заработала его еще в детстве. А
с тыльной стороны правого колена кожа женщины была бурой  и  сморщенной  -
опять же, как у Кэтрин: год назад она облила себя кислотой. Девушка пришла
в смятение, но тут женщина села, и Кэтрин поняла, что  смотрит  на  своего
двойника, схожего с ней  не  только  обликом,  но  и  выражением  лица,  и
смятение ее переросло в страх. Она готова  была  поклясться,  что  ощущает
даже, как сокращаются лицевые мускулы незнакомки,  и  уже  сознавала,  что
делит с ней и ее чувства - радость и надежду.
   - Сестра, - произнесла женщина. Она оглядела свое  тело,  и  Кэтрин  на
мгновение почудилось, будто ее зрение  раздвоилось:  девушка  видела,  как
женщина наклонила голову, и одновременно как бы созерцала обнаженные грудь
и  живот  своей  собеседницы  ее  собственными  глазами.  Но  вот   зрение
восстановилось, и она посмотрела на лицо женщины... на свое лицо. Хотя она
ежедневно изучала себя по утрам в зеркале, Кэтрин до сих пор  не  замечала
тех перемен,  какие  произошли  с  ней  за  время  жизни  внутри  дракона.
Очертания губ приобрели резкость, в уголках глаз появились морщинки,  щеки
слегка запали, а скулы стали оттого казаться выше. Сияние и свежесть  юной
красоты померкли сильнее, чем она ожидала,  и  это  ее  опечалило.  Однако
главная  перемена,  которая  и  поразила  ее  больше  всего,  произошла  с
выражением лица: теперь оно передавало  характер,  тогда  как  раньше,  до
того, как Кэтрин попала в дракона, на лице  девушки  можно  было  прочесть
только  высокомерие.  Она  никак  не  ожидала,  что  ей  столь  язвительно
напомнят, какой все же она была дурой, и потому смутилась. Женщина  словно
услышала ее мысли, протянула руку и сказала:
   - Не кори себя, сестра. Мы все жертвы своего прошлого.
   -  Кто  ты?  -  спросила  Кэтрин,  инстинктивно  стараясь  отодвинуться
подальше. Она чувствовала, что женщина чем-то для нее опасна.
   - Ты. - Женщина вновь попыталась дотронуться до  нее,  и  Кэтрин  вновь
отпрянула. Женщина улыбалась, но  Кэтрин  ощущала  ее  разочарование.  Она
заметила, что незнакомка как будто вобрала  в  себя  виноградные  лозы  и,
похоже, не в силах оторваться от них.
   - С какой стати? - Кэтрин снедало любопытство,  однако  ощущение  того,
что прикосновение женщины  таит  в  себе  угрозу,  постепенно  становилось
убеждением.
   - Так оно и есть! - воскликнула женщина. - Я - это ты, но не только.
   - Что значит "не только"?
   - Виноград извлекает из тела некую эманацию, из  которой  творит  новое
тело, лишенное недостатков прежнего. А поскольку  тело  хранит  в  себе  и
прошлое и будущее, то я знаю, что с тобою случится... пока знаю.
   - Пока?
   - Между нами установилась связь, - женщина вдруг заволновалась, - ты ее
наверняка чувствуешь.
   - Да.
   - Чтобы выжить, чтобы укрепить связь, я должна дотронуться до  тебя.  И
тогда знание о будущем исчезнет. Я стану тобой, но другой. Не тревожься, я
не буду тебе мешать. Я заживу своей жизнью. - Она вновь подалась вперед, и
Кэтрин увидела, что к ее спине словно приросли виноградные плети, и  снова
испытала прежнее чувство: уверенность в  том,  что  прикосновение  женщины
таит угрозу.
   - Если тебе известно мое будущее, - произнесла  Кэтрин,  -  скажи  мне,
покину ли я когда-нибудь Гриауля?
   В этот миг ее опять окликнул Молдри. Она отозвалась на  крик,  сообщив,
что занята делом и скоро спустится, а потом повторила вопрос.
   - Да-да, - проговорила женщина, - ты покинешь дракона. - Она попыталась
схватить Кэтрин за руку. - Не бойся, я не причиню тебе зла.
   Кожа женщины ссыхалась прямо на глазах. Страх Кэтрин ослабел.
   - Пожалуйста! - молила незнакомка, заламывая руки. - Твое прикосновение
спасет меня. Иначе я умру!
   Кэтрин отказывалась верить ей.
   - Ты должна понять! - крикнула женщина. - Я твоя  сестра!  У  нас  одна
кровь, одни воспоминания! - Ее кожа покрылась густой  сетью  морщин,  лицо
чудовищно исказилось. - Ну пожалуйста!  Помнишь:  тогда,  под  крылом,  со
Стелом... Ты была девственницей... Ветер срывал со  спины  Гриауля  цветки
чертополоха, и они осыпались вниз  серебристым  дождем...  А  помнишь  тот
праздник в Теочинте? Тебе исполнилось шестнадцать лет. Ты надела маску  из
оранжевых цветов и золотой проволоки, и трое мужчин  просили  твоей  руки.
Ради Бога, Кэтрин! Послушай меня! Мэр... Ты не забыла его? Молодой мэр? Ты
отдалась ему, но не по любви. Ты  боялась  любви,  ты  не  доверяла  своим
ощущениям, не доверяла самой себе.
   Связь  между  ними  становилась  все  более  зыбкой.  Кэтрин  с  трудом
удерживалась от того, чтобы не броситься к женщине, чьи слова  разбередили
ее память. Та вся обмякла, черты расплылись, словно были из воска и начали
таять. А потом она улыбнулась, и ее губы будто растворились в  воздухе,  а
следом, один за другим, стали исчезать зубы.
   - Я понимаю, - проговорила женщина хрипло и издала короткий  смешок.  -
Теперь я понимаю.
   - Что? - спросила Кэтрин. Но женщина вместо ответа повалилась  на  бок.
Скорость гниения нарастала. За какие-то минуты от нее осталась лишь лужица
белого желеобразного вещества, которая сохранила очертания фигуры.  Кэтрин
испытала одновременно  ужас  и  облегчение.  Неожиданно  ее  стала  мучить
совесть. Она никак не могла решить, правильно ли поступила и  не  погубила
ли своей трусостью существо, которое заслуживало смерти не более, чем  она
сама. Пока женщина была жива - если здесь  годится  это  слово,  -  Кэтрин
опасалась ее, но сейчас невольно восхитилась совершенством своего двойника
и тем растением, которое  сумело  его  воспроизвести.  Она  подумала,  что
женщину  отличало  не  только  внешнее  сходство  с  ней.  Ведь  она,  как
выяснилось, обладала воспоминаниями Кэтрин!  Или  память  -  всего-навсего
функция плоти? Кэтрин заставила себя взять образцы вещества  из  лужицы  и
срезала плеть винограда с намерением разгадать его загадку.  Впрочем,  она
сомневалась, что с ее примитивными инструментами удастся чего-то  достичь.
Таким образом она убеждала себя, а в глубине души сознавала, что на  самом
деле не хочет узнать тайну растения, ибо  страшится  того,  что  может  ей
открыться. С течением времени она  хотя  и  продолжала  иногда  думать  об
изучении призрачного винограда и даже советовалась с Молдри, но все дальше
и дальше отодвигала от себя эту идею.



4

   Температура  внутри  дракона   была   постоянной,   ритм,   в   котором
пульсировало золотистое свечение, не знал колебаний, не могло  здесь  быть
ни дождя, ни снега, а потому смену времен года для тех, кто жил в Гриауле,
знаменовали перелеты птиц, плетение коконов и дружное  появление  на  свет
миллионов насекомых. Именно по этим  признакам  Кэтрин  через  девять  лет
после того, как вступила в пасть Гриауля, поняла, что снаружи осень.
   Той осенью к ней пришла любовь.
   Три года назад  ее  исследовательский  пыл  начал  понемногу  иссякать.
Энтузиазм Кэтрин мало-помалу сходил на нет, и это стало  особенно  заметно
после смерти капитана Молдри, скончавшегося в преклонном  возрасте  просто
от  старости.  Теперь  оберегать  ее  от  филиев  было  некому,  и  Кэтрин
чувствовала, что их безумие исподволь проникает в ее рассудок.  Откровенно
говоря, она маялась  от  безделья,  ибо  карты  были  нарисованы,  образцы
перенесены  в  хранилище,  которое  занимало  уже  несколько  комнат.  Она
по-прежнему заглядывала в  полость,  где  помещалось  сердце  дракона,  но
толковать сны больше не пыталась, а лишь коротала с  их  помощью  медленно
текущее время. От нечего делать она вновь обратилась к  мыслям  о  побеге.
Кэтрин полагала, что тратит жизнь впустую, и рвалась возвратиться  в  мир,
чтобы насладиться хотя бы теми крохами удовольствий, которые ей  пока  еще
оставались доступны.  Гриауль  был  для  нее  многокамерной  тюрьмой,  она
стремилась на свободу,  но  не  могла  не  признать,  что  кое-чему  здесь
научилась. Убеги она вскоре после того,  как  очутилась  здесь,  жизнь  ее
снова была бы непрерывной чередой увеселений и попоек. Иное  дело  сейчас:
вооруженная  знаниями,  сознающая  свои  сильные  и  слабые  стороны,  она
наверняка добилась бы успеха в человеческом мире.  Но  прежде  чем  Кэтрин
определилась  в  своих  намерениях,  колония  пополнилась  новым   членом,
мужчиной, которого  группа  филиев,  собиравших  ягоды  в  пасти  дракона,
подобрала неподалеку от нижней губы. Когда они принесли его в  пещеру,  он
был без сознания. Звали его Джон  Колмакос,  и  в  свои  тридцать  лет  он
занимал  пост  преподавателя  ботаники  в  университете  Порт-Шантея.   Он
спустился в пасть вместе с проводниками, которые потом  сбежали,  а  затем
угодил в лапы обосновавшихся у губы обезьян. Это  был  худой,  даже  тощий
человек с мускулистыми руками и копной непокорных  темно-русых  волос.  На
его лошадином лице с довольно-таки своеобразными  чертами  застыло  слегка
удивленное выражение, словно он не переставал изумляться тому,  что  видел
вокруг. Радужная оболочка больших голубых глаз отливала зеленым  и  карим;
надо сказать, лишь  они-то  и  нарушали  общее  впечатление  топорности  и
заурядности, которое производил Джон Колмакос.
   Кэтрин донельзя обрадовалась тому, что у нее появился  собеседник,  тем
более - профессионал в области ее увлечения, и взялась выхаживать  его.  У
Джона были сломаны рука и нога и исцарапано  все  лицо.  За  лечением  она
постепенно начала  представлять  его  в  роли  своего  возлюбленного.  Она
впервые встретила мужчину столь обходительного и отнюдь не  честолюбивого;
к тому же он совершенно не старался чем-либо ее поразить. До сих  пор  она
отождествляла  всех  мужчин  с  солдатами   из   гарнизона   Теочинте   да
головорезами из Хэнгтауна, поэтому не было ничего  странного  в  том,  что
Джон ее попросту очаровал. Она попробовала было переубедить себя: дескать,
в ее положении поневоле влюбишься в кого угодно. Кэтрин боялась того,  что
любовь только усилит ее отвращение к темнице, в которой  она  томилась,  а
также того, что Джон, вне всякого сомнения, послан  ей  Гриаулем,  который
тем самым хочет примирить ее с  судьбой  и  меняет  Молдри  на  возможного
любовника. Но так или иначе, она не могла отрицать, что ее влечет к  Джону
Колмакосу, и  не  в  последнюю  очередь  из-за  того,  что  он  откровенно
восхищался проделанными ею  исследованиями.  Кроме  того,  не  приходилось
сомневаться, что влечение было взаимным. Несмотря  на  возникавшую  иногда
неловкость, они не торопили события и терпеливо наблюдали за происходящим.
   - Невероятно, - произнес однажды Джон, оторвавшись от  чтения  записных
книжек Кэтрин. - Кто бы мог подумать,  что  вы  не  получили  специального
образования!
   - Знаете, - проговорила Кэтрин, покраснев от удовольствия,  -  на  моем
месте и обладая тем запасом времени, какой был у меня, всякий  добился  бы
похожих результатов.
   Он отложил блокнот и поглядел на  девушку  так  выразительно,  что  она
потупилась.
   - Вы  ошибаетесь,  -  возразил  он.  -  Большинство  людей  в  подобных
ситуациях опускается. Мне трудно вас с  кем-либо  сравнить.  Вы  совершили
подвиг.
   Его  похвала  подействовала  на  Кэтрин  весьма  странным  образом:  ей
показалось вдруг, что ее хвалит умудренный опытом взрослый человек, а сама
же она превратилась в  неумелого  ребенка,  который  неожиданно  для  себя
сделал  что-то  правильно.  Ей  хотелось  объяснить  Джону,  что   научные
исследования  были  для  нее  разновидностью  терапии,  занятием,  которое
помогало справиться с отчаянием, однако она не смогла подыскать  слов,  от
каких не веяло бы ложной  скромностью,  а  потому  ограничилась  тем,  что
воскликнула: "О!" - и принялась готовить брианин,  чтобы  смазать  больную
лодыжку Джона.
   - Я, наверное, не то сказал, - пробормотал он. - Простите. Я  не  хотел
вас смущать.
   - Я не... То есть... - Она рассмеялась.  -  Я  отвыкла  от  нормального
общения.
   Он улыбнулся, но промолчал.
   - Что такое? - спросила она резко, решив, что он смеется над ней.
   - Простите?
   - Чему вы улыбаетесь?
   - Если вам будет приятнее, я могу нахмуриться.
   Кэтрин опустила голову, чтобы он не видел краски, которая бросилась  ей
в лицо, растерла пасту на медной  тарелке,  отделанной  по  ободу  мелкими
алмазами, затем скатала ее в шарик.
   - Я пошутил, - сказал Джон.
   - Знаю.
   - Что случилось?
   Она помотала головой:
   - Ничего.
   - Послушайте, - не отступал он.  -  Я  не  хотел  сделать  вам  больно,
честное слово. Что я такого натворил?
   - Вы тут ни при чем. - Кэтрин вздохнула.  -  Я  просто  никак  не  могу
привыкнуть к вашему присутствию здесь, вот и все.
   Снаружи донеслось лепетание филиев, спускавшихся  по  веревкам  на  дно
пещеры.
   - Понимаю, - проговорил он. - Я... - Он замолчал и уставился в пол, его
толстые пальцы ощупывали записную книжку.
   - Что вы собирались сказать?
   - Вы заметили, чем мы занимаемся? - Он откинул голову и расхохотался. -
Только и делаем, что объясняемся, как будто боимся обидеть друг  друга  не
тем словом.
   Она посмотрела на него, встретилась взглядом и отвернулась.
   - Но не такие уж мы и хрупкие, - продолжал он,  потом  добавил,  словно
поясняя: - Не такие уж уязвимые.
   Они вновь встретились взглядами, и  на  этот  раз  отвернулся  Джон,  а
улыбнулась Кэтрин.
   Если бы она и не догадывалась о том, что влюблена, то рано  или  поздно
сообразила бы, как обстоят дела,  хотя  бы  по  тому,  как  изменилось  ее
отношение к Гриаулю. Она теперь как бы видела все в  новом  свете.  К  ней
возвратилось давнее восхищение размерами  и  чудесами  Гриауля,  и  она  с
удовольствием открывала тайны  дракона  Джону:  показывала  ему  ласточек,
которые никогда не взмывали в небо;  демонстрировала  сверкающее  драконье
сердце; пещерку, где рос  призрачный  виноград  (и  откуда  она  поспешила
удалиться); крохотную полость у самого сердца,  освещенную  не  золотистой
кровью Гриауля, а тысячами белых  паучков-светляков,  что  сновали  по  ее
потолку, образовывая на нем своего рода созвездия. Именно  в  той  полости
они впервые поцеловались. Кэтрин поначалу целиком отдалась охватившему  ее
восторгу, но потом вырвалась из  объятий  Джона,  ошеломленная  чувствами,
которые  внезапно  нахлынули  на  нее,  знакомыми  и   давно   позабытыми,
обескураженная тем, как быстро ее фантазии  слились  с  действительностью.
Кэтрин  выбежала  из  полости,  предоставив   Джону,   который   все   еще
прихрамывал, добираться домой самому.
   Остаток того дня она избегала его и сидела, поджав колени,  на  лоскуте
персикового шелка у отверстия посередине пещеры, в  которой  располагалась
колония, а вокруг мельтешили одетые в роскошные лохмотья филии.  Некоторые
из них угадали настроение Кэтрин и теперь толпились рядом с  ней,  изредка
прикасаясь к ее одежде. Они издавали скулящие звуки, которые на  их  языке
выражали  сочувствие.  Собачьи  лица  филиев  были  грустными,  и,  словно
заразившись  их   печалью,   Кэтрин   заплакала.   Она   оплакивала   свою
неспособность совладать с  любовью,  всю  свою  безрадостную  жизнь,  дни,
недели, месяцы и годы, проведенные  в  теле  дракона;  и  в  то  же  время
чувствовала, что ее тоска -  это  тоска  Гриауля,  обреченного  на  вечную
неподвижность. При мысли о  том,  что  дракон,  подобно  ей,  страдает  от
безысходности, слезы Кэтрин высохли сами  собой.  Она  никогда  раньше  не
воспринимала Гриауля как существо, которое заслуживает сострадания,  да  и
сейчас не стала относиться к нему иначе, но, подумав о том, какой паутиной
древней магии опутан дракон, девушка упрекнула себя, что дала волю слезам.
Она осознала вдруг, что плакать можно по любому, даже  самому  счастливому
поводу, если видишь мир не таким, какой он есть; но  когда  ты  различаешь
все многоцветие тонов и оттенков, то,  понимая,  что  всякий  человеческий
поступок может  обернуться  бедой,  хватаешься  за  первую  подвернувшуюся
возможность действовать, сколько бы малореальным  ни  казалось  достижение
цели. Так и поступил Гриауль, который, будучи обездвиженным,  сумел  найти
способ воспользоваться своей  силой.  Это  неожиданное  сравнение  себя  с
Гриаулем  даже  рассмешило  Кэтрин.   Стоявшие   поблизости   филии   тоже
расхохотались. Один из них,  самец  с  клочьями  седых  волос  на  голове,
придвинулся к девушке.
   - Кэтрин щас веселить с мы, - проговорил он,  крутя  пальцами  пуговицу
своего грязного, расшитого серебром камзола. - Хнычь уже нет.
   - Нет, - сказала она. - Хныкать я больше не буду.
   На другом краю отверстия обнимались множество раздетых  догола  филиев,
мужчины натыкались на мужчин, приходили в  раздражение,  колошматили  друг
друга, но тут же успокаивались, едва им попадались  самки.  Раньше  Кэтрин
наверняка бы возмутилась, но то было раньше.  С  точки  зрения  сторонн