ать  пять
футов  на  пятнадцать,  -   комната   казалась   тесной   из-за   десятков
занимательных предметов, стоящих на полу и развешанных по стенам один  над
другим. Тут бронзовая дверная ручка, там  разбитая  дверь;  вот  кресло  с
прямой спинкой, подлокотники  которого  связаны  бархатным  шнуром,  чтобы
никто не вздумал в него усесться; здесь выцветшая раковина, а  подальше  -
зеркало с бурыми пятнами патины и изрезанный  абажур.  Все  это  реликвии,
каким-либо образом связанные с привидениями, духами или  актами  вопиющего
насилия; каждый  экспонат  снабжен  карточкой,  излагающей  подробности  и
дающей интересующимся ссылки на материалы из библиотеки мистера Чаттерджи.
Стоящие в окружении реликвий  ящики  выглядели  совершенно  безобидными  -
ничем не выдающиеся деревянные кубы высотой по грудь, крепко  заколоченные
и пестрящие таможенными штампами и ярлыками.
   Немного придя  в  себя,  Элиот  прошелся  по  комнате,  удивляясь  тому
усердию,  с  каким  мистер  Чаттерджи  расточает  богатство  ради   своего
увлечения; но самое забавное, что коллекция не возбуждает  интереса  ни  у
кого, кроме самого мистера Чаттерджи; путешественники  не  удостаивают  ее
вниманием, вскользь упоминая в своих дневниках - и только.
   Ощутив внезапный приступ головокружения, Элиот оперся о ящик, чтобы  не
упасть. Пожалуй, он встал чересчур поспешно. Иисусе, как  же  он  запустил
свое здоровье! И тут, пока он  смаргивал  темные  пятна,  плавающие  перед
глазами, ящик шевельнулся, сдвинувшись самую малость, словно внутри кто-то
вздрогнул  во  сне  -  но  вполне  ощутимо,  реально.  Элиот  стремительно
отшатнулся и попятился к двери,  всей  спиной  почувствовав,  как  ледяная
волна  пробежала  вдоль  хребта,  обозначив  каждый  выступ   и   впадинку
позвоночника. Кожа вдруг стала липкой от  холодной  испарины.  Ящик  стоял
совершенно неподвижно, но Элиот боялся отвести от него взгляд,  ничуть  не
сомневаясь, что стоит отвернуться - и заточенная там  стихия  вырвется  на
волю.
   - Приветик, - окликнула его с порога Микаэла.
   Звук ее голоса подействовал на Элиота, как удар  током  -  пронзительно
вскрикнув, он резко развернулся, загородившись руками от нападения.
   - Я не хотела вас пугать, - сказала она. - Извините.
   - Проклятие! Разве можно так подкрадываться?! - Тут он вспомнил о ящике
и оглянулся через плечо. - Послушайте, я как раз собираюсь запирать...
   - Извините, - повторила она, проходя мимо Элиота в комнату.  -  Ранджиш
носится со всем этим, как идиот. - Она провела ладонью по крышке ящика.  -
Вы не находите?
   Ее уверенное обращение с ящиком немного развеяло опасения Элиота.  Быть
может, это он сам же и вздрогнул - просто-напросто судорога  перетруженных
мышц.
   - Ага, пожалуй.
   Микаэла прошла к креслу  с  прямой  спинкой,  сняла  бархатный  шнур  и
уселась.  В  своей  светло-коричневой  юбке  и  ковбойке  она   напоминала
школьницу.
   - Я хотела извиниться за давешнее. - Она склонила голову, и  ее  волосы
тяжелой волной качнулись вперед, загородив лицо. -  В  последнее  время  я
была немного не в ладах с жизнью. Мне было трудно общаться с людьми...  Да
и вообще. Но раз уж мы живем тут вместе, я бы хотела подружиться с вами. -
Она встала и расправила юбку, растянув ее с боков. - Видите? Я даже надела
другую одежду. Насколько я понимаю, те вещи вызывали у вас отвращение.
   От невинной чувственности этой позы Элиота охватило желание.
   - Симпатично, - с натужной непринужденностью проронил он. - А отчего вы
были не в ладах с жизнью?
   Подойдя к двери, она выглянула в коридор.
   - Вам в самом деле хочется знать?
   - Нет, если это для вас больная тема.
   - Это не играет роли. - Она прислонилась к дверному косяку. - В  Штатах
я состояла в рок-группе, и дела у нас шли неплохо. Выпустили альбом,  если
уж говорить о записях. Я жила с гитаристом, любила его.  Но  потом  завела
связь  на  стороне.  В  общем-то  даже  и  не  связь.  Это   было   глупо.
Бессмысленно. До сих пор не понимаю, зачем я это сделала. Наверно,  просто
минутный порыв.  Таков  уж  рок-н-ролл,  и,  пожалуй,  я  действовала  под
впечатлением мифа. Один из других музыкантов сказал моему приятелю. Таковы
уж рок-группы - ты дружишь  с  каждым,  но  не  в  одно  и  то  же  время.
Понимаете, я рассказала этому парню об интрижке. Мы всегда  поверяли  друг
другу подобные вещи. Но как-то раз он разозлился на  меня  за  что-то.  За
что-то такое же глупое и бессмысленное. - Подбородок  у  нее  задрожал,  и
Микаэла с трудом удержалась от слез. Залетающий со  двора  ветерок  ласкал
тонкие пряди волос, упавшие ей на лицо. - Мой приятель  обезумел  и  побил
моего... - Она издала мрачный  смешок.  -  Уж  и  не  знаю,  как  назвать.
Любовника, что ли. Короче, мой  приятель  его  убил.  Это  был  несчастный
случай, но он пытался удрать, и полицейские застрелили его.
   Элиоту хотелось остановить ее излияния; она  наверняка  переживает  все
это заново, снова видит кровь, полицейские мигалки и холодную белизну стен
морга. Но память уже подхватила ее, будто исполинская волна, и он понимал,
что Микаэла должна взмыть вместе с этой волной к небесам  и  обрушиться  с
ней на землю.
   - На какое-то время я просто отключилась. Впала в оцепенение. Ничто  не
трогало меня - ни похороны, ни гнев родителей. Я уехала в  горы,  надолго,
на многие месяцы, и почувствовала  себя  получше.  Но  когда  я  вернулась
домой,  то  обнаружилось,  что  музыкант,  рассказавший  обо  всем   моему
приятелю, написал об этом песню. И  о  связи,  и  об  убийствах.  Выпустил
пластинку. Люди покупали ее, напевали рефрен, гуляя по улицам  и  принимая
душ... Танцевали под нее!  Они  отплясывали  на  костях  и  крови,  мычали
мелодию скорби, выкладывали по пять долларов девяносто  восемь  центов  за
мотивчик про страдание. Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что  была  не  в
своем уме, но тогда все мои поступки казались мне совершенно  нормальными.
Более  чем  нормальными  -  целенаправленными,  вдохновенными.  Я   купила
пистолет. Дамскую модель, как сказал продавец. Помню,  я  еще  подивилась,
что  есть  мужские  и  женские  пистолеты,  как  электробритвы.  С  ним  я
чувствовала  себя  этакой  громадиной.  Мне  приходилось  быть  кроткой  и
вежливой,  а  то  люди  сразу  же  заметили  бы,  какая  я   громадная   и
целеустремленная - в этом я  ничуть  не  сомневалась.  Выследить  Ронни  -
парня, написавшего песню, - было совсем нетрудно. Он оказался в  Германии,
выпускал второй альбом. Мне прямо не верилось - ну  надо  же,  я  не  могу
пойти и убить его! Я пребывала в таком расстройстве, что  однажды  вечером
отправилась в парк и затеяла стрельбу. Мазала я по-черному. Сколько  я  ни
целила в бродяг, бегунов и белок, попадала только по  листьям  и  в  белый
свет. После этого меня посадили. В больницу. По-моему, это помогло,  но...
- Она заморгала, приходя в себя. - Я так и не обрела цельность, понимаете?
   Элиот осторожно отвел пряди, упавшие ей на лицо, и уложил их на  место.
На губах Микаэлы промелькнула улыбка.
   - Понимаю, - промолвил он. - Порой я и сам чувствую то же.
   Она задумчиво кивнула, словно подтверждая, что разглядела в нем это.


   Они  отобедали  в  тибетском   ресторанчике   в   Темале;   безымянное,
захламленное заведение с  засиженными  мухами  столиками  и  расхлябанными
стульями специализировалось на похлебке из мяса буйвола с ячменем. Но зато
оно располагалось далеко от центра, что давало возможность  разминуться  с
самой гущей праздничной сутолоки. Прислуживал за столом молодой тибетец  в
джинсах и футболке с девизом "Ответ заключается в магии",  с  болтающимися
на шее наушниками плеера. Стены, едва  различимые  сквозь  дымную  пелену,
были увешаны фотоснимками, по  большей  части  изображающими  официанта  в
компании разнообразных туристов, но на нескольких был  запечатлен  пожилой
тибетец в синем халате, с пальцами,  унизанными  бирюзовыми  перстнями,  с
автоматом в руках - владелец заведения, один  из  членов  племени  лхампа,
участвовавшего в партизанской войне против Китая. В ресторане он появлялся
редко, но всякий раз его сердитый вид  действовал  на  посетителей  весьма
угнетающе, и разговоры смолкали.
   За обедом Элиот старался увести беседу прочь от тем,  способных  выбить
Микаэлу из колеи - рассказал ей о клинике Сэма Чипли, о визите  далай-ламы
в Катманду, о музыкантах  у  Сваямбхунатха.  Жизнерадостные,  экзотические
темы. Безмолвие Микаэлы казалось настолько искусственным, что Элиота так и
подмывало растормошить ее, и чем больше он выводил ее из  оцепенения,  тем
более оживленной становилась ее жестикуляция, тем лучезарнее вспыхивала ее
улыбка - совсем не та улыбка, что при первой встрече. Она внезапно, словно
непроизвольно, озаряла лицо девушки, будто расцветающий  подсолнух,  точно
перед ней сидишь не ты, а первоисточник  света,  составляющий  твою  суть.
Конечно, она осознает твое присутствие, но предпочитает закрывать глаза на
несовершенство телесной оболочки,  прозревая  совершенное  существо,  твою
истинную  природу.  Она  направлена  именно  на  тебя,  поднимая  тебя   в
собственных глазах, - и Элиот, павший в  собственных  глазах  в  бездонные
хляби, из кожи вон лез, только бы  не  дать  этой  улыбке  угаснуть.  Даже
рассказывая собственную историю, он обратил ее в  шутку,  этакую  метафору
искаженных американских представлений о цели восточных исканий.
   - А почему бы вам ее не бросить? - поинтересовалась Микаэла. - В смысле
- медитацию. Если она не удается, к чему упорствовать?
   - Моя жизнь пребывает в подвешенном состоянии.  Я  боюсь,  что,  бросив
упражнения, изменив хоть что-нибудь, я либо опущусь  на  самое  дно,  либо
просто улечу. - Он постучал ложечкой по чашке, давая официанту знак налить
еще чаю. - Вы ведь не всерьез собрались замуж за Ранджиша,  а?  -  спросил
он, удивляясь тому, что настолько озабочен подобной перспективой.
   - Наверно, нет. - Официант налил им чаю под аккомпанемент  шепчущих  из
наушников барабанных ритмов.  -  Я  просто  чувствовала  себя  потерянной.
Видите ли, мои родители подали на Ронни в суд за песню, и я получила  кучу
денег, отчего мне стало еще горше...
   - Давайте не будем об этом.
   - Да ничего. - Она утешительно коснулась его запястья, а  когда  убрала
руку, Элиот продолжал ощущать кожей теплый след ее пальцев. - В  общем,  -
продолжала Микаэла, - я  решила  отправиться  путешествовать,  и  вся  эта
чуждая обстановка... Ну, не знаю. Я начала помаленьку съезжать. А  Ранджиш
стал чем-то вроде тихого убежища.
   Элиот почувствовал безмерное облегчение.
   Когда они покинули ресторан, улицы были запружены праздничными толпами,
так что Микаэла взяла Элиота под руку и позволила ему  вести  себя.  Всюду
были невары в шапочках а-ля Неру и белых шароварах, просторных на бедрах и
плотно  обтягивающих  икры;  группки  туристов,  вопящих  и  размахивающих
бутылками рисового пива, и индийцы в белых  халатах  и  сари.  Воздух  был
напоен ароматами благовоний,  а  побагровевшие  небеса  над  головой  были
испещрены звездным узором и казались полотнищем, натянутым между  крышами.
У самого дома на них с разгона наткнулся мужчина с диким взором, одетый  в
синий атласный халат; следом двое  мальчишек  тащили  козла  с  вымазанным
розовой пудрой лбом - жертвенное животное.
   - Просто сумасшедший дом! - рассмеялась Микаэла.
   - Это еще ерунда. Вот погодите до завтрашнего вечера!
   - А что тогда?
   - Ночь Белого Духа.  -  Элиот  состроил  гримасу.  -  Это  надо  видеть
собственными глазами. Это похотливый и сердитый субъект.
   Она снова рассмеялась, нежно пожав ему руку.
   Они вошли во внутренний дворик. Безличная золотая  луна,  только-только
начавшая убывать, висела точно в центре квадрата ночных небес, вырезанного
кромкой крыши. Они безмолвно стояли бок о бок, внезапно ощутив неловкость.
   -  Все  было  просто  чудесно.  -  Микаэла  подалась  вперед,  легонько
притронулась губами к щеке Элиота и прошептала: - Спасибо.
   Элиот не позволил ей отстраниться, приподнял ей подбородок и  поцеловал
в губы. Она ответила на поцелуй и губами, и языком. И  тут  же  оттолкнула
Элиота.
   - Я устала. - Черты ее исказила тревога. Микаэла даже  отошла  на  пару
шагов, но остановилась и обернулась. - Если хочешь... быть со мной, может,
оно и ничего. Можно попробовать.
   Подойдя к ней, Элиот сжал ее ладони.
   - Я хочу заняться с тобой любовью, - выдохнул он, уже не пытаясь скрыть
своего нетерпения. И как раз  этого  он  и  хотел:  заняться  любовью.  Не
перепихнуться, не трахнуться, не спариться - заняться именно любовью, а не
какой-либо неэлегантной версией этого акта.
   Но любовь не получилась.
   Сияние звездной  россыпи  потолка  мистера  Чаттерджи  сделало  Микаэлу
необычайно красивой, и поначалу она была очень нежной и любящей, двигалась
с искренним чувством, но потом вдруг перестала двигаться вовсе и отвернула
лицо, прижавшись щекой к подушке. Глаза ее поблескивали. Оставшись на  ней
в полнейшем одиночестве, слыша звериный хрип собственного дыхания,  ощущая
толчки плоти, Элиот понимал, что должен  остановиться  и  утешить  ее.  Но
месяцы воздержания и восемь дней вожделения к  Микаэле  сплавились  в  нем
воедино, вспыхнув испепеляющим  жаром  где-то  у  крестца,  обратившись  в
рдеющее ядро  похоти,  излучающее  укоры  совести,  и  он  продолжал  свои
эволюции, торопя завершение. Когда он вышел, Микаэла охнула  и  свернулась
калачиком спиной к нему.
   - Боже, мне ужасно жаль, - проронила она надтреснутым голосом.
   Элиот зажмурился, испытывая гадливость к самому себе  и  чувствуя  себя
низведенным до  уровня  животного.  Словно  двое  душевнобольных  украдкой
занимались мерзким делом - два получеловека, даже вместе не складывающиеся
в одного целого. Теперь он понял, почему мистер Чаттерджи  хотел  жениться
на ней: он просто планировал пополнить ею свою коллекцию, упрятать ее  под
стекло вместе с остальными осколками  насилия.  И  каждую  ночь  он  будет
вершить свою месть, пополнять свой культурный обзор, занимаясь полулюбовью
с этой печальной, пассивной девочкой, этим американским  призраком.  Плечи
ее сотрясались от сдавленных рыданий. Она нуждается в человеке, который бы
утешил ее, помог  ей  найти  в  себе  силу  и  способность  любить.  Элиот
потянулся к ней, стремясь сделать все, что в его  силах,  и  понимая,  что
этим человеком будет не он.
   Несколько часов спустя,  когда  она  забылась  сном,  так  и  не  сумев
утешиться, Элиот  вышел  во  дворик  и  уселся  там,  бездумно,  удрученно
воззрившись на поникшую листву каучукового дерева, утопающего во мраке. Он
глазел в пространство пару минут, прежде  чем  заметил,  что  тень  позади
дерева вроде бы слегка пульсирует, но,  как  только  попытался  вглядеться
попристальнее, пульсации  прекратились.  Элиот  встал,  и  ножки  шезлонга
проехались по бетону с противоестественно громким  визгом.  Чувствуя,  как
волосы встают дыбом, Элиот оглянулся. Ничего. "Ну ты, старый маразматик! -
мысленно ощерился он. - Ты, старый псих-одиночка!" Он рассмеялся,  но  тут
же тревога вспыхнула вновь: прозрачная чистота смеха, эхом  раскатившегося
в пустом колодце двора, словно разбередила мрак, и тот вдруг встрепенулся.
Просто надо выпить! Проблема лишь в том,  как  пробраться  в  спальню,  не
разбудив Микаэлу. Черт, а может, как раз следует  разбудить  ее?  Наверно,
стоило бы потолковать с ней, пока случившееся не  обратилось  в  негибкое,
непоправимое прошлое и не обросло целой гроздью причитающихся комплексов.
   Он повернулся  к  лестнице,  но  тут  же,  испустив  панический  вопль,
шарахнулся прочь, споткнулся о ножки шезлонга и рухнул на бок. В  ярде  от
него стояла тень, смутно напоминающая человека и  формой,  и  ростом;  она
легонько  изгибалась  и  покачивалась,  будто  колеблемая  волнами   бурая
водоросль.  Пространство  вокруг  силуэта  едва  заметно  дрожало,   будто
изображение   было   не   слишком   умело   вмонтировано   в   реальность.
Вскарабкавшись на четвереньки, Элиот пополз прочь. Тень  начала  оплывать,
превратившись в черную лужу на бетоне; затем выгнулась  посередине,  будто
гусеница, свернулась бубликом  и  потекла-покатилась  следом  за  Элиотом.
Затем вздыбилась, снова приняв человекообразную форму, и нависла над ним.
   Все еще напуганный, но уже  немного  опомнившийся,  Элиот  поднялся  на
ноги. Раньше он ничтоже сумняшеся отмел  бы  доказательства  существования
лха,  доставленные  его  затуманенным  взором,  и   списал   бы   все   на
галлюцинацию, навеянную народными байками. И  хотя  сейчас  его  подмывало
прийти к тем же заключениям, доказательств обратного было  хоть  отбавляй.
Глядя на безликий черный пузырь головы лха, Элиот ощущал встречный взгляд,
причем взгляд понимающий, взгляд существа, наделенного  индивидуальностью.
Словно колебания оболочки лха порождали дуновения,  доносящие  по  воздуху
эмоциональный запах его личности. У Элиота сложилось впечатление, что  лха
смахивает на старого полоумного дядюшку, любящего  сидеть  в  подвале  под
лестницей,  глотая  мух  и  хихикая  себе  под  нос,  но   зато   умеющего
предсказать, когда выпадет первый снег, и подсказать, как  починить  хвост
воздушного змея. Дядюшку чудаковатого, но безвредного. Лха протянул  руку,
черным протуберанцем отделившуюся  от  его  торса  и  лишенную  каких-либо
признаков пальцев, будто лапа плюшевого мишки. Элиот попятился, все еще не
в силах поверить, что ему ничего не  угрожает.  Но  рука  вытянулась  куда
дальше, чем казалось возможным, и охватила  его  запястье.  На  ощупь  она
оказалась мягкой  и  щекотной,  будто  по  коже  пробегал  поток  мохнатых
мотыльков.
   Элиот  отпрянул,  но  за  миг  до  этого   расслышал   жалобную   ноту,
прозвучавшую прямо у него в голове,  и  этот  плач  -  наделенный  той  же
текучей плавностью, что и рука лха, - преобразился в бессловесную  мольбу.
Насколько Элиот понял, лха был напуган, безмерно напуган. Вдруг  он  оплыл
книзу и покатился, заскакал,  потек  вверх  по  ступеням;  докатившись  до
первой лестничной  площадки,  лха  спустился  на  половину  пролета  вниз,
вернулся на площадку, опять спустился, повторяя  процесс  снова  и  снова,
совершенно явно умоляя Элиота ("О Иисусе! С ума сойти можно!") последовать
за  собой.  Точь-в-точь  как  Лесси  -  или  какое-нибудь  другое  нелепое
телевизионное животное, - пытающаяся отвести его туда, где  лежит  раненый
лесник или где свежевылупившимся утятам угрожает лесной  пожар.  Следовало
бы подойти, потрепать его за ухом и спросить:  "В  чем  дело,  детка?  Эти
белки насмехаются над тобой?" На  сей  раз  смех  подействовал  на  Элиота
отрезвляюще, утихомирив его разбушевавшиеся чувства.  Конечно,  существует
вероятность, что эпизод с Микаэлой разорвал  и  без  того  истертые  нити,
связывающие его с реальностью - хотя вряд ли стоит принимать ее всерьез. А
даже если и так - тоже ничего страшного.  С  этим  Элиот  и  направился  к
лестнице, а там вверх, к зыбкой тени на лестничной площадке, проронив:
   - Ладно, Бонго, давай поглядим, с чего это ты так разволновался.


   На третьем  этаже  лха  стремительно  свернул  в  коридор;  Элиот  едва
поспевал за ним и настиг только у комнаты, где мистер Чаттерджи  разместил
свою коллекцию. Лха стоял перед дверью, размахивая руками -  должно  быть,
подавая знак, что надо войти. Элиот сразу же вспомнил о ящике.
   - Нет уж, спасибочки, - буркнул он, чувствуя,  как  по  ребрам  сбегает
капля пота, и вдруг сообразил, что рядом с дверью чересчур жарко.
   Ладонь лха потекла к дверной ручке, поглотив ее, а когда  отстранилась,
как-то странно раздувшись, на месте механизма замка в дереве  зияла  дыра.
Дверь приоткрылась на пару дюймов. Из комнаты в коридор просочилась  тьма,
придав воздуху какую-то маслянистость. Элиот попятился на шаг. Лха выронил
замок - тот вдруг материализовался под черной  бесформенной  ладонью  и  с
лязгом грохнулся на пол - и ухватил Элио