тебя, Питер, но...
   - Но не доверяешь мне?
   - Наверно, не без этого, - с досадой отозвалась она. - Не знаю.
   - Послушай... - Он пригладил ее волосы. - Ты знаешь, что на самом  деле
произошло вчера ночью в лодочном сарае?
   - Что-то я не пойму, куда ты клонишь.
   - А я тебе скажу. Произошло то, что  эта  старая  женщина  отдала  свою
жизнь ради того, чтобы  у  нас  с  тобой  появился  шанс.  -  Сара  хотела
заговорить, но Питер оборвал ее. - Это  только  костяк.  Признаю,  что  на
самом деле  все  обстоит  куда  туманнее.  Бог  знает,  почему  Салли  так
поступила. Быть может, спасение жизни - отражение ее безумия, а может, она
устала от жизни. Или эта мысль просто показалась ей очень удачной. Что  же
до нас, то мы не очень походили на Ромео и Джульетту. Я был сбит с толку и
сбил с толку тебя. К тому же, не  считая  проблем,  которые  у  нас  могут
возникнуть в совместной жизни, нам еще многое  надо  забыть.  Пока  ты  не
появилась, я был как пыльным мешком стукнутый, и,  наверное,  это  чувство
еще  какое-то  время  продержится.  Но,  как  я  уже  сказал,  суть   дела
заключается в том, что Салли умерла, чтобы дать нам  шанс.  Каковы  бы  ни
были ее мотивы или наши обстоятельства, случившегося уже не  поправишь.  И
мы  будем  круглыми  дураками,  если  упустим  такой  шанс.  -  Он  провел
указательным пальцем по ее щеке. - Я люблю тебя. Я полюбил тебя уже давно,
но пытался отрицать это, цепляясь за призрак  минувшего.  Но  с  этим  уже
покончено.
   - Мы не можем принять подобное решение сейчас, - пробормотала она.
   - Почему это?
   - Ты же сам сказал. Ты как пыльным мешком стукнутый, я тоже. А я еще не
разобралась в своих чувствах к... ко всему.
   - Ко всему? То есть ко мне?
   Сара издала  невнятный  звук,  закрыла  глаза,  помолчала  мгновение  и
проронила:
   - Мне нужно время, чтобы подумать.
   Питер по опыту знал, что, если женщина  просит  время  на  размышления,
ничего хорошего из этого не воспоследует.
   - Господи! - взъерепенился он.  -  Неужели  же  люди  не  могут  иначе?
Сначала один другого обхаживает, а тот  отвиливает,  потом  наоборот.  Как
насекомые, у которых инстинкт размножения свихнулся от  загрязнения  среды
обитания. - Тут до него дошел смысл собственных  слов,  и  в  душе  Питера
вспыхнул ужас. - Ну же, Сара! Мы уже переросли подобные игры, правда ведь?
Пусть не женитьба, но  давай  же  остановимся  на  чем-нибудь  конкретном!
Может, все и кончится провалом, может, мы наскучим друг  другу,  но  давай
все-таки попытаемся! Может, нам не придется прикладывать никаких усилий.
   Он обнял Сару, привлек ее к себе и отдался  ощущению  тепла  и  истомы.
Теперь Питер понял, что любит ее, любит со всем пылом  страсти,  на  какой
уже считал себя неспособным. Его язык оказался умнее мозгов - а может,  он
просто сам себя заговорил. Как бы то ни было, важен лишь итог.
   - Ради Христа, Сара! Выходи за меня. Живи со мной. Сделай со мной  хоть
что-нибудь!
   Она молчала, ласково поглаживая левой рукой его  волосы  -  легчайшими,
рассеянными касаниями. Отвела прядь за ухо, распушила  бороду,  разгладила
усы, будто хотела придать ему пристойный вид. Питеру вспомнилось,  как  та
давняя женщина становилась все более молчаливой,  рассеянной  и  нежной  в
аккурат перед тем, как дать ему от ворот поворот.
   - Черт побери! -  взъярился  он,  ощутив  нарастающее  в  душе  чувство
беспомощности. - Да ответь же ты мне!



11

   На вторую ночь Сайасконсетская Салли заметила  красный  мигающий  огонь
справа по носу. Ходовые огни какого-то судна. От этого  зрелища  в  уголке
глаза набрякла слеза; Салли вдруг потянуло  домой.  Но  она  утерла  слезу
тыльной стороной ладони и тяпнула еще глоточек шерри. В тесной рубке шхуны
было уютно и относительно тепло; по раскинувшейся  вокруг  морской  глади,
посеребренной светом луны, бежали длинные  валы.  Даже  если  тебе  некуда
податься, подумала Салли, от килей, рулей  да  крыльев  становится  как-то
лучше на душе. Она рассмеялась.  Особливо,  если  ты  припас  бренди.  Она
клюкнула еще разок. Обвившись вокруг запястья, ветерок потянул бутылку  за
горлышко.
   - Черт тебя дери! - взвизгнула Салли. - Пшел отсюдова!
   Она замолотила кулаком по воздуху, будто хотела прогнать протосущество,
крепко прижав бутылку к груди. Ветер размотал лежавшую за ее спиной  бухту
троса и заныл в трюме. Салли, покачиваясь, заковыляла к двери.
   - Фху-у-у-ух! - передразнила она. - Нечего тут на меня  хухухать  своим
бандитским утробным голосом, ты, ублюдок фигов! Ступай прикончи  еще  одну
чертову рыбину, если уж заняться нечем. Дай мне спокойно выпить.
   По правому борту вскипели  волны  -  большие,  будто  черные  зубы.  От
неожиданности Салли едва не выронила бутылку, но после разглядела, что это
и не волны вовсе, а водяные образы, слепленные протосуществом.
   - Облажался, задница! - гаркнула она. - В киношке я видела и получше!
   Она сползла спиной по косяку и уселась  в  двери  рубки,  вцепившись  в
бутылку. Слово "кино" навело ее на  воспоминания  о  виденных  фильмах,  и
Салли принялась распевать песни из них.  Она  пропела  "Пою  под  дождем",
"Голубую луну" и "Нежно меня люби". Между куплетами она отхлебывала бренди
и, когда достаточно разогрелась, завела свою любимую.
   - Трель, что ты слышишь, - взревела она, - то Салли поет! Радость,  что
тысячу лет не умрет!  -  Она  рыгнула.  -  Эхо  подхватит  песню  ее...  -
Следующую строчку Салли позабыла, и концерт окончился.
   Ветер взвыл вокруг, и мысли ее стремительно пошли ко дну, где  остались
лишь неясные стремления, издерганные  нервы  и  кровь,  звенящая  в  ушах.
Мало-помалу она вынырнула на поверхность и  обнаружила,  что  от  всех  ее
чувств осталось лишь сожаление  -  не  о  чем-нибудь  конкретном,  а  так,
вообще;  генеральные  сожаления.  Генеральские.  Ей  представился   старый
служака с моржовыми усами, в опереточном мундире, с эполетами, как суповые
тарелки. Она никак не могла отделаться от этого видения и  начала  гадать,
не означает ли оно что-либо  важное.  Если  да,  то  она  не  в  состоянии
добраться до смысла. Как строчка ее любимой песни, он вытек сквозь одну из
брешей, зияющих в ее памяти и рассудке. И жизнь вот так же утекла, оставив
по себе лишь неразбериху одиноких ночей, болеющих собак, морских гребешков
и полуутопших моряков. И среди  этого  болота  не  торчит  ни  одна  веха,
отмечающая что-либо важное. Ни одного памятника свершению или роману.  Ха!
Ей так и не встретился мужчина, способный на  то,  что  они  якобы  могут.
Самые   рассудительные,   кто    ей    повстречался,    это    потерпевшие
кораблекрушение; глаза у тех были большие и темные, словно они заглянули в
жуть хляби морской, бесследно смывшую с них гордыню и недомыслие. Голова у
Салли пошла кругом от попыток распутать клубок собственной жизни, насадить
жизнь на булавку, будто мертвую бабочку, и вникнуть в ее узоры;  но  скоро
Салли осознала, что кружится на самом деле. Сперва  медленно,  а  там  все
быстрее и быстрее. Ухватившись за дверь рубки, она встала и  поглядела  за
борт, вцепившись в дверь обеими руками. Шхуна описывала круг за кругом  по
краю черной водяной чаши диаметром в  несколько  сотен  ярдов.  Водоворот.
Лунный  свет  помуравил  его  угольные  стены,  но  дна  не  достиг.   Его
оглушительная, неукротимая  мощь  напугала  ее,  вызвав  головокружение  и
тошноту. Но уже через миг Салли отогнала страх. Так вот она,  смерть.  Она
просто разевает свою пасть и заглатывает тебя целиком. Вот и хорошо. Салли
привалилась  к  стенке  рубки  и  основательно  приложилась   к   бутылке,
прислушиваясь  к  ветру  и  трубному  гласу  крови  в  ушах,   мало-помалу
скатываясь  до  полнейшего  наплевательства.  Так  оно  даже  лучше,   чем
выблевывать из себя жизнь  капля  по  капле  на  больничной  койке.  Салли
продолжала наливаться бренди по самые уши, заглатывая его, чтобы надраться
до чертиков, когда час пробьет. Но час все не бил, и вскоре она  заметила,
что судно перестало кружиться. Ветер стих, море успокоилось.
   Ветерок обвился вокруг ее шеи, скользнул вниз  по  груди  и  закружился
вокруг коленей, поигрывая подолом платья.
   - Ублюдок, - заплетающимся языком пролепетала она, чересчур отяжелев от
алкоголя, чтобы шевелиться. Ветер юркнул под юбку, вздув платье колоколом,
и потрогал ее между ног. От его прикосновения Салли стало щекотно,  и  она
безуспешно  попыталась   шлепнуть   ветер,   будто   расшалившегося   пса,
тыкающегося в нее мордой. Но через секунду он снова ткнулся  туда  же,  на
сей раз чуточку настырнее, потираясь  туда-сюда,  и  Салли  прошил  трепет
возбуждения. Это ее так напугало, что Салли покатилась по палубе, каким-то
чудом не опрокинув бутылку. Однако трепет остался при ней, и на  мгновение
жар  страсти  возобладал  над  расколотой  мозаикой   ее   мыслей.   Салли
вскарабкалась на ноги и  навалилась  на  перила,  хихикая  и  почесываясь.
Протосущество отплыло ярдов на пятьдесят вперед по правому борту,  вздыбив
безмятежную поверхность моря смерчем, выросшим в колонну черненого лунного
серебра.
   - Эй! - гаркнула Салли, вихляющей походкой направляясь вдоль  перил.  -
Щас же иди сюда! Я тебе покажу новый фокус!
   Смерч вырос  еще  больше,  обратившись  в  блистающую  черную  змею,  с
шипением всасывающую воздух и подтягивающую к себе  шхуну,  но  Салли  это
ничуть не встревожило. В ней  зрела  дьявольская  радость,  а  в  мозгу  с
грохотом вспыхивали  молнии  чистейшего  безумия.  Ей  казалось,  что  она
кое-что уразумела. Наверно, никто никогда не проявлял к демону  настоящего
интереса, и потому он утратил интерес к людям. А фигли?! Она-то проявит  к
нему интерес. Чертов зверюга наверняка не глупее иных из ее доберманов.  А
мордой тыкался точь-в-точь как они, это уж верняк. Она научит его служить,
приносить тапочки и Бог знает чему  еще.  Принеси-ка  мне  вон  ту  рыбку,
скажет она ему. Сдуй-ка меня в Хайянис [поселок на  полуострове  Кейп-Код;
популярное место летнего отдыха], вышиби окно винного магазина  и  принеси
мне шесть бутылок бренди. Она ему покажет, кто тут главнее. Может статься,
в один прекрасный день она заявится в Нантакетскую гавань с этой  зверюгой
на поводке. Сайасконсетская Салли  с  ейным  ручным  штормом,  Бичом  Семи
Морей.
   Шхуна начала крениться и боком заскользила навстречу смерчу, но Салли и
ухом не повела.
   - Эй! - снова гаркнула она и  хихикнула.  -  Может,  оно  и  утрясется!
Может, мы созданы друг для друга!
   Она споткнулась о перлинь на шкафуте,  и  рука  с  бутылкой  промахнула
высоко над головой. Лунный  свет  влился  в  стекло,  воспламенив  бренди,
засиявшее, как волшебный эликсир - зажатый  в  старушечьей  ладони  рубин.
Маниакальный смех Салли взмыл под небеса.
   - Щас же сюда! - хрипло гаркнула она на протосущество, упиваясь  дикими
резонансами собственной  жизни  -  подумать  только,  она  заодно  с  этим
богоидиотом - и не обращая внимания на окружающее,  на  оглушительный  вой
стихии и смерч, подтягивающий к себе крохотное суденышко. - Иди  же  сюда,
черт возьми! Мы с тобой одним миром мазаны! Мы птицы одного полета! Я буду
каждый вечер петь тебе колыбельную песенку! Ты будешь подавать мне ужин! Я
буду твоей чокнутой невестой, и мы устроим себе офигенный медовый месяц, а
там хоть трава не расти!



    Люциус Шепард.
    Ночь Белого Духа

   -----------------------------------------------------------------------
   Lucius Shepard. The Night of White Bhairab (1984). Пер. - А.Филонов.
   Авт.сб. "Ночь Белого Духа". М., "АСТ", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Всякий раз, уезжая по делам в Дели - а проделывал он это дважды в  год,
- мистер Чаттерджи оставлял  свой  дом  в  Катманду  на  попечение  Элиота
Блэкфорда,  причем  каждой  поездке  предшествовала  передача   ключей   и
инструкций в  отеле  "Аннапурна".  Зная,  что  мистер  Чаттерджи  обладает
утонченной натурой, Элиот - угловатый мужчина возрастом лет за тридцать, с
резкими чертами лица,  редеющими  русыми  волосами  и  пылающим  взором  -
подозревал, что именно  утонченность  и  диктовала  выбор  места  встречи.
"Аннапурна" - непальский эквивалент "Хилтона". Бар его сверкает пластиком,
бутылки шеренгами выстроились перед зеркалом, в помещении  царит  приятный
полумрак, салфетки  украшены  монограммами.  Мистер  Чаттерджи,  пухлый  и
преуспевающий, облаченный в строгий деловой костюм, наверняка считает  это
элегантным опровержением  знаменитой  киплинговской  строфы  ("Запад  есть
Запад" и т.д.) [О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест  они  не
сойдут... (пер. - Е.Полонская)]: он тут на  своем  месте,  зато  Элиот,  в
своем неряшливом облачении и сандалиях, - фигура явно неуместная; дескать,
противоположности не только сошлись, а еще и поменялись  местами.  И  лишь
собственная утонченность Элиота не позволяла ему  указать  обстоятельство,
недоступное пониманию мистера  Чаттерджи:  что  "Аннапурна"  являет  собой
извращенное воплощение Великой  Американской  Мечты.  Вместо  ковров  полы
покрыты дорожками, начинающимися  еще  за  дверями;  меню  так  и  пестрит
вопиющими опечатками ("Крокавая Мери", "Поп-корм"); а уж  о  музыкантах  и
говорить  нечего  -  эти  двое  индийцев  в  тюрбанах   и   смокингах,   с
электрогитарой и ударными, умудряются регги преобразить в  заунывную  рагу
[традиционная  форма  индуистской  музыки;  музыканты   импровизируют   на
определенную  тему,  выражающую  религиозные  чувства;  вариации  строятся
только  в  предписанных  традицией  рамках  типичных  последовательностей,
мелодических формул и ритмических узоров].
   - Мне еще доставят  один  важный  груз.  -  Мистер  Чаттерджи  подозвал
официанта и пододвинул к  Элиоту  его  рюмку.  -  Он  должен  прибыть  уже
давным-давно, но вы же знаете этих таможенников. - Он жеманно содрогнулся,
дабы выразить отвращение к бюрократии,  затем  выжидательно  покосился  на
собеседника, и Элиот его не подвел.
   - А что там? - поинтересовался он, ничуть не  сомневаясь,  что  прибыло
очередное пополнение коллекции мистера Чаттерджи: тот обожал обсуждать  ее
с  американцами,  видя  в  этом  доказательство  своего  знакомства  с  их
культурой.
   - Нечто восхитительное! - Мистер Чаттерджи  взял  у  официанта  бутылку
текилы  и  с  ласковым  видом  передал  ее  Элиоту.   -   Вы   слыхали   о
Карверсвилльском Ужасе?
   - Ага, еще бы. - Элиот опрокинул в себя еще  стопку.  -  Об  этом  была
целая книга.
   - В самом деле, - согласился мистер Чаттерджи.  -  Бестселлер.  Особняк
Кузино  некогда  был  самым  знаменитым  во  всей  Новой  Англии  домом  с
привидениями. Несколько месяцев назад его снесли, и мне удалось приобрести
камин, каковой... - он отхлебнул из своей рюмки, - и был средоточием силы.
Мне весьма повезло, что я сумел сделать это приобретение. -  Он  аккуратно
поставил рюмку точно на  влажный  кружок,  оставленный  ею  на  стойке,  и
ударился в ученые разглагольствования. - Эме Кузино была весьма  необычным
привидением, способным к множеству...
   Элиот сосредоточил внимание на текиле. Эти  лекции  неизменно  выводили
его из себя, равно как и елейный западный облик нынешнего визави,  хотя  и
по разным основаниям. Когда Элиот  прибыл  в  Катманду  в  качестве  члена
Корпуса Миротворцев, вид у мистера Чаттерджи был куда менее  напыщенный  -
просто-напросто тощий парнишка  в  "ливайсах",  выклянченных  у  какого-то
туриста. Он тогда был одним из подлипал - по большей части юных  тибетцев,
- частенько  захаживавших  в  дрянные  чайные  на  улице  Капризов,  чтобы
пялиться на американских хиппи, с хихиканьем балующихся гашишем, вожделеть
к их одеждам, их женщинам,  всей  их  культуре.  Тибетцев  хиппи  уважали:
как-никак те были выходцами из  легенд,  символами  оккультизма,  как  раз
вошедшего в моду, а тот факт, что  они  обожали  Джеймса  Бонда,  гоночные
автомобили и  Джими  Хендрикса,  только  льстил  самолюбию  хиппи.  Но  им
казалось смехотворным то, что Ранджиш Чаттерджи, еще  один  нацеленный  на
Запад индиец, обожает те же самые вещи, - так что к нему хиппи  относились
с высокомерной снисходительностью. Теперь же, тринадцать лет спустя,  роли
переменились - подлипалой стал уже Элиот.
   По  окончании  своей  службы  он  поселился  в  Катманду,   намереваясь
попрактиковаться в искусстве медитации, дабы достичь просветления. Но дело
как-то не  пошло  -  где-то  в  его  рассудке  укоренилась  помеха  (Элиот
представлял ее в виде темной каменной  глыбы,  в  которую  сплавились  его
мирские привязанности) - и жизнь его вошла в суетную колею. Десять месяцев
в году он проводил в тесной комнатенке близ храма Сваямбхунатх, медитируя,
истачивая свою глыбу, а в марте и сентябре  на  время  перебирался  в  дом
мистера Чаттерджи, чтобы там  вволю  натешиться  выпивкой,  распутством  и
наркотиками. Он  прекрасно  понимал,  что  мистер  Чаттерджи  считает  его
конченой   личностью,   и   должность   смотрителя   фактически   является
своеобразной  местью,   возможностью   работодателя   по-своему   выразить
снисхождение; но Элиота не волновал ни  навешенный  ярлык,  ни  отношение.
Быть конченой личностью в Непале - еще не самое  страшное  на  свете.  Это
чудесная страна, жить тут не накладно, Миннесота (родина Элиота) далеко за
морем. А понятие  неудавшейся  жизни  здесь  попросту  лишено  смысла:  ты
живешь, умираешь и возрождаешься  снова  и  снова  до  тех  пор,  пока  не
достигнешь  наивысшего  успеха,  заключающегося   в   уходе   в   небытие.
Потрясающее утешение для неудачников.
   - ...но в вашей стране, -  вел  свое  мистер  Чаттерджи,  -  зло  носит
страстный  характер.   Эротический!   Словно   духи   обретают   трепетную
индивидуальность, дабы посоперничать с поп-группами и кинозвездами.
   Элиот подыскивал какую-нибудь дельную реплику, но текила  в  нем  вдруг
взбрыкнула, и вместо ответа он рыгнул. Весь мистер Чаттерджи - и  зубы,  и
глаза, и  волосы,  и  золотые  кольца  -  засверкал  каким-то  невероятным
блеском,  став  нестойким,  будто  мыльный   пузырь:   этакая   жирненькая
индуистская иллюзия.
   - Едва не забыл! - хлопнул себя ладонью по лбу мистер  Чаттерджи.  -  В
доме проживает ваша соотечественница. Весьма фигуристая!  -  Он  изобразил
руками в воздухе некое подобие песочных часов. - Я просто без ума от  нее,
но не знаю, можно ли ей доверять. Пожалуйста,  проследите,  чтобы  она  не
водила никаких бродяг.
   - Лады, - отозвался Элиот. - Без проблем.
   - Пожалуй, теперь я  позволю  себе  предаться  азарту  игры.  -  Мистер
Чаттерджи встал и посмотрел в сторону вестибюля. - Вы присоединитесь?
   - Нет, пожалуй, я напьюсь допьяна. Значит, увидимся в октябре?
   - Вы уже пьяны, Элиот. - Мистер Чаттерджи похлопал его по плечу.  -  Вы
разве не заметили?


   Назавтра рано поутру, страдая от похмелья, с прилипшим к  небу  языком,
Элиот предпринял последний заход в попытке  узреть  Авалокитешвару  Будду.
Все уличные звуки - и тарахтение мотороллера, и птичьи  трели,  и  девичий
смех - словно повторяли мантру, а серые каменные стены его комнаты стали в
одно и то же время чрезвычайно  основательными  и  невероятно  хрупкими  -
этакая декорация, которую можно сорвать голыми  руками.  И  самого  Элиота
охватило ощущение той же  хрупкости,  словно  его  погрузили  в  жидкость,
сделавшую его светонепроницаемым и одновременно наполнившую его прозрачной
ясностью. Дыхание ветерка могло бы умчать его за окно,  пушинкой  пронести
над полями, и он проникал бы сквозь деревья и  горы,  сквозь  все  фантомы
материального мира... но тут на дне души всколыхнулась  паника,  исходящая
от темной глыбы. Она затлела, источая ядовитый чад, будто угольный брикет,
спрессованный из злобы,  похоти  и  страха.  По  прозрачному  естеству,  в
которое воплотился Элиот, побежали трещины, и, если бы он сию  же  секунду
не двинулся, не вырвался