я подальше и  поспешно
ретировалась в свою комнату. А часов в пять  появилась  пылающая  женщина,
парившая в паре футов над бетоном двора. Солнечные лучи освещали уже  лишь
верхнюю треть колодца, и  пламенный  силуэт  с  полыхающим  вокруг  головы
костром волос обрамляла кобальтовая синева  теней.  Ее  красота  буквально
ослепила Элиота, перебравшего обезболивающего; будь Эме галлюцинацией, для
него она навечно вошла бы в десятку первых красавиц света.  Но  даже  умом
понимая, что Эме отнюдь не мираж, Элиот чересчур ошалел от лекарств, чтобы
ощущать в ней угрозу. Хихикнув, он бросил в нее глиняным черепком. Тут  же
сжавшись в лучезарную точку, Эме исчезла, и лишь тогда  до  Элиота  дошло,
насколько безрассудно он  себя  повел.  Он  принял  еще  дозу  амфетамина,
прогоняя эйфорию, и  проделал  упражнения  на  растяжку,  чтобы  разогреть
одеревеневшие мышцы и избавиться от теснения в груди.
   Когда полумрак поглотил  вечерние  тени,  праздничные  толпы  вышли  на
улицы, и вдали зазвучали  барабаны  и  кимвалы.  Элиот  почувствовал  себя
совсем отрезанным от города, от праздника. В душе всколыхнулся страх. Даже
присутствие лха, почти  незаметного  в  тени  под  стеной,  не  могло  его
ободрить. В сумерках Эме Кузино спустилась во двор и воззрилась на Элиота,
остановившись футах в двадцати от него. На сей  раз  у  него  не  возникло
желания смеяться или швыряться камнями. С этого  расстояния  он  прекрасно
разглядел, что в ее глазах нет ни белков, ни радужных оболочек, ни зрачков
- лишь непроглядная тьма.  Они  то  казались  выпуклыми  головками  черных
болтов, ввинченных ей в глазницы, то вдруг отступали во тьму, в пещеру под
горой, где нечто дожидается неосторожных путников, дабы обучить их  адским
радостям. Элиот бочком двинулся в  сторону  двери,  но  Эме  развернулась,
поднялась по лестнице на  второй  этаж  и  пошла  по  коридору  к  комнате
Микаэлы.
   Для Элиота начался финальный отсчет времени.
   Прошел час. Элиот расхаживал в арке от двери до двора. Во  рту  у  него
совсем пересохло, суставы казались хрупкими, словно их  удерживали  вместе
лишь хилые проволочки  амфетамина  и  адреналина.  Полнейшее  безумие!  Он
только подверг себя и Микаэлу еще большей  опасности.  Наконец  на  втором
этаже хлопнула дверь.  Элиот  попятился  на  улицу,  наткнувшись  на  двух
неварских девушек, с хихиканьем отскочивших от  него.  Толпы  двигались  в
сторону площади Дурбар.
   - Элиот!
   Голос принадлежал Микаэле. Элиот ожидал услышать утробный хрип  демона,
и, когда Микаэла вошла под арку - ее белое кашне  на  фоне  темного  двора
будто источало бледное сияние, - он с удивлением обнаружил, что она ничуть
не переменилась. На лице ее  читалась  лишь  обычная  для  нее  апатия,  и
только.
   - Я раскаиваюсь, что ударила тебя,  -  промолвила  она,  направляясь  к
Элиоту. - Я знаю, что ты меня пальцем не  тронул.  Просто  я  расстроилась
из-за вчерашнего.
   Элиот продолжал пятиться.
   - В чем дело? - Она остановилась в дверном проеме.
   Быть  может,  виной  всему  было  его  разыгравшееся  воображение   или
лекарства, но Элиот  готов  был  присягнуть,  что  ее  глаза  куда  темнее
обычного. Он трусцой отбежал на дюжину ярдов и остановился, глядя на нее.
   - Элиот! - этот вопль был полон ярости и отчаяния.
   Элиот глазам своим не поверил, увидев, с какой  скоростью  метнулась  к
нему Микаэла. Сначала он несся во весь дух, виляя из  стороны  в  сторону,
чтобы не натыкаться на окружающих, с ходу проскакивая  мимо  встревоженных
темнолицых прохожих; но через пару кварталов он нашел  более  рациональный
ритм и начал предугадывать препятствия, заранее вырываясь из толпы и снова
смешиваясь с  нею.  Позади  послышались  гневные  вопли.  Оглянувшись,  он
увидел, что Микаэла настигает его по прямой, расшвыривая людей  направо  и
налево без малейших усилий.  Элиот  поднажал.  Толпа  стала  гуще,  и  ему
приходилось держаться у стен, где народу было поменьше, но даже  там  было
трудно поддерживать хороший темп. Перед его  лицом  размахивали  факелами,
молодежь  распевала,  взявшись  за  руки  и  образуя  барьеры,  еще  более
тормозившие продвижение Элиота. Он больше не видел Микаэлу, но  легко  мог
проследить ее продвижение по вскинутым кулакам и дергающимся головам. Суть
происходящего начала ускользать от него, утрачивая связность. Его окружали
всполохи факелов, разноголосый  гомон,  волны  ароматов  и  вони.  Сам  он
казался себе одинокой щепкой в  искристом  месиве,  текущем  по  каменному
желобу.
   На краю площади Дурбар он мельком заприметил темный силуэт,  высившийся
у массивных позолоченных дверей  храма  Дегутал,  более  крупный  и  более
антрацитово-черный, чем лха мистера Чаттерджи - силуэт одного  из  старых,
могущественных духов. Вид его ободрил Элиота и помог восстановить душевное
равновесие. Значит, план он понял правильно. Но  зато  тут  начался  самый
опасный этап - он потерял Микаэлу  из  виду  и  увяз  в  толпе.  Если  она
настигнет его сейчас,  бежать  Элиоту  будет  некуда.  Пытаясь  растолкать
окружающих и удержаться на ногах, он волей-неволей последовал за толпой  в
храмовый  комплекс.  Многоярусные  крыши  пагод  уходили  во  тьму,  будто
диковинные уступы на склонах  гор,  вершины  которых  затерялись  во  тьме
безлунной ночи; толпа текла по узким - едва десять футов шириной - мощеным
дорожкам плотным потоком, будто лава. Мерцание вездесущих факелов  бросало
на стены оранжевые отсветы, затевая  неистовую  пляску  теней,  высвечивая
сердитые лица на карнизах. Позолоченная статуя обезьяньего  бога  Ханумана
будто бы раскачивалась на своем пьедестале. От лязга кимвал и  аритмичного
рокота барабанов сердце Элиота то и дело  сбивалось  с  такта,  энергичное
улюлюканье флейт словно вычерчивало осциллограмму его дергающихся нервов.
   Проносясь мимо храма Ханумана Дхока, он заметил в какой-то сотне  футов
от себя маску Белого Духа, установленную в исполинской нише храмовой стены
и сияющую над головами толпы, будто  личина  злого  клоуна,  отражая  свет
ламп,  развешанных  среди  гирлянд  молитвенных  флажков.  Толпа   хлынула
быстрее, швыряя Элиота туда-сюда, но он все-таки ухитрился заприметить еще
двух лха в дверном проеме храма Ханумана. Оба  оплыли  книзу,  исчезая,  и
надежды Элиота вспыхнули с новой силой. Должно быть, лха засекли Микаэлу и
теперь, наверное, перешли в нападение! К тому моменту, когда толпа вынесла
его почти  к  самой  маске,  Элиот  пребывал  в  полной  уверенности,  что
избавился от опасности. Они наверняка уже покончили  с  изгнанием  демона.
Проблема лишь в том, как теперь ее отыскать. И тут Элиот осознал, что  это
самое слабое звено всего плана. С его стороны  было  полнейшим  идиотизмом
проглядеть подобное обстоятельство. Кто  знает,  что  случится,  если  она
рухнет посреди толпы? Неожиданно он оказался под трубой, торчащей  у  бога
изо рта; огни просвечивали сквозь  извергающийся  из  нее  поток  рисового
пива, и, когда тот оросил лицо Элиота (без рыбы), холод мгновенно  смыл  с
сознания тонкую поволоку химического дурмана, унося прочь  ощущение  силы.
Голова закружилась, в паху  запульсировала  боль.  Вдруг  показалось,  что
громадный лик  со  свирепо  оскаленными  клыками  и  очумелым,  напуганным
взглядом начал вздуваться и опадать,  раскачиваясь  взад-вперед,  и  Элиот
сделал глубокий вдох, чтобы немного прийти в себя. Сейчас надо найти место
у стены, где можно  приткнуться,  не  дав  напирающей  толпе  унести  себя
вперед, дождаться,  когда  откроется  просвет,  и  отправиться  на  поиски
Микаэлы. Элиот уже  было  собрался  именно  так  и  поступить,  когда  его
схватили сзади за локти две мощные ладони.
   Не имея возможности повернуться, он  искоса  оглянулся,  изо  всех  сил
вытянув шею. Микаэла злорадно ухмыльнулась ему: попался, мол, голубчик! На
месте глаз у нее  зияли  беспросветно  черные  овалы.  Одними  губами  она
произнесла его имя - голос потонул  среди  музыки  и  криков  -  и  начала
толкать Элиота перед собой, прокладывая дорогу в толпе  его  телом,  будто
тараном. Посторонним казалось, что он  просто  заступает  дорогу  девушке,
хотя его ноги болтались над землей. Рассерженные невары кричали на Элиота,
расшвыривающего их в стороны, он тоже вопил, но  никто  ничего  так  и  не
заметил. Через считанные секунды они  прорвались  в  переулок,  пробираясь
среди скоплений пьяных гуляк. Элиот взывал к ним  о  помощи,  но  те  лишь
смеялись, а один даже передразнил его вихляющийся, развинченный бег.
   Войдя в дверь, Микаэла понесла Элиота по коридору с  земляным  полом  и
ажурными стенами; оранжевый  свет  ламп,  пробивающийся  сквозь  орнамент,
отбрасывал на землю затейливые узоры. Коридор вывел их  в  тесный  дворик;
деревянные стены и двери, потемневшие от  времени,  украшала  замысловатая
мозаика из слоновой кости. Остановившись, Микаэла швырнула Элиота к стене.
Удар оглушил его, но Элиот все равно  узнал  двор  одного  из  буддистских
храмов, обрамляющих площадь. Кроме статуи  золотой  коровы  в  натуральную
величину, во дворе ничего не было.
   - Элиот. - Микаэла произнесла имя, словно проклятие.
   Он разинул рот, чтобы закричать, но Микаэла заключила  его  в  объятия,
одной рукой еще крепче сжав его правый локоть, а другой стиснула  его  шею
ниже затылка, загнав вопль обратно.
   - Не бойся. Я  только  хочу  тебя  поцеловать,  -  проворковала  она  и
навалилась на Элиота грудью, с издевательской страстностью втираясь в него
бедрами, дюйм за дюймом притягивая его голову к себе. Губы ее разомкнулись
и - "О  Господи  Боже  мой!"  -  Элиот  рванулся,  ощутив  прилив  сил  от
увиденного ужаса. Во рту у нее было черным-черно,  как  и  в  глазах.  Она
хочет, чтобы он поцеловал эту темень, отведал пагубы, которую она целовала
в пещере под Эйгером. Элиот пинался и отбивался свободной  рукой,  но  она
стояла неколебимо, сжимая руки, как стальные клещи. Его  локоть  хрустнул,
руку прошила ослепительная молния боли, еще что-то хрустнуло в  шее  -  но
все это было сущими пустяками по сравнению с тем, что Элиот испытал, когда
ее язык - раскаленная черная кочерга - протолкнулся между его  губ.  Грудь
Элиота разрывалась от необходимости закричать,  весь  мир  застлала  тьма.
Решив, что это смерть, он с брюзгливым негодованием подумал, что - вопреки
всем россказням - со смертью боль не стихает, что смерть лишь придает всем
остальным болям пикантность. Затем ощутил, что палящий жар во рту пошел на
убыль,   и   констатировал,   что,   наверное,   смерть   просто   чуточку
припозднилась.
   Лишь через пару секунд он осознал, что лежит на земле, еще  через  пару
заметил распростертую рядом Микаэлу и  -  из-за  плавающих  перед  глазами
кругов - еще позже разглядел шесть  пульсирующих  теней,  обступивших  Эме
Кузино. Они грозно высились  над  ней,  чернота  их  мерцала,  как  густая
шерсть, а воздух вокруг них трепетал от неслышного гула. В  своей  длинной
белой  сорочке,  с  резными  чертами   лица,   хранящими   невозмутимость,
утонченная,  изящная   и   женственная,   Эме   являла   собой   полнейшую
противоположность угрожающим ей грубым, нескладным великанам,  воплощающим
мужское начало. Глаза ее казались зеркалами, отражающими их черноту. Через
миг поднялся ветерок, вихрем закружив Эме. Пульсация лха усилилась, обрела
единый ритм и балетную грацию, и ветер стих.  Озадаченная  Эме  проскочила
между двумя гигантами и заняла  оборонительную  позицию  рядом  с  золотой
коровой, опустив голову и устремив на лха взгляд  исподлобья.  Те  оплыли,
прокатились вперед и вскочили, приперев Эме к статуе.  Но  взгляд  ее  уже
начал разрушительную работу. От стен  стали  отщепляться  куски  дерева  и
слоновой кости, устремляясь в сторону лха, и один из  них  поблек;  вокруг
его тела начала собираться дымка, состоящая из черных частичек, а затем он
рассеялся  черным  туманом,  испустив  душераздирающий  визг,  напомнивший
Элиоту рев двигателя реактивного самолета, пронесшегося прямо над крышами.
   Во дворе осталось лишь пятеро лха. Эме усмехнулась и обратила взгляд  к
следующему из них. Но не успел взгляд подействовать,  как  лха  подступили
ближе, заслонив ее от Элиота, а  когда  отпрянули,  пострадавшей  стороной
оказалась уже она. Из ее  глаз  струилась  чернота,  сетью  растекаясь  по
щекам, словно лицо Эме покрылось  трещинами.  Ее  ночную  сорочку  охватил
огонь, волосы  взметнулись  кверху.  Языки  пламени  заплясали  у  нее  на
кончиках пальцев,  распространяясь  на  руки,  грудь,  и  Эме  обрела  вид
пылающей женщины.
   Едва превращение завершилось, Эме попыталась  сжаться,  сократиться  до
исчезающей точки; но лха совершенно синхронно протянули руки  и  коснулись
ее. Раздался визг раздираемого металла, быстро перешедший в тонкий гул, и,
к изумлению Элиота, лха всосало в Эме. Все совершилось  в  мгновение  ока.
Лха обратились в мглу, в ничто, а по  пламени  пылающей  женщины  побежали
черные прожилки; чернота слилась  воедино,  образовав  пять  схематических
фигурок, напоминающих иероглифический узор на ее  ночной  сорочке.  Эме  с
шипением, будто на огонь плеснули воды, разрослась до нормальных размеров,
и лха вытекли вовне, охватив ее плотным  кольцом.  Мгновение  Она  хранила
неподвижность, показавшись рядом с ними  совсем  крохотной  -  беспомощная
школьница в окружении великовозрастных  хулиганов.  Затем  набросилась  на
ближайшего лха. Хотя лицо ее лишилось черт,  способных  выражать  чувства,
Элиоту показалось, что  он  прочел  отчаяние  в  ее  жесте,  в  пляске  ее
пламенных волос. В  ответ  лха  простерли  свои  громадные  меховые  лапы,
растекшиеся над Эме, как нефть, и охватившие ее со всех сторон.
   Истребление пламенеющей женщины Эме Кузино заняло считанные секунды, но
для Элиота оно длилось вечность, словно замкнутое в  коконе  замороженного
времени - времени, за  которое  он  достиг  умозрительной  отстраненности.
Наблюдая, как лха похищают ее пламя, чтобы схоронить его  в  своих  телах,
Элиот гадал, не извлекают ли  они  несовместимые  элементы  души  Эме,  не
состоит ли  она  из  психологически  обособленных  фрагментов  -  девочка,
заблудившаяся   в   пещере;   вернувшаяся   оттуда   девушка;    обманутая
возлюбленная. Воплощает ли она в себе переходные ступени от  невинности  к
греху или олицетворяет беспредельную скверну, рафинированное зло? Все  еще
ломая над этим голову, Элиот - отчасти от боли, отчасти от  металлического
визга Эме, проигрывающей битву, - потерял сознание, а когда  вновь  открыл
глаза, двор уже опустел. С  площади  Дурбар  доносилась  музыка  и  крики,
золотая корова благодушно глазела в пространство.
   Хоть Элиот и опасался, что любое движение может еще дальше сломать все,
что в нем уже сломано, но все-таки продвинул левую руку по земле и положил
ее Микаэле на грудь. Та вздымалась и опадала в мерном ритме, и  на  Элиота
снизошло ощущение счастья. Так он и лежал, упиваясь биением ее  жизни  под
собственной ладонью. Потом  заметил  над  собой  какую-то  тень  и  напряг
зрение. Один из  тех  лха...  Нет!  Лха  мистера  Чаттерджи.  Непроницаемо
черный, с язычком пламени, теплящимся в ладони.  По  сравнению  со  своими
старшими собратьями он казался тощим, нескладным  щенком.  В  душе  Элиота
всколыхнулась симпатия к нему.
   - Привет, Бонго, - пролепетал он. - Мы выиграли.
   И тут же макушке  стало  щекотно,  заныла  жалобная  нота,  и  возникло
ощущение не признательности,  как  следовало  бы  ожидать,  а  сильнейшего
любопытства. Щекотка прекратилась, и в голове у Элиота вдруг  прояснилось.
Странно. Он впал в беспамятство еще раз,  в  мыслях  воцарилась  полнейшая
сумятица, сознание помрачилось, но он оставался безмятежным  и  ничуть  не
боялся. На площади раздался дружный  рев  толпы  -  какой-то  счастливчик,
самый везучий в долине Катманду, поймал рыбу. Но когда свинцовые веки  уже
опускались, Элиот еще раз напоследок увидел лха, склонившегося  над  ними,
ощутил теплое биение сердца Микаэлы и подумал, что толпа  приветствует  не
того, настоящий счастливчик здесь другой.


   Три недели спустя после ночи Белого Духа Ранджиш Чаттерджи  отрекся  от
всего мирского  (заодно  преподнеся  Элиоту  подарок  в  виде  бесплатного
годового проживания в его доме) и перебрался в Сваям - бхунатх, где  -  по
словам Сэма Чипли, навестившего Элиота в  больнице  -  намеревался  узреть
Авалокитешвару  Будду.   Именно   тогда   Элиот   постиг   природу   своей
новоприобретенной ясности - точь-в-точь как в  истории  с  аденомами,  лха
примерил на себя его привычку к медитации, не нашел в ней проку и  швырнул
в подвернувшееся под руку вместилище - Ранджиша Чаттерджи.
   Восхитительная ирония этой ситуации привела Элиота в такой восторг, что
он, не удержавшись, рассказал обо всем Микаэле, навестившей его в  тот  же
день; сама она лха не помнила, и разговоры о нем всякий раз выбивали ее из
колеи. За прошедшие недели ее апатия практически сошла на нет, и  Микаэла,
вновь обретя способность любить, сосредоточила ее исключительно на Элиоте.
   - Наверно, просто нужно было, чтобы кто-нибудь доказал, что  ради  меня
стоит рискнуть жизнью. Я теперь по гроб жизни не смогу тебе  отплатить.  -
Она поцеловала его. - Жду не дождусь, когда тебя выпишут.
   Она приносила ему книги, сладости и фрукты и  ежедневно  сидела  у  его
постели до тех пор, пока медсестры не прогоняли ее домой. И все же  Элиота
беспокоила подобная преданность.  Сам  он  еще  не  разобрался,  любит  ли
Микаэлу. Обретенная ясность сделала сознание чересчур подвижным, а совесть
- гибкой, из чего не может не воспоследовать осторожный подход к  принятию
на себя любых обязательств. По крайней мере к  этому  свелась  для  Элиота
суть ясности. Ему не хотелось принимать никаких решений сгоряча.
   Когда он в конце концов выписался и  вернулся  домой,  они  с  Микаэлой
занялись любовью под сияющим  звездным  великолепием  стеклянного  потолка
мистера  Чаттерджи.  Из-за  испанского  воротника  Элиота   и   гипса   им
приходилось  проявлять  предельную  осторожность,  но,  несмотря  на  это,
несмотря на противоречивость испытываемых Элиотом чувств, на сей  раз  они
занимались именно любовью. После, откинувшись на подушки и обнимая Микаэлу
здоровой рукой,  он  вплотную  подошел  к  тому,  чтобы  принять  на  себя
обязательства. Любит  он  ее  или  нет,  при  сложившихся  обстоятельствах
усиление эмоций ничем не поможет. Наверное,  стоит  попытаться  сойтись  с
Микаэлой окончательно. Если дело не пойдет - что ж, тогда он не собирается
отвечать за ее психическое здоровье. Она должна будет научиться  жить  без
него.
   - Ты счастлива? - спросил Элиот, лаская ее плечо.
   Кивнув, Микаэла прижалась к  нему  потеснее  и  прошептала  что-то,  но
подушка заглушила ее слова. Элиот не сомневался, что ослышался, но  одного
лишь предположения, что Микаэла могла  произнести  что-то  подобное,  было
достаточно, чтобы у него по спине пробежала леденящая волна холода.
   - Что ты сказала?
   Обернувшись  к  нему,  Микаэла  приподнялась  на  локте,  обрисовавшись
силуэтом на фоне звезд.  Черты  ее  лица  скрывала  тень,  но,  когда  она
заговорила, Элиот вдруг осознал, что лха мистера Чаттерджи в  ночь  Белого
Духа остался верен своей чудаковатой  традиции  меновой  торговли;  а  еще
Элиот понял, что, если Микаэла чуточку запрокинет голову, подставив  глаза
свету, можно будет снова ломать голову над устройством души Эме Кузино.
   - Я повенчалась со Счастьем, - провозгласила она.





   Люциус Шепард
   Aztechs



     Shepard AZTECHS.rtf
     Page 42 of 42
     Lucius Shepard AZTECHS
     © 2001 by Lucius Shepard and SCIFI.COM
     © 2001, Гужов Е., перевод
     Eugen_Guzhov@yahoo.com
     -------------------------------------------------------------------


      Папа вечно говорит, что в мире слишком много  людей, но  что он знает,
старый  дурак! Сидит весь день дома один со своим мескалем и  своей травкой.
Кемарит, дремлет, видит сны. Ни с