Для Видги во всем мире существовало только лицо отца.  Бескровное,  с
закрытыми глазами. Покрытое щетиной, как ржавчиной, облепившей  железное
острие...
   Видга сел на палубу и провел ладонью по его щеке. Осторожно, чтобы не
потревожить. Только четыре дня назад он, смеясь, садился в седло - ехать
к Рунольву. Четыре дня назад!
   - Подбери нюни, недоносок! - долетело через борт. Видга вскинул глаза
- и рука сама собой метнулась к ножу! Ибо на пестром корабле только  что
подняли на ноги Рунольва. И отвязывали от мачты, чтобы вести на берег.
   - Теперь-то меня может убить даже такой никчемный, как ты, - подметив
движение Видги, сказал Рунольв.  -  Однако  тот  бой  мог  бы  кончиться
по-другому!
   У Видги побелели скулы, но он ответил тихо:
   - Тогда у него остался бы сын.
   Рунольв издевательски засмеялся... Его толкнули в спину, и он  шагнул
по палубе к сходням. Но все-таки  обернулся,  чтобы  насмешливо  бросить
через плечо:
   - Ты не его сын, и потому-то он не спешит ввести тебя в род.
   Рунольв спускался по сходням  с  высоко  поднятой  головой,  навсегда
покидая свой корабль.
   Он совсем не выглядел измученным или ослабевшим. Он не  был  ранен  в
бою.
   Да и на обратном пути ни холодом, ни  голодом  его  не  морили.  Люди
Эрлинга с радостью учинили бы над ним еще что-нибудь  похуже  того,  что
сам он сделал с Халльгримом Виглафссоном. Но Эрлинг расправу запретил. И
Рунольв понимал, почему.
   Он знал, что жизни ему не оставят. И  полагал,  что  прощание  с  ней
окажется долгим и трудным... Он  с  усмешкой  оглядел  Сэхейм,  когда-то
принадлежавший ему. Весь - вместе с хозяйкой! Потом мельком  -  стоявших
во дворе людей. Когда  будут  раскраивать  спину,  он  не  позабавит  их
криком. Он, Рунольв хевдинг сын Рауда, по прозвищу Скальд! А над головой
горело синее небо, и , где-нибудь там - скоро он узнает, где  именно,  -
поднимется перед ним Вальгринд, кованая  входная  решетка  обители  Отца
Богов!
   Халльгрима вынесли с корабля на кожаном  плаще...  Один  из  углов  -
крепко, не выскользнет! - держал Видга.  Халльгрим  не  застонал,  когда
поднимали плащ.
   Воины осторожно сошли  наземь  и  медленно  пересекли  двор,  и  люди
подходили посмотреть на вождя. Халльгрима внесли в дом и уложили на  его
спальное место, на широкую лавку у очага... Они сделали  для  него  все,
что могли. Теперь он боролся сам.
   Видга сел возле отца, взял холодную, изуродованную путами руку.  Стал
гладить ее, отогревать дыханием... Во дворе прокричал рог, созывая людей
на домашний сход - хустинг. Видга не повернул головы.
   Зеленоокая Гуннхильд ни на шаг не отходила от мужа. Эрлинг гладил  ее
растрепавшиеся волосы, целовал заплаканные глаза.
   - Сколько наших погибло? - спросил его Хельги.
   - Восемь... Семеро в битве, и еще один умер от ран.
   - Кто?
   Эрлинг назвал.
   - А у Рунольва? Эрлинг ответил коротко:
   - Мы привезли троих.
   - Так! - сказал Хельги. - Давненько в  Терехове  не  видели  красного
щита на мачте, брат!
   Звениславка уже водила его на пестрый корабль.  И  он  ходил  по  его
палубе, трогая зрячими пальцами следы боя.  Ему  рассказали,  каким  был
этот бой.
   А потом хрипло проревел рог, и люди стали собираться в круг. Воины  -
и женщины позади них. Так присоветовала сыновьям  еще  Фрейдис:  ведь  и
женщина может дать мудрый совет. И даже раб; потому-то рабам  в  Сэхейме
многое позволялось...
   А посередине круга стоял Рунольв Раудссон.
   - Я был тебе соседом, - сказал ему Эрлинг. - А в этом доме  ты  сидел
за столом! Ты заслуживаешь, чтобы зарыть твои  кости  на  краю  прилива,
Рунольв. Там, где встречаются зеленый дерн и морская волна.  Потому  что
ты поднял руку на гостей.
   Рунольв повернулся к нему и плюнул на землю.
   - Складно ты болтаешь. Приемыш, пока у меня связаны руки!
   Круг сидевших загудел, как потревоженный рой. Но в это время рядом  с
Эрлингом во весь рост выпрямился Хельги:
   - Не тебе, Рунольв,  говорить  о  связанных  руках!  Тут  люди  разом
притихли.
   Что-то еще скажет средний Виглафссон?
   А Хельги поднял слепое лицо к солнцу и обратился, казалось,  прямо  к
нему:
   - Пусть Рунольву завяжут глаза и дадут нам обоим по топору!
   Звениславка ахнула подле него,  но  никто  не  услышал.  Воины  разом
соскочили с мест, крича и плашмя колотя мечами в щиты! И называлось  это
- шум оружия, вапнатак! Чем бы ни кончился затеянный поединок, память  о
нем должна была остаться надолго... Память всегда живет дольше людей.
   Рунольв без усилия перекрыл шум:
   - А что будет, если я его убью?
   - Сначала убей! - крикнул кто-то. - Тогда и поговорим!
   А старый Можжевельник добавил негромко:
   - Ты не победишь...
   Сигурду Олавссону бросили толстую тряпку, и  он  принялся  завязывать
Рунольву глаза. Тот усмехнулся:
   - Я не думал, что ты станешь возиться,  брат  Гудреда.  Я  думал,  ты
просто меня ослепишь...
   - И ослеплю, если велят, -  ответил  Сигурд  угрюмо.  -  А  вздумаешь
подсматривать, так и без приказа. И ты это запомни!
   Мальчишки помладше  со  всех  ног  понеслись  за  ограду  -  нарезать
ореховых прутьев... Такими прутьями ограждали  когда-то  поля  сражений:
выползешь за черту - получишь  пощаду.  Здесь  пощады  не  будет:  и  не
попросят ее, и не дадут! Но пусть видят боги,  что  все  совершается  по
чести...
   Хельги принесли его секиру. Сын Ворона ощупал острое лезвие и остался
доволен.
   - Поставьте-ка меня к Рунольву лицом...
   - Хельги! - окликнул его кто-то. - Рунольв в броне, а  ты  в  простой
куртке... Возьми мою!
   - Нет, - отказался Хельги. И добавил:
   - Не будет ему проку от этой брони!
   И эти слова запомнились...
   Их поставили друг против друга. Обоим надели на шею бубенчики из тех,
что навешивают на хвостовое  перо  охотничьим  птицам.  И  расступились,
оставляя противник ков наедине.
   - Сходитесь! - сказал Можжевельник.
   Хельги и Рунольв медленно двинулись вперед... Над  головами  сидевших
разлилась тишина. Лишь у берега дрались  голодные  чайки,  поссорившиеся
из-за рыбешки.
   Ни один не уступал другому ни ростом, ни шириной плеч.  Разве  только
то, что Хельги годился Рунольву в младшие сыновья...
   Рунольв ударил первым. Услышал ли он приближение Хельги,  или  просто
прикинул нужное число шагов - этого  никто  никогда  не  узнал.  Рунольв
резко взмахнул обеими руками и со свистом обрушил топор перед собой.
   Удар был страшен. Окажись Хельги на полшага ближе к врагу  -  и  умер
бы, не успев упасть. Но он все-таки отпрянул назад. Острое  лезвие  лишь
скользнуло по его груди, с треском располосовав толстую куртку...
   Стон пронесся по двору: по кожаным лохмотьям щедро полилась кровь.
   - Рунольв! - разом крикнули двое пленных. Этот  хевдинг  стоил  того,
чтобы за ним идти. Навеки - до огня и костра!
   Рунольв водил вокруг себя секирой, зажатой в вытянутой руке. Губы его
шевелились, но что он говорил и кому, никто не слыхал. Рунольв знал, что
ранил противника. Но проклятая  тряпка  не  давала  увидеть,  велика  ли
удача.
   - Рунольв! - крикнул Хельги, и смотревшие вздрогнули. Хельги  прыгнул
вперед, занося топор... Но крик был ошибкой: Рунольв встретил его  новым
ударом, пришедшимся в голову.
   Небо рухнуло  наземь,  и  мировой  ясень  Иггдрасиль,  выкорчеванный,
потряс в воздухе тремя своими корнями... Хельги зашатался,  проваливаясь
во мрак. Но руки, сжимавшие топор, еще жили.  И  они  нанесли  удар,  от
которого невозможно было спастись.
   Рунольв закричал. Страшным криком живой плоти,  в  которую  ворвалась
смерть. И упал. Он упал в воду с борта своего корабля, смеясь и потрясая
копьем. Вода была черной, как деготь,  и  почему-то  горячей,  и  в  ней
разгоралось далекое зарево. Наверное, это шел навстречу пестрый  корабль
под парусом, похожим на багрово пылающий факел, и правило  колебалось  в
темной воде, ожидая знакомой руки...
   А может быть, это спешил  за  ним  из  Вальхаллы  корабль  мертвецов,
никогда не пристающий к берегам...

***

   И вот занялось утро, назначенное увидеть Терехов горящим.
   И застало перед воротами Сэхейма каких-то странных  людей,  выехавших
из леса...
   Было их около дюжины; все вооруженные и верхами, а под  тем  из  них,
кто более прочих походил на вождя, перебирал ногами крупный серый конь -
прежний любимец Рунольва. И на плече у главаря висел белый щит...
   - Вот как, - усмехнулся Эрлинг, когда караулившие У  ворот  прибежали
за ним в дом. - Опять из Терехова, и опять с миром...  А  сказали  хоть,
чего хотят?
   Приезжие хотели видеть Эрлинга Виглафссона, и он велел впустить их во
двор. Ворота раскрылись - и сын Ворона не сдержал удивления.
   - А ведь я тебя знаю, - сказал он предводителю. - Ты Дретт Валландец,
скотник Рунольва. Откуда ты здесь и кто тебя прислал? И почем вы  все  с
оружием?
   Впрочем, было ясно - там,  в  Рунольвовом  дворе,  что-то  произошло.
Дретт отозвался с достоинством, какое не всякий раб  осмелился  бы  себе
позволить, а раб из Терехова и подавно:
   - Рунольв Раудссон и вправду называл нас  трэлями,  но  только  этому
больше не бывать. Вы тут навряд ли слыхали про  то,  что  мы  вчера  еще
перевешали всех, кого он оставил стеречь двор. А сюда  к  тебе  приехали
потому, что ты теперь, уж верно, готовишь корабль - жечь Терехов!
   Вокруг быстро собирались люди, и приезжие ерзали в  седлах,  чувствуя
себя неуютно.
   - Смелое и большое дело вы совершили, - сказал Эрлинг. - Однако стоит
ли хвалить изменивших хозяину, который всех кормил!
   Эти слова заставили Дретта Валландца слезть  с  лошади  и  подойди  к
Эрлингу вплотную. Было видно, как непривычно он чувствовал себя в  шлеме
и с мечом, болтавшимся у бедра, - этим рукам больше подходила лопата...
   - Тебя, Виглафссон, называют Приемышем,  -  проговорил  он  негромко,
глядя на Эрлинга одним глазом - второй у него был давным-давно выбит.  -
И думается мне, добрые норны стояли подле тебя, потому что тебя подобрал
твой старик, а не Рунольв... Иначе ты бы теперь пас свиней и ел  с  ними
из одного корыта, чтобы не протянуть ноги. А потом у твоей жены  родился
бы сын и ты бы сразу принялся гадать, на кого он будет больше похож - на
тебя или на Рунольва! Если только твоего сына вовсе не вынесли бы в лес,
чтобы не разводить лишние рты!
   Друзья одобрительно зашумели у него за спиной. Да что говорить! И без
них весь фиорд знал о том,  как  Рунольв  однажды  зарубил  раба  только
потому, что тот стоял удобно для удара.
   Тут из дома выглянул Этельстан. Прежние товарищи мигом разглядели его
с седел. Такого необычного и незнакомого в крашеной одежде хирдманна,  в
красивых новых сапогах! Захочет ли подойти? Этельстан живо протолкался к
ним и крепко обнял Валландца: как бы ни повернулось дело, у Дретта здесь
был по крайней мере один испытанный друг. Эрлинг смотрел на  них  молча.
Думал, как поступить...
   - А тебе, - вновь обратился к нему Дретт, - мы  вот  о  чем  порешили
сказать. Бери Терехов без боя и живи в нем, потому что твой двор сгорел.
А нас всех назовешь своими людьми. Но только мы теперь будем  свободными
бондами и поселимся кто где захочет, и наши дети унаследуют  все  добро,
какое мы наживем.
   Вот так; и если это тебе не по сердцу, мы будем сражаться,  и  живыми
ты нас навряд ли возьмешь!
   Это были отчаянные речи, и воины вокруг загомонила - одни недоуменно,
другие с пробуждающимся гневом. Выслушивать подобное, и от кого  же!  От
скотника!, Однако Эрлинг все еще молчал, и Этельстан, стоявший с Дреттом
плечо к плечу, негромко заметил:
   - Тот не стоит свободы, кого можно сделать  рабом  -  И  такие  слова
никого не  удивили,  ведь  у  себя  дома,  в  стране  англов,  Этельстан
принадлежал к знатному роду, Но неожиданно за Дретта заступился и старый
Олав.
   - Эрлинг, - сказал мореход. - На твоем месте я поднес бы им  пива.  И
сам выпил бы с ними из рога, хотя бы от них и попахивало хлевом.  Потому
что взять свободу не меньше чести,  чем  унаследовать.  Наследие  дается
легко!
   Эрлинг покосился на него - но потом все-таки взял Дретта за плечо.
   - Храбро ты разговариваешь, Валландец, и еще храбрей поступаешь... Но
не знаешь ты того, что самому смелому  нет  нужды  пугать  других.  Твое
счастье, что ты мне все это наговорил, а не братьям. Вот они-то сочли бы
за трусость не сжечь после этого Терехов. Да и тебя вместе с двором!  Ну
а меня самого называют Эрлингом Бондом...
   Угрюмый Дретт впервые улыбнулся при этих  словах,  напряженные  плечи
опустились.  Он  хитро  прищурил  на  Эрлинга   единственный   глаз,   и
морщинистое лицо помолодело сразу на десять зим.
   - Вот потому-то мы и хотели видеть  тебя,  Эрлинг  Виглафссон,  а  не
их...
   Халльгрим хевдинг был совсем плох...
   - Зря ты отпустил  Бедвара  и  того,  второго,  -  попрекнул  Эрлинга
Хельги. - Если мы теперь принесем в жертву  раба,  не  оскорбит  ли  это
богов?
   Олав кормщик посмотрел на  Хельги  поверх  головы  больного  и  сразу
уронил взгляд. Нехорошая мысль посетила его... Умрет Халльгрим, и слепой
брат не сможет занять его места.  Эрлинг  хевдинг  -  и  Видга,  ревниво
косящийся на двоюродных братьев! Вот так и появляются  в  море  бродячие
корабли и вожди на них, никогда не выходящие на берег...
   Видга сказал, не поднимая головы:
   - Принеси в жертву меня.
   У Хельги почти все лицо было скрыто повязкой - никто  не  видел,  что
оно выражало. Хельги ответил, помолчав:
   - Ты, верно, слыхал про Ауна конунга и  про  то,  как  он  одного  за
другим жертвовал сыновей, чтобы прожить еще несколько зим... Ты  хочешь,
чтобы твоего отца назвали подобным ему?
   Видга промолчал. Одеяло  на  груди  отца  медленно  приподнималось  и
опускалось. Это движение завораживало,  притягивало  взгляд,  заставляло
гадать - сбудется или не сбудется следующий вздох...
   За этого вождя любой из его людей сам продел  бы  голову  в  петлю  и
смеясь подставил бы сердце копью... Но тут-то заморыш Скегги  подобрался
к своей Ас-стейнн-ки и тихонечко потянул ее за руку:
   - А как лечат у вас в Гардарики?
   Он прошептал это слишком громко. Все обернулись.
   - Ты что сказал? - спросил Хельги грозно. У Скегги от  ужаса  отнялся
язык. И пришлось Звениславке отвечать за него:
   - Он спросил, как лечат у нас на Руси... Хельги встрепенулся:
   - Как?
   Теперь уже не у  Скегги  -  у  самой  Звениславки  съежился  в  груди
холодный комок! Но послушная память сразу закружила перед нею  водоворот
лиц  -  быстрее,  быстрее...  -  и  выплыло  любимое.   Лицо   страшное,
разрубленное  хазарской  саблей  через   лоб   и   скулу...   и   глаза,
остекленевшие от муки. И высокая седая старуха, которую никто не  помнил
молодой и которую назвали Помощницей Смерти еще когда Звениславкин отец,
рыжеусый  Малк  Военежич,  босоногим  мальчишкой  свистел   в   глиняные
свистульки...  Помощница  Смерти  поглядывала  на  солнце,   и   темные,
бездонные глаза не  моргали.  И  крест-накрест  плыл  над  распластанным
парнем ярко сверкавший топор...
   Звениславка собралась с духом и пролепетала:
   - У нас велят сотворить крест топором...
   - Ну так и сотвори, - сказал Хельги нетерпеливо. Однако Олав  кормщик
запустил в бороду пальцы:
   - Расскажи сперва, для чего крест!
   Его, Олава, отец, по имени Сйгват Ветер,  когда-то  попал  в  плен  в
стране франков, молившихся распятому богу. По счастью, Сйгват  сумел  от
них убежать, но крест остался при нем - багровой отметиной на лбу...
   Пришлось объяснить:
   - Это знак Даждьбога... все  ведь  от  солнца...  к  кому  же  еще  о
здоровье, если не к нему.
   О Даждьбоге Можжевельник  слыхал  не  больше,  чем  Звениславка  -  о
Христе.
   Он спросил по-прежнему недоверчиво:
   - А услышит тебя твой... как ты его назвала? Гардарики неблизко.
   Звениславка ответила радостно:
   - Одно солнце на свете!
   Хельги толкнул в спину племянника:
   - Принеси-ка мой топор.
   Видга, вздрогнув, сорвался с места... Хельги обнажил секиру, нашел на
лезвии, зазубрину.
   - Крепкие ребра были у Рунольва Скальда... Твори свое колдовство. Это
даст тебе удачу.
   Гладкая сталь блестела на солнце, лившемся в распахнутый дымогон...
   Звениславка взяла тяжеленный топор и едва удержала  его  в  руках.  И
снова накатил ледяной страх: какая из нее  ведунья?  Как  молиться,  что
говорить? Как помочь?
   Весь дом смотрел на нее, отказываться было поздно.
   Звениславка зажмурилась, запрокинула голову, чувствуя, как  взошли  к
глазам слезы ужаса и надежды... Медленно плыло  в  синей  вышине  доброе
бородатое солнце с лицом в точности как у деда Военега. И страх внезапно
пропал: да кого боишься-то, глупенькая?  Звениславка  протянула  к  нему
руки с лежавшим  на  ладонях  топором.  Солнышко  красное,  Даждьбог  ты
Сварожич, дарующий тепло и  свет!  Высоко  ходишь,  ясный,  в  небе,  от
земли-матушки по счету четвертом. Да  ласкаешь  себе  приветно  грады  и
веси, долы и горы! И всем светишь одинаково: руси и урманам, и  свеям  с
данами, и варягам, и ромеям, и немцам,  и  темнолицым  булгарам,  и  тем
дальним, прочей род-племя и заезжие гости  слыхом  не  слыхали.  Возьми,
дедушко, свою золотую секиру...
   Тут светлый блеск коснулся ее сомкнутых век. За  то  время,  что  она
молча беседовала с Даждьбогом, солнечные лучи продолжали  обходить  свой
круг. Они ярко ложились теперь и на Халльгрима, и на топор.
   Неподвижно стоявшую Ас-стейнн-ки не беспокоили ни звуком: не помешать
бы ненароком чудесам гардского Бога! Кто знает, может, хоть это  отгонит
смерть от вождя...
   Секира переливалась в  руках  у  Звени  славки,  как  чистое  золото.
Даждьбог сиял прямо в лицо - солнечный дед улыбался.
   Солнышко трижды светлое! Ужель  труд  тебе  выдворить  из  тела  злую
истому-недуг, заменить добрым здоровьем? Родная внучка просит...
   Тут она наклонилась и приложила тяжелый топор ко  лбу  Халльгрима,  к
его животу, к одному плечу и другому. Знак Солнца,  золотой  знак!  Руки
дрожали и готовы были отняться. Старый Олав бережно принял у нее топор.
   Халльгрим перекатил голову на сторону, брови сдвинулись и  угрожающе,
и жалко... Олав поправил на нем одеяло и стал смотреть на него, подперев
бороду кулаком. Не выйдет ли так,  что  хевдинг  очнется  и  запамятует,
каким Богам молился тридцать четыре зимы?
   ...Звениславка не помнила, как выбралась из дому. Ноги сами  принесли
ее в корабельный сарай:  тут  никто  не  найдет!  Она  припала  лицом  к
форштевню черного корабля. Горячей щекой к  мерзлому  дубу,  неистребимо
пропахшему солью и смолой... Корабль, кораблик, бывал  же  ты  на  Руси!
Колени подогнулись, она  поникла  на  землю  у  заиндевелого  киля  -  и
расплакалась.
   И  не  сразу  почувствовала  расторопные  руки,  кутавшие  ее  теплым
платком. И услышала голос, уговаривавший не плакать. Впрочем, этот голос
и сам изрядно дрожал. Скегги стоял подле нее на коленях и, захлебываясь,
рассказывал, как  чудесно  она  колдовала,  -  вот  теперь-то  Халльгрим
непременно останется жить!
   - Он выздоровеет! Вот увидишь! Ас-стейнн-ки!  И  ты  поедешь  в  свою
страну!
   Услышал он эти слов  в  разговоре  или  придумал  их  сам  -  она  не
спросила.
   Длинная тень пролегла от порога: в дверях стоял Видга. Малыш поспешно
высморкался, чтобы сын хевдинга не посмеялся над  ним  за  слабость.  Но
Видге был не до него.  Он  молча  взял  Звениславку  за  плечи  заставил
поднять голову.
   Посмотрел в мокрое от слез лицо... Потом пошарил у себя  на  груди  и
стащил через  голову  самодельный  оберег  -  клыки  матерого  волка  на
потрепанном ремешке.
   Память о победе, одержанной им в возрасте  Скегги...  Он  надел  свой
оберег Звениславке на шею и ушел, так и не произнеся ни слова.  Да  и  о
чем говорить?..
   Халльгрим хевдинг  выздоравливал  -  но  нелегко...  Раны  и  ледяная
осенняя вода не загнали его в могильный курган, однако свалили  надолго.
И станет ли он прежним Халльгримом вождем, этого не  ведал  никто.  Пока
что