нг?
   - Хазарин, - ответил Чурила, - тот же, что лицо разукрасил... А  тебя
кто? Сзади?
   - Медведь, - уже отдаваясь блаженному теплу, проворчал Виглафссон.  -
Белый. Это было давно.
   Ратибор с Радогостем разложили Чурилу на добела  выскобленной  лавке,
подобрались с двух сторон - и одновременно пустились трепать о княжескую
спину пушистые веники. В  бане  сразу  же  родился  свежий  лесной  дух:
повеяло березой, дубом и сосной. Чурила только стонал, изнеможенно жмуря
глаза.
   - Пару, пару поддайте...
   Резной липовый ковшик опрокинулся над раскаленными камнями.  Душистое
облако с шипением ударило в потолок.
   Халльгрим с завистью поглядывал на гардского конунга. Тот,  малиновый
с ног до головы, уже с азартом охаживал веником распластанного на  полке
Радогостя. Одноглазый ярл  мало-помалу  начинал  светиться  всем  телом,
точно крица, брошенная в горн.
   Виглафссон привычно поискал глазами сына и только тут  вспомнил,  что
забыл-таки позвать его с собой в баню.
   -  Сделай  мне  так  же,  -  попросил  он  Торгейра.  Левша,  усердно
растиравший изуродованную руку, блеснул из полутьмы белыми зубами:
   - Ложись...
   Хевдинг подставил ему спину.
   - Где это ты... так наловчился? - спросил он немного погодя,  ощущая,
как под ласкающими ударами рассасываются,  точно  вовсе  их  не  бывало,
старые шрамы.
   - А все там же, - мерно трудась обеими руками, отозвался Торгейр. - У
вендов...
   Боярин Ратибор, отдуваясь, умащивался  невиданным  снадобьем:  медом,
перемешанным с солью.
   - Дороден я, - в смущении пояснил он урманам. -  Князь  вот  говорит,
кольчуга скоро налезать перестанет...
   По круглому лику боярина катилась  обильная  влага.  А  на  полке,  в
горячем  вихре,  ахал  и  охал  Вышата  Добрынич.  Попятнанное  рубцами,
заросшее седой шерстью тело полосовали в шесть рук.
   Чурила - только головни от него зажигать  -  ударом  плеча  распахнул
дверь, пролетел мимо шарахнувшегося кугыжи и с разгона  ухнул  в  речку.
Двое викингов и бояре со смехом, с гиканьем посыпались следом.  Холодная
вода перехватывала дух...
   Вымывшись, князь потребовал квасу.
   - И мне, - жалобно попросил Ратибор. Он лежал завернутый в  холстину,
вовсю продолжая потеть.
   - Не дам, - сказал князь.  -  Ты  у  меня  дождешься,  кони  ложиться
начнут.
   - Ну вот, - заворчал боярин обиженно.  -  Как  что,  так  Ратибор  да
Ратибор, а потом даже квасу жалеешь...
   Чурила только махнул на него рукой. Дед Патраш сам подал пузатый ковш
и остался стоять перед  князем,  выжидательно  сцепив  у  пояса  корявые
пальцы.
   - Что, старинушка? - спросил Чурила,  передавая  ковш  Халльгриму.  -
Просить о чем-нибудь хочешь?
   Мудрый дед безошибочно подобрал время. Молодой князь после  бани  был
мягок и добр, словно ласковые венички прошлись не только по его телу, но
и по душе. Кугыжа склонился перед ним едва не до земли.
   - Всем родом челом бьем тебе, господине. Гневлив нынче Бог  наш  Кугу
Юмо... жертвы просит... Чурила сказал:
   - Я-то тут при чем? Ваш Бог, не мой... я ему не молюсь.
   Патраш продолжал:
   - Кугу Юмо живет в святом лесу,  к  которому  мы,  меряне,  не  смеем
сейчас приблизиться. Ты - другое  дело...  Помоги,  княже,  умилостивить
Кугу Юмо. Не то следующим летом всех нас в холопы к себе поведешь...
   Князь нахмурился. Он знать не знал мерянского Бога но вот дань...
   - Ладно, дед, - пообещал он. - Подумаю.
   На другое утро к молению стали готовиться еще затемно. Первым  долгом
из селения выпроводили всех мужчин.  Троих  дряхлых  дедов  спрятали  по
сараям.  Даже  князя  кугыжа  попросил  удалиться.  Негоже  смотреть  на
таинство мужским глазам.
   Чурила  увел  дружину  в  лес  не  пререкаясь.  И  там  велел  боярам
присматривать, как бы кто из любопытных  молодых  воинов  не  ускользнул
назад.
   Кроме женщин остался дома только кугыжа. Еще накануне  он  тщательно,
до бритвенной остроты наточил прадедовский жертвенный нож. И вот  теперь
старец подошел к своему кудо, поднял у входа большую  пустую  корзину  и
стукнул черенком ножа в еловую дверь.
   - Кто там? - спросила изнутри старшая дочь.
   - А кого ждете? - чужим, грозным голосом спросил дед Патраш.
   - Ждем великого Бога Кугу Юмо...
   Старик распахнул дверь властным движением посланца сердитых небес. Не
узнать было робкого кугыжу, еще недавно с поклоном целовавшего княжеское
стремя... Через порог ступил в дом суровый, всезнающий волхв.
   Его женщины, от старухи до внучки, в ряд стояли у очага, повернувшись
ко входу обнаженными спинами. У каждой  с  шеи  свешивались  на  цветных
шнурках лепешки, мешочки с зерном и  мукой,  вяленые  рыбки,  бурачки  с
маслом и медом...
   Один за другим кугыжа обрезал  эти  шнурки,  складывая  приношения  в
корзину, - и быстро, почти не делая больно, колол  обоюдоострым  лезвием
белые, незагорелые спины и плечи.
   Женщины стояли молча, не шевелясь. Не пикнула  даже  тринадцатилетняя
внучка. Все знали: Кугу Юмо примет жертву и  прикажет  Ведь-Аве,  Матери
Вод, вновь наполнить рыбой реку... а  лесной  хозяйке  -  вернуть  назад
откочевавшую дичь. Примет он и капельки крови, оставшиеся на ноже.  И  у
каждой женщины родятся крепкие, здоровые дети...
   Наполнив корзину, кугыжа так же молча повернулся и вышел во двор.
   Оставил свою ношу у забора и зашагал к следующему дому,  чтобы  вновь
стукнуть в дверь рукояткой ножа:
   - Кто там?
   - А кого ждут?
   - Ждут небесного хозяина Кугу Юмо...
   Утро было холодное - надвигавшаяся осень  расчесывала  в  лесу  белую
гриву тумана, и Даждьбог не  торопился  смахивать  ее  огненным  крылом.
Воины, поднятые ни свет ни заря, зевали, кутались в плащи,  раскладывали
бледно светившиеся костерки.
   К Чуриле, гревшемуся у огня, подошел Ратибор. Боярин  тащил  с  собой
отрока, пойманного при попытке улизнуть в Падь. Парень  плелся  за  ним,
согнувшись в дугу, краснее рака: жесткие пальцы боярина намертво  зажали
его ухо.
   - Вот, - сказал Ратибор, толкая его вперед. - Не указ тебе,  сосунку,
слово княжеское, так и ступай отцу-матери помогать репище  вскапывать...
Не по коню корм, коли слушаться не умеешь!
   - Да я... - начал было отрок. Но посмотрел на  Чурилу  Мстиславича  и
умолк.
   Ослушания князь не терпел. Мог есть из одной чашки с самым  последним
челядинцем. А мог и боярина, невзирая ни на лета,  ни  на  седые  кудри,
одними глазами  пригвоздить  к  лавке.  С  него  станется.  Прогонит  из
дружинной избы. А там хоть удавись...
   Отрок угрюмо молчал, голова опускалась все ниже.
   - Думай впредь, возгря, - сказал ему Чурила. - Ныне пропади с глаз!
   Парень исчез.
   Неподалеку  сидел  Радогость  с  сынишкой  Светозаром  и   Милонегой.
Милонега уже попривыкла быть женой этому залетному орлу. Уже без  страха
думала о том, как войдет в его дом, как примут ее две  старшие  боярские
жены...  Она  держала  Радогостя  за  руку,  что-то  тихо   рассказывая.
Радогость вдруг спросил:
   - И тебя тоже кололи?
   Одноглазый воин был не менее любопытен, чем юный отрок.
   Потом люди оживились, и Чурила разглядел деда Патраша, пробиравшегося
к нему сквозь поредевший, пронизанный солнцем туман.
   Подойдя, кугыжа опустил к ногам князя  мешок,  в  котором  недовольно
завозилось что-то живое. Чуть помедлил - и протянул жертвенный нож.
   - Не оставь, батюшка князь, - проговорил он. - Сделай, как обещал...
   - Обещал, так и сделаю, - проворчал Чурила, - ты повтори лучше,  дед,
о чем Бога твоего просить.
   Лют подвел ему Соколика и подал мешок. В  мешке  трепыхался  тяжелый,
откормленный гусь.
   - Люди твои, господине, пускай идут к нам, - поклонился старейшина. -
Пировать ждем... Князь кивнул и толкнул пяткой коня.
   Священную рощу невозможно было спутать ни  с  чем  иным...  Плечом  к
плечу стояли здесь великаны-дубы,  подпиравшие  кронами  утреннее  небо.
Звенел в ногах у  исполинов  младенец-ручей,  пробиравшийся  из  рощи  к
реке...
   Под самыми дубами было тихо и страшно. Люту сразу примерещился чужой,
неподвижный взгляд оттуда,  из-под  склонившихся  к  тропинке  ветвей...
Знать, и впрямь не на шутку гневался  здешний  хозяин.  Лют  струсил  не
меньше, чем его конь, когда с деревьев вдруг шумно  снялась  целая  стая
ворон.
   Большие птицы, угольные на розовом небе, закружились над  вершинками,
хрипло и недобро крича.
   Лют не выдержал:
   - Бранятся, княже... не к добру.
   Чурила глянул через плечо. Лют ожидал, что князь посмеется,  а  то  и
побранит, но ему, как видно, тоже было не по себе. Он отозвался коротко:
   - Слышу.
   И  поехал  дальше,  не  останавливаясь.  Отрок  последовал  за   ним,
посмотрев напоследок на Даждьбога, неторопливо вплывавшего  в  небо.  Не
выдай, дедушка! Не отдай нечисти лесной, мерянскому Богу... Пальцы  Люта
сами собой нашарили у ремня  материн  подарок  -  короткозубый  железный
гребешок  с  ушком  для  привешивания.  С  гребешка  на  витых  цепочках
свешивались обереги. Ложечка, ключик и  крохотный  меч  -  для  сытости,
богатства и ратного счастья. И  сбоку,  для  доброго  пути,  малюсенький
конек...
   Посреди священного леса деревья неожиданно расступились, давая  место
одному-единственному  могучему  старцу  накрывшему   исполинской   тенью
говорливый источник. Этот дуб был далеко не  так  высок,  как  тот,  что
смотрел с холма на родной Кременец.  Но  зато  обхватить  его  ствол  не
сумели бы ни Лют,  ни  Чурила,  ни  оба  вместе.  Добрый  десяток  людей
потребовался бы для такого объятия. Дуб наверняка помнил, как  летели  с
небес  на  землю  наковальня  и  клещи,  сброшенные  оттуда  для   людей
благодетелем Сварогом... Должно быть, тогда же  чья-то  безвестная  рука
придала растрескавшейся коре подобие человеческих черт. За множество лет
лик Божества оплыл и исказился, но был еще различим.
   - Ну, здравствуй, Кугу Юмо,  мерянский  Бог,  -  сказал  ему  Чурила.
Обычно меряне не пускали  в  рощу  чужих,  и  Чурила,  уважавший  обычай
лесного народа, стоял перед идолом впервые. Он слез с  Соколика,  извлек
из мешка яростно зашипевшего гуся, взял нож и один вступил в  ограду  из
вкопанных в землю кольев.
   - Кугу Юмо! - сказал он  громко,  остановившись  над  глубокой  ямой,
выложенной камнями. - Не я кладу тебе требу. Я - князь  словенский,  мои
Боги - Род да Рожницы, Даждьбог да Ярила, Стрибог да Перун!  Не  я  тебе
молюсь, но меря, под моей рукой сущая в Беличьей Пади...  Нынче  в  твою
честь устраивают они пир, а тебе шлют этого гуся. Смени, мерянский  Бог,
гнев на милость! Пошли им приплода и дичи, а если чем тебя и прогневали,
не сердись, будет уж...
   Кугу Юмо выслушал его молча. Вороны все так же  вились  над  головой,
нетерпеливо и жадно крича. Было слышно, как  поскрипывали  в  полете  их
жесткие перья.
   Вернувшись с дружиной из лесу, Чурила Мстиславич  сразу  же  понял  -
стряслось неладное. Наметанный глаз не приметил той  суеты,  что  всегда
сопровождала приготовления к  пиру.  Никто  не  вышел  встретить  его  и
спросить, как приняло жертву  грозное  Божество...  Только  вокруг  дома
кугыжи гудела встревоженная толпа.
   - Что такое? - спросил князь с коня.
   Перед входом в  кудо  лежала  на  земле  большая  лосиха.  Шерсть  ее
свалялась, отощалая шея была  беспомощно  вытянута.  Загнанное  животное
рухнуло там, где его оставили последние  силы.  Добрые  глаза,  медленно
потухая, с укоризной глядели на князя. Возле мягких ноздрей  взлетали  и
опадали фонтанчики пыли. Двое  охотников  ощупывали  и  гладили  лосиху,
негромко обсуждая, могла ли она выжить. Неподалеку лежало седло.
   - Где старейшина? - спросил Чурила. Ему указали на дом. Он спешился и
вошел.
   - Беда... - донесся из-за очага дребезжащий голос  кугыжи.  -  Враги,
господине...
   Чурила наконец разглядел на лавке старейшину и с  ним  около  десятка
лучших Сельчан. И еще - двоих подростков, парня лет тринадцати и девочку
года на два постарше. Князь знал в лицо всех бельчан,  эти  были  чужие.
Они  сидели  рядом  со  стариком,  грязные,  оборванные,  измученные.  У
мальчишки ко всему прочему была перевязана голова. Девочка все жалась  к
нему,  видно,  привыкла  за  несколько  последних  дней  видеть  в   нем
единственного защитника...
   Так вот под кем пала, не выдержав жары и  быстрого  бега,  замученная
лосиха. Князь вытащил из-за пояса жертвенный нож, положил  его  на  стол
перед кугыжей. Коротко велел:
   - Сказывай.
   Был он спокоен, только страшный рубец резче выступил на лице, да чуть
больше обычного опустилось левое веко. Вслед за ним в дом входили бояре.
Вошли и Халльгрим с Торгейром, и  при  виде  них  девочка  вскрикнула  и
спряталась за парня, а тот, побелев, схватился за нож.
   Ничего не поняв, Халльгрим вопросительно глянул  на  Торгейра  -  сын
Гудмунда одинаково хорошо умел  и  по-словенски,  и  по-фински.  Но  тут
кугыжа начал рассказывать, и Левша вполголоса перевел:
   - Он говорит, что к селению, где жили эти  ребята,  подошел  по  реке
корабль... Корабль шел снизу, и на нем было много людей. Они  совсем  не
знали языка, но показали, что хотят торговать. Они меняли  украшения  на
еду. Многие из них были ранены и в повязках...  А  их  вождь  все  время
допытывался, что там дальше вверх по реке. Они рассказали ему, что  выше
собирает дань Торлейв гарда-конунг и что он как раз там...
   - Викинги, - сказал Виглафссон уверенно. Торгейр кивнул  и  продолжал
переводить:
   - Вечером они вернулись на свой корабль и долго о  чем-то  спорили...
Их предводитель кричал громче всех. У него был такой черный топор, и  он
несколько раз принимался им махать. Потом они угомонились...
   Кугыжа умолк, и рассказ подхватил мальчишка. Он спрятал свой нож,  но
на  урман  косился  блестящими  злыми  глазами...  Его  сестра  плакала,
уткнувшись ему в плечо. Торгейр переводил:
   - Ночью викинги напали на селение. У финнов был выставлен  дозор,  но
этот дозор ничего не смог поделать. Викинги  хватали  женщин  и  убивали
тех, кто сопротивлялся. А детей подкидывали  и  ловили  на  копья.  Этот
мальчишка успел посадить свою сестру на лосиху и отправить ее в лес.  Он
видел, как сражался его брат. Его самого ударили по голове. Он  очнулся,
когда все горело, и сумел уползти. Сестра разыскала его в  лесу,  и  вот
они здесь.
   Мальчишка кончил. Губы его прыгали, но он не плакал. Разучился,  если
и умел.
   - Неглуп этот вождь! - проворчал Халльгрим по-словенски. - Я  на  его
месте тоже поднялся бы повыше по реке, а грабить начал уже  на  обратном
пути.
   Другое дело, что я навряд ли стал бы нападать ночью...
   В  наступившей  тишине  услышали  все.  На  озабоченном  лице  кугыжи
отразилось неподдельное облегчение: стало быть, сюда они не придут, кто,
как  не  викинг,  должен  был   знать   повадки   собратьев!   Но   зато
Азамат-барсучанин так и  подался  вперед,  вцепившись  пальцами  в  край
стола:
   - Что он сказал, твой боярин? У всех на виду румянец  сползал  с  его
лица, чуть раскосые глаза округлились.
   Чурила оглянулся на Халльгрима и ответил:
   - Он сказал, что те люди теперь наверняка отправились вниз по реке. И
что у тебя в Барсучьем Лесу скоро пойдет такая же потеха...
   Азамат полез из-за стола, и его рука, нащупывавшая у пояса меч,  была
нетверда.   До   него   постепенно   доходила   вся   непомерная    жуть
происходившего. Было заметно, как живо вообразил он себе картину набега.
И теперь мысленно примерял ее на родной Барсучий  Лес,  на  уютный  Дом,
откуда  он  еще  совсем  недавно  весело  и  гордо  уезжал  в  гости   к
бельчанскому кугыже, к розовощекой кугыжиной внучке...
   Чурила наблюдал за ним молча. Вот Азамат бесцельно глянул в  очаг,  и
его так и перекосило при виде огня.
   -  Мне,  -  сказал  сын  Шаева,  -  домой...  скакать  надо...  Точно
пробудившись, онбросился кдвери.Радогость поймал его зарукав:

***

   - Да погоди... много ты там один навоюешь!
   Барсучанин  остановился.  Глаза  у  него  были  сумасшедшие.   Рывком
обернулся он к деду Патрашу, но тот только развел руками, отводя взгляд.
Что он мог ему предложить? Едва десяток охотников, у которых и  стрел-то
не хватит.
   А князь... Этот не пошевелится, даже если в Барсучьем Лесу  перережут
всех до человека. Будь они его данниками, тогда и разговор другой... вот
бельчан - да пусть только кто попробовал бы их тронуть...
   И гордый, непоклончивый Азамат сын Шаева рухнул перед Чурилой на  оба
колена.
   - Господине! Любую дань требуй, только оборони!
   - Вот так-то лучше, - сказал Чурила по-прежнему спокойно. - Смотри не
обмани, Азамат... - Повернулся и загремел,  и  дрогнули  над  головой  у
кугыжи еловые стропила:
   - На коней!
   Бояре бегом ринулись наружу.
   - Жаль, войско дома, - сказал князь с досадой. - Одна дружина. Ну  да
что же делать...
   Выйдя из кудо, Чурила увидел своих  воинов  готовыми  к  походу.  Лют
держал под уздцы вороного Соколика. А лосиха все  так  же  дышала  возле
двери. Только глаза ее были теперь закрыты.
   - Словенский кугыжа! -  прозвучал  сзади  тонкий,  но  очень  твердый
мальчишеский голос. - Вели дать мне коня. Я поеду с тобой.
   Князь обернулся: за ним стоял тот мальчишка из разоренного селения.
   - А не дашь коня, пойду пешком, - упрямо продолжал юный мерянин. -  Я
буду мстить.
   - Дай ему коня, - сказал князь Ратибору. И добавил:
   - Еще кто захочет с нами, бери.
   Из Беличьей Пади они уходили совсем не так, как из  Медвежьего  Угла.
Не было ни шуток, ни песен. Баловство кончилось. Впереди ждала сеча.
   Чурила забрался в седло и некоторое время сидел неподвижно, пропуская
дружину мимо. Когда же  с  ним  поравнялся  Халльгрим  хевдинг,  ехавший
впереди двух десятков своих  людей,  Чурила  тронул  Соколика  -  и  тот
боком-боком пристроился к пегому Виглафссона.
   - Виглавич, - проворил князь, помолчав. - Эти  люди,  может  статься,
пришли из твоей страны. Будешь ли ты биться за меня против своих?
   Сын Ворона отвечал бесстрастно:
   - Мне не раз случалось драться с говорящими на  моем  языке,  Торлейв
конунг... Думается, я еще не забыл, как это следует делать...
   После полудня  погода  начала  портиться.  Стриборг,  прадед  ветров,
неласково задышал откуда-то с северо-запада, и небо стало заволакиваться
сырой пеленой. Неровные верховые порывы  раскачивали  вершины  деревьев,
заставляя их шептаться и вскрикивать. Воины хмурились, заворачивались  в
плащи. Поглядывали на князя, ехавшего впереди. Куда  Чурила  Мстиславич,
туда и они. На пир ли, по дань ли, на вражеские  ли  копья.  И  где  его
голова ляжет - там и их.
   Азамат и тот мальчишка из  разграбленного  села  все  тянули  дружину
вперед, словно два ретивые выжлеца, натянувшие  поводки.  Дай  им  волю,
пустили бы коней галопом и скакали бы ночью и днем, пока  не  загнали...
Но Чурилу, привычного к походам, было не одолеть. Он ехал и ехал  бодрой
рысью, оберегая коней. И не слушал ни упреков, ни просьб.
   Вечером,  когда  располагались  на  ночлег,  князь  увидел  мальчишку
мерянина у одного костра с братьями Олавссонами.  Чурила  не  знал,  что
молодые  викинги  еще  полдня  назад  заметили,  как   страдал   неумело
перевязанный юный воин, и предложили  ему  помощь.  И  сперва  мальчишка
глянул волчонком, но потом неожиданно согласился  -  наверное,  убоялся,
как бы не посчитали за труса.
   Под ловкими пальцами Бьерна он сразу заметно  приободрился.  А  когда
был завязан последний узелок, смотрел на двоих братьев уже совсем не так
враждебно.
   - Тебя как звать? - по-словенски спросил его Сигурд. На  этом  языке,
хоть и через пень-колоду, они объяснялись все  трое.  Мальчишка  опустил
выгоревшие ресницы, помедлил, потом ответил решительно:
   - Как меня звали раньше, я позабыл. Помню только, что у меня был брат
по имени Чекленер. Когда мы осиротели, он стал нам с сестрой и  матерью,
и отцом.
   Он ушел охотиться далеко-далеко. Я возьму его имя себе.  Теперь  меня
зовут Чекленером!
   В эту ночь князю не спалось...  Мелкий  дождик,  шуршав