ов  устроится  возле
двери. И будет приглядывать, как бы Вышата Добрынич во хмелю  не  обидел
кого из урман, а Органа не вцепился  бы  в  глотку  заезжему  хазарскому
купцу...
   Есть и пить отроки станут потом.  Все  подчистят,  что  останется  на
широких деревянных блюдах. И сами поедят, и домой отвезут.
   Лют выглянул наружу, посмотрел на небо:
   - Так и так ехать надо. Может, успеем еще до грозы?.. За зиму он  еще
больше вытянулся и возмужал. Чтобы поцеловать сына, Долгождана поднялась
на цыпочки. Видга вывел коней, и они тронулись со двора.
   И вновь разогнал свою огненную колесницу  чернокудрый,  золотобородый
Перун! Бесстрашно мчался он в смертную битву с Чернобогом, на  всю  зиму
замкнувшим влажные, животворные недра облачных гор!
   Ветер и тот притих в ожидании  бури,  воздух  сделался  неподвижен  и
густ.
   Тяжкими быками наступали из-за края  земли  налитые  синевой  облака.
Дружно впрягшись, волокли они неохватное решето, полное чистой  дождевой
воды. Прочь из белых лап злодейки зимы, на землю, на луга и  поля!..  Но
Чернобог сдаваться не спешил, и в тучах шел бой. Летели вороные  жеребцы
Перуна, грохотали ободья колес, взвивалась и рушилась пламенная  секира,
зажатая в божественной деснице... Отзвуки небесной битвы, гремевшей  еще
далеко, заставляли коней вздрагивать и пугливо настораживать уши.
   Грозовой мрак затопил округу, когда они только-только покинули лес.
   Отроки поняли, что дождя уже не обгонят.
   Первый удар  располосовал  небо.  Пылающая  молния  вонзилась  совсем
недалеко, и Лют спрыгнул с коня, обнял  его  голову.  Конь  почувствовал
себя под защитой и  благодарно  прижался  к  хозяину.  Видга  еле  успел
закутать голову своему - и небеса над ними разверзлись.
   - Лица не прячь, умойся! - прокричал Видге Лют. - Первая гроза,  сила
в ней!
   Молния за молнией  били  в  ближний  лес.  Было  у  них  там  любимое
местечко, и ради него-то они щадили дуб, красовавшийся на холме. Кузнецы
издавна ходили туда за железной рудой. Тугие  пальцы  струй  щекотали  и
гладили землю,  призывая  пробудиться  от  зимнего  сна.  Но  твердь  не
откликалась, не спешила проснуться. И очень скоро  дождь  перестал  быть
ласковым. Бешеные порывы ветра принялись размахивать свистящими  ветками
деревьев, каждая капля превратилась в стрелу.
   Гром катился по небу от края до края: Перун развоевался вовсю.
   Отроки потихоньку брели к городу пешком. И Лют вдруг схватил Видгу за
руку:
   - Смотри!
   Мир только что содрогнулся  от  чудовищного  удара.  Видга  посмотрел
туда, куда указывал Лют, и увидел ком яркого  пламени,  скользивший  над
землей на уровне груди человека.
   Ком  был  величиной  с  коровай  и  летел  со  стороны  леса,  быстро
приближаясь.
   Ледяной страх приковал отроков к месту.
   -  Змей  огненный!  -  дрожащими  губами  выговорил   Лют.   -   Кому
серебро-золото несешь, батюшка, нам или нет, а только не тронь!
   Перепуганные кони заржали и забились, но заклинание подействовало.
   Огненный клубок легко  взмыл  кверху,  перескочил  молодых  воинов  и
поплыл себе прямехонько в Кременец. Лют и Видга следили за его  полетом,
не смея двинуться дальше.
   Когда шар поднялся над стеной, Лют сказал:
   - К боярину полетел! Стало быть, правду люди говорят!..
   Змей и впрямь сел на острую маковку терема, что был хорошо  виден  во
всем городе и вокруг. Покачался туда-сюда на неудобном насесте, а  потом
вдруг соскочил и стремглав кинулся вниз.
   Знать, не встретил его Вышата с парным молочком, не вынес  всегдашней
яичницы из сорока яиц! Грохот раздался такой, словно к боярину  во  двор
ненароком залетел сам Бог-громовик. А следом взвилось высокое  пламя:  у
Вышаты начался пожар...
   Пожаров, затеянных молнией, унимать не смели  от  века.  Разгневанные
Боги не терпят препон. Когда отроки  вбежали  во  двор,  половина  крыши
боярской конюшни, несмотря на  хлеставший  дождь,  полыхала  неудержимым
огнем. Ополоумевшая челядь металась вокруг. Кто-то пытался сбить  замок.
А сам Вышата  Добрынич,  полуодетый  -  собирался  на  пир,  -  потрясал
кулаками, крича:
   - Сметанку! Сметанку мне спасите!
   Внутри горящей постройки визжали и бились запертые лошади.
   Лют и опомниться не успел, когда Видга бегом бросился вперед.  Кошкой
взлетел на крышу, увертываясь от огня. Расшвырял корье - и прыгнул вниз,
в водоворот крутившегося дыма...
   Лют кинулся следом, но его перехватили:
   - Стой, боярич, куда!
   Холопы, возившиеся с уже накаленным замком, намертво стиснувшим ключ,
злее  застучали  обухом.  Но  все  зря.  Замок,  добротно  сделанный  на
посрамление вору, поддаваться не желал.
   - Сгорит ведь княжич, - сказал кто-то огорченно. - Вот сейчас и столб
огненный появится...
   Огненный столб восходит над пожаром, когда гибнет человек.
   С княжеского двора прибежал сам Чурила и  начавшие  сходиться  гости.
Крыша конюшни пылала уже вся. Лют яростно бился в руках у дюжих боярских
слуг и кричал:
   - Пустите! Витенег там!
   Халльгрим прибежал вместе с князем. Услыхав про сына, он  переменился
в лице. Кашлявшие от  дыма  рабы  едва  успели  отскочить:  Халльгрим  с
разбегу нацелился в двери плечом.
   Кое-кто  после  говорил,  будто  конюшня  чуть  не   раскатилась   по
бревнышку.
   Так ли, нет, а двери с петель слетели, Видга успел-таки отвязать всех
коней.
   Они лавиной ринулись наружу из-под рушившейся крыши, одичалые от дыма
и жалящих искр, с опаленными гривами и хвостами... Сына было не видать.
   - Видга! - крикнул Халльгрим, и его услышали даже за гулом пожара.  И
он бросился было прямо в огонь - но тут  по  упавшим  дверям  простучала
копытами  любимица  Вышаты  Сметанка...   Отсветы   огня   змеились   по
серебристой шубке красавицы, голову плотно окутывала кожаная куртка. Она
вслепую бежала за остальными и волоком тащила Видгу. Вцепившись в повод,
тот висел мешком. Одежда на нем местами горела...
   - Видга! - вновь крикнул Халльгрим. В  три  отчаянных  прыжка  догнал
кобылицу, схватил сына и покатил его по грязи, спасая от огня.
   К ним уже торопился Вышата, бежал Лют, дружинные люди,  слуги.  Видга
открыл глаза. Смотреть на него было  жалко  и  страшно.  Светлые  волосы
скрутило огнем, на лице надулись пузыри, рубашка  отставала  от  тела  с
клочьями кожи...
   Однако он поднялся. Зашатался и сумел устоять.
   Вышата хотел обнять его... но не решился притронуться, опустил руки.
   - Все отдам! - сказал он, и голос срывался. - Что хочешь за  Сметанку
проси!
   Сказанное дошло до  Видга  с  заметным  трудом.  Наконец  он  ответил
по-словенски:
   - Просить не привык. А чего хочу, знаешь.  Боярин  глянул  оторопело,
потом сообразил, обернулся:
   - Смиренку сюда! Да пошевеливайтесь, лежебоки!
   Двое слуг бегом притащили ее  под  локти.  Бросили  перед  Видгой  на
колени.
   - Еще! - крикнул  Вышата.  -  Еще  проси!  Сражаясь  с  болью,  Видга
нагнулся к плачущей Смиренке и крепко взял ее за руку. Больше ее никто у
него не отнимет.
   Она поглядела в его обезображенное лицо, и слезы полились  еще  пуще.
Поднялась и встала у его плеча не то обнимая, не то поддерживая.
   - Все, ярл, - сказал Видга. - Благодарю тебя.
   Это он пробормотал уже на своем языке, потому  что  думать  обо  всем
сразу сделалось трудно. Потом он повернулся и направился к Чуриле.  Мимо
Халльгрима  прошел,  как  мимо  пустого  места.  И  проговорил,   слегка
запинаясь:
   - Конунг, я, как видно, не смогу послужить тебе на пиру.
   Чурила отпустил с ним и Люта:
   - Довезешь...
   За всю дорогу домой Видга открыл рот всего однажды. И  то  не  затем,
чтобы пожаловаться.
   - Лютинг, - сказал он. - Может быть, твоя мать  согласится  удочерить
мою Смэрну? Тогда бы я заплатил тебе  мунд  и  взял  бы  ее  в  жены  по
закону...
   Он держал Смиренку за пояс, и его рука была тверда. Но  лесная  тропа
тянулась мучительно долго. Когда они  въехали  во  двор,  Люту  пришлось
звать мать и деда Вышку и сообща вынимать Видгу из седла.
   Его уложили  на  полатях  -  там,  где  недавно  еще  отлеживал  бока
простуженный Скегги.  Маленький  скальд  все  старался  хоть  чем-нибудь
помочь. Пока Смиренка с Долгожданой снимали  с  Видги  одежду,  он  взял
палочку и тут же вырезал на ней  магические  руны,  отгоняющие  болезнь.
Добыл из пальца капельку крови,  окрасил  руны  и  засунул  их  ему  под
подушку.
   Женщины обмыли Видгу от грязи и копоти и  до  пояса  обмазали  кислым
молоком,  заживляющим  ожоги.  Видга  покрылся  гусиной  кожей  и  начал
дрожать: ему было холодно в натопленной избе.  Его  уложили  и  закутали
потеплее, и он медленно  погрузился  в  какую-то  полутьму.  Ее,  словно
дымную тучу, пронизывали языки кусавшегося огня. Они больно впивались  в
обожженную кожу. Видга вздрагивал под одеялом,  закусывая  губы.  Он  не
стонал. Викингу не подобает стонать.
   Но потом облако понемногу рассеялось... Чья-то рука  гладила  его  по
голове, утешая, помогая терпеть...  Смэрна,  подумал  он  сразу.  Однако
понял, что ошибся: эта рука  была  больше  и  тяжелей.  Видга  приоткрыл
глаза.
   Над ним сидела Долгождана. Сидела, подперев щеку, и думала  о  чем-то
своем. И ведь не  сын  -  получужой  отрок  лежал  перед  нею.  Даже  не
словенин...
   Видга давно уже никого не звал матерью, забыл, как выговаривается это
слово. Губы его шевельнулись...
   Нo что-либо  сказать  он  не  успел  -  провалился  в  глубокий,  уже
настоящий сон...

***

   На другой день он  проснулся  от  звука  незнакомого  голоса.  Но  на
полатях, где  он  лежал,  никого  не  было.  Видга  заерзал  в  постели,
заглядывая вниз.
   За столом сидела высокая, совершенно седая старуха в белой рубахе  до
пят и с распущенными волосами. Она посмотрела на Видгу, и он  немедленно
подумал, что из  бабки  точно  вышла  бы  дроттнинг  нисколько  не  хуже
Рунольвовой дочки. Во всяком случае он с легкостью представил ее в шлеме
и блестящей броне, вооруженную, на носу  боевого  корабля.  А  вокруг  -
хирдманнов,. готовых ради нее на смерть...
   Старуха степенно хлебала редкую в этом доме мясную уху  и  откусывала
пирог. Знать, Люту с княжеского стола кое-что все  же  перепало.  А  сам
хозяин и Долгождана прислуживали гостье  и  делали  это  с  неподдельным
почтением. Даже с робостью, словно в доме сидела  княгиня  еще  поважнее
Асстейннки.
   Старуха поглядела на полати еще  раз.  Спи,  внятно  приказали  Видге
темные глаза под белыми бровями.  Он  повернулся  на  бок  и  немедленно
уснул.
   Вечером он позвал  Скегги  и  спросил  его,  что  за  странная  бабка
приходила в избу. Малыш сперва внимательно оглядел  все  углы,  а  потом
прошептал:
   - Это великая лекарка и колдунья, которой  боится  даже  конунг.  Она
живет в лесу,  и  говорят,  будто  звери  ее  почитают.  Без  нее  редко
обходятся похороны, когда жена  хочет  умереть  вместе  с  мужем,  и  ее
называют - Помощница Смерти, а другого имени у нее нет. Конунг  звал  ее
посмотреть того второго князя, но она не  пошла.  А  тебя...  ты  же  не
видел! Она смотрела и шептала, и вырастала новая кожа...
   Видга вытянул из-под одеяла правую руку, попробовал размотать повязку
зубами, не справился,  протянул  руку  Скегги.  Шевелить  пальцами  было
больно по-прежнему. Но пятна ожогов утратили  обнаженную  красноту.  Их,
диво, уже затягивала прозрачная нежная пленка.
   Видга удивился этому,  потом  уснул  опять.  Ему  приснились  старуха
колдунья и Смиренка, об руку гуляющие по широкому ярлову двору.
   Боярин Вышата Добрынич  прислал  Видге  подарок:  коня.  Того  самого
Воронка, сына Соколика и Сметанки.
   Ради такого дела  Видга  впервые  сполз  с  полатей  и,  пошатываясь,
выбрался за порог. Он не позволил, чтобы ему помогали.
   Посреди двора приплясывал и озирался черный как смоль жеребец.  Краса
в нем была материнская, сила и норов - отцовы. Лют держал его под уздцы,
Смиренка целовала любимца в теплую морду, Скегги хотел погладить  и  все
не решался подойти, а Мал  просто  бегал  вокруг,  размахивая  руками  и
бестолково крича. Лют гнал его прочь, но мальчишка не уходил.
   Видга так и замер, восхищенный.
   - Хлебца ему дай, - посоветовал Лют. - Пусть обвыкает.
   Скегги мигом доставил  горбушку.  Осторожные  ноздри  обнюхали  хлеб,
обнюхали укрытую повязками ладонь-Воронок с достоинством взял угощение и
позволил обнять себя, дал почесать в гриве и между ушей.
   - Я назову его Хравн! - сказал Видга. - Когда-то  я  полагал,  что  у
меня был дед по прозвищу Ворон, но это было давно. Теперь у  меня  будет
такой конь!
   С Рось-реки тяжелыми волнами накатывался  медленный  гул.  Она  спала
целую  зиму,  глубоко  затаив  дыхание  жизни.  Точно  сказочная   дева,
закованная злыми силами в ледяную броню. Но вот юным героем явился к ней
солнцеликий Даждьбог...
   Вхмахнул светлым мечом, и  рассыпались  холодные  доспехи,  прятавшие
живую, сверкающую красоту.
   Кременчанам могучий  ход  реки  был  не  в  диковинку.  Зато  викинги
проводили на берегу целые дни, наблюдая,  как  ворочались,  топили  друг
дружку, рушились и вставали на дыбы  льдины  размером  чуть  не  с  весь
Урманский конец...
   Халльгрим Виглафссон взял привычку бродить по берегу один, без  свиты
воинов,  которая  была  прилична  вождю.  Подолгу  стоял  над  береговым
откосом, над гудящей, высоко поднявшейся рекой. И глядел куда-то  вдаль,
в синее небо.
   Однажды его разыскал Торгейр и сказал ему:
   - Хевдинг, я думал об этом целую зиму и теперь вижу, что был прав.  Я
ведь  так  и  знал,  что  тебя  потянет  домой.  Халльгрим  ответил,  не
оборачиваясь:
   - Я назвал себя конунговым человеком, Торгейр.  Какая  тебе  разница,
куда меня может потянуть. Молодой херсир проговорил уверенно:
   - Торлейв конунг отпустит тебя. Если он сам не знает, как это сладко,
когда  твой  одаль  на  том  конце  света,  так  он  спросит  свою  жену
Ас-стейнн-ки, и она ему расскажет.
   Халльгрим промолчал. Но Торгейру что-то подсказывало, что  его  слова
не пропадали впустую. И он осторожно продолжал:
   - Ты не очень любишь о  том  вспоминать,  Халльгрим  хевдинг,  а  мой
побратим Хельги любит это еще меньше, но я  служил  Харальду  конунгу  в
Вестфольде. И он многое мне доверял. А Вигдис дочь Рунольва догнала тебя
на корабле, который он ей подарил.
   Халльгрим спросил внешне безразлично:
   - Что ты хочешь этим сказать?
   Торгейр улыбнулся помимо собственной воли:
   - У тебя наверняка уже чешется рука на мече,  Халльгрим  хевдинг.  Но
все-таки я скажу, что мы с твоей женой вполне могли бы примирить тебя  с
конунгом. Но только ты должен сам этого  захотеть.  Ведь  ты  совсем  не
знаешь Харальда сына Хальвдана Черного, Виглафссон. У него ты  нашел  бы
не меньше чести, чем здесь. Но жил бы у себя в Торсфиорде.
   Халльгрим молчал. Кожаный плащ, как забытый парус, хлопал у  него  за
спиной. Торгейр подумал, что навряд ли  стоило  так  решительно  трогать
больное место. Он хотел уйти, когда сын Ворона вдруг сказал:
   - Я совсем не отказался бы взглянуть на море еще разок  или  два.  Но
только ты не лезь ко мне с этим, пока я не позову тебя сам. И еще,  если
хочешь доброго совета, не вздумай заговаривать с Хельги.
   Тут уж Торгейр засмеялся в открытую:
   - Я уже говорил с ним, Халльгрим вождь.  И  ты  знаешь,  что  он  мне
ответил?
   Он попросил меня рассказать все, что я знаю о  Харальде  Косматом  из
Вестфольда...
   Видга жил дармоедом. Лиловые пятна на лице не сумели изуродовать  его
непоправимо, но обожженные руки ни лопаты, ни меча  не  держали.  Только
ложку, больше ничего.
   Лют без него вспахал и засеял маленькое поле, а  перед  тем  задобрил
Богов, срубив голову пестрому петуху. Без Видги вскопали огород,  посеяв
редьку, посадив лук и чеснок... Дед Вышко сноровисто налегал на  лопату,
Смиренка  с  Долгожданен  опускали  рассаду  и  семена,  Мал  со  Скегги
подносили воду. Больше всех старалась, усердствовала Смиренка...
   Лют подсмеивался над Видгой:
   - Смотри, матери-то девчонка твоя по сердцу. Поди, еще и отдавать  не
захочет.
   Видга шуток не принимал и хмурился:
   - Летом конунг снова пойдет походом. Если меня не  убьют,  я  привезу
достаточно серебра...
   Он уже ездил  на  Воронке  в  Кременец.  Лаской  и  терпением  смирял
норовистого, кусачего зверя. И, как прежде, стоял  на  городской  стене,
прислонив к плечу ясеневое копье...
   Как-то раз он сказал Люту:
   - Я привел в твой дом слишком  много  людей.  Я  выстрою  себе  новое
жилье.
   Если ты не против, оно будет недалеко от твоего, но только поближе  к
реке...
   Он уже и место присмотрел для этого дома. Он выстроит его сам.  Тогда
все увидят, что он и это умеет не хуже других.  Он  насыплет  и  укрепит
теплые земляные стены, вкопает по сторонам очага  раздвоенные  столбы  и
увенчает их крышей. Он назовет свой дом Домом Радости -  Гладвин.  А  на
крышу, как в Торсфиорде, прибьет гордые оленьи рога.
   Может быть, тогда прежний северный  дом  перестанет  сниться  ему  по
ночам.
   А если ему повезет в летнем походе, возле дома  заведется  скотина  и
один-два раба. Тех рабов никто не будет обижать, они раздумают убегать и
приживутся, и Смэрна будет посылать их за водой.
   Но всего больше Видга мечтал о корабле.
   Когда-нибудь у него будет дружина и  настоящий  длинный  драккар,  но
покамест следовало обзавестись хотя бы лодкой. Без лодки  он  чувствовал
себя все равно что босым. Он всю зиму  присматривал  в  лесу  подходящие
деревья и разделывал их на доски. Орудовал одним топором: чтобы выходили
плотными и впитывали поменьше воды.
   Он предполагал выстроить свою лодку и спустить ее на воду, как только
кончится ледоход. Но пожар не пощадил этих надежд, и он бродил со своими
перевязанными руками и не знал, куда себя деть.
   Они сидели со Смиренкой на берегу  реки.  Ей  было  с  ним  хорошо  и
спокойно и радовала всякая мелочь. И не надо  бояться,  что  вот  сейчас
вытянут по спине палкой и назовут невольницей.  И  не  стоял  за  плечом
желтолицый злющий Щелкан...
   А Видга смотрел на реку, почти закрыв  рукой  глаза.  Когда  Смиренка
спросила его, почему он так смотрел, он ответил:
   - Так не видно того берега и кажется, что там уже море.
   Как-то зимой они с Лютом свалили на дрова стройное дерево и забыли  о
нем. Настала весна... и срубленное дерево  зацвело.  Обгоняя  собратьев,
оно торопилось дать семена. Дерево знало, что  погибнет,  потому  что  у
него не было больше корней.
   Рубанком звалось острое плоское  лезвие  на  двух  изогнутых  ножках,
плотно всаженных в деревянный  чурбачок.  Видга  бережно  выглаживал  им
длинные упругие доски. Потом приспосабливал их  к  деревянному  скелету,
стоявшему в сарае. И накрепко  пришивал  распаренными  еловыми  корнями.
Такая лодка не побоится волны.
   Даже морской.
   Любопытно было всем! А особенно деду Вышке, великому умельцу во всем,
что касалось до дерева. За свою долгую жизнь он смастерил не одну  лодку
и даже не десять. Но все были не таковы. Обычно дед Вышко выдалбливал их
из цельного ствола. А если не мог найти  дерева  достаточной  толщины  -
выращивал лодку прямо в лесу. Распирал клиньями живой ствол и  заставлял
его раздаваться вширь...
   Видга  же  сооружал  что-то   вроде   насада:   вырубил   из   бревна
хребтину-киль, из прочных кривуль - штевни для носа  и  кормы.  Приладил
ребра-шпангоуты и теперь обшивал... Смиренка подавала ему пухлый, в  три
нитки, шнур из коровьей шерсти.
   Видга пропитывал его горячей смолой и закладывал между досок. А доски
заходили одна за другую, как рыбья чешуя.
   В сарае рос диковинный  и  красивый  кораблик  с  поднятыми  носом  и
кормой.
   Длинный и стройный, настоящий маленький драккар. Точь-в-точь  как  та
прежняя лодка, что скучала без хозяина в Урманском конце...
   Скегги трудился в сторонке над деревянным страшилом,  которое  должно
было украсить его нос.  Юному  скальду  умения  было  не  занимать.  Уже
глядели свирепые очи, щерилась клыкастая пас