и люди
не пойдут за мной, даже если я вздумаю их позвать.
   Это были едва ли не самые странные слова, какие слышали на своем веку
братья халейги... А Гудмунд продолжал:
   - Ваш старик лучше вас понял бы, о чем я говорю. Для него  вспаханная
земля мало что значила, как и для меня. Мои хирдманны давно уже кормятся
только добычей, и они не захотят уйти от дарящего  кольца.  А  я  их  не
брошу, потому что принадлежу им так же, как и они мне принадлежат.
   Он поднялся на ноги:
   - Поедем,  Торгейр,  потому  что  скоро  начнет  светать.  Завтра  ты
расскажешь мне все по порядку. С того самого дня, как ты уехал из дому!
   Но молодой херсир не двинулся с места...
   - Я женат на словенке, отец, - сказал он совсем тихо. - У  меня  есть
приемный сын, и скоро у него будет маленький брат...
   Гудмунд улыбнулся, положил руку ему на плечо.
   - Не думай об этом слишком много. Я дам тебе сотню таких, как она!
   Но Торгейр остался сидеть.
   - Я взял ее из дома Торлейва конунга. Я люблю ее отец...
   Вот когда Гудмунд стал похож  на  человека,  под  которым  неожиданно
затрещал казавшийся прочным лед! Но тут поднялся Хельги:
   - Нечасто нам нравится то, что напрядено норнами однако с судьбой  не
поспоришь!  Пусть  же  Один  испытывает  мужество  наших  людей  и  наше
собственное, Гудмунд херсир! Но моя рука скорее выронит вот этот  топор,
чем поднимет его на тебя!
   Двое братьев тоже поднялись и разом обнажили  оружие.  Мечи  у  обоих
были гардские, дареные, со славным клеймом - Людота коваль...
   - И я, - сказал Халльгрим.
   - И я, - сказал Эрлинг.
   Гудмунд обвел их глазами... Будь на  его  месте  кто  угодно  другой,
Виглафссонам показалось бы, будто он заморгал  немножко  чаще  обычного.
Двумя руками стиснул он тяжелое копье  Гадюку  и  стукнул  им  в  гулкую
землю:
   - И я!
   А потом добавил:
   - Но уж если мне попадется ваш Торлейв конунг, то,  клянусь,  не  так
долго продлится его жизнь, как того хотелось бы его жене!
   Хельги странно посмотрел на него при  этих  словах...  Но  ничего  не
сказал.
   Одиноко горел их маленький  костер  на  огромной,  совершенно  пустой
земле.
   Обратно в свой лагерь Халльгрим хевдинг  вернулся  как  обещал  -  не
задержавшись. Зеленоватые звезды глядели  на  всадников  с  безоблачного
неба. А где-то далеко, на другом конце населенного мира, за  городами  и
весями, за дремлющими лесами, за гладью  озер  и  морей,  струилась  над
скалами прозрачная светлая ночь, И крик одинокой чайки доносился с моря,
подернутого розовой пеленой...

***

   ...И вот настало утро, увидевшее два войска выстроенными друг  против
друга!
   Утру предстояло превратиться в день, потом в вечер. Но не все из тех,
кто подтягивал подпругу и в последний раз пробовал ногтем  меч,  увидят,
как закатится солнце этого дня...
   - Немалое дело совершится сегодня, - сказал Халльгрим  Виглафссон.  -
Будет пожива воронам и волкам!
   Он стоял на берегу возле своего  корабля,  наблюдая,  как  булгарские
всадники возводили по сходням коней. Рядом с черным  кораблем  грузились
драккары Эрлинга и Хельги. А чуть выше по течению - синяя лодья Торгейра
и снекки Ольгейра ярла. На кораблях оставили только гребцов,  по  одному
на весло. И опытных кормщиков,  которые  заранее  знали,  что  следовало
делать.  Пойдет  на  корабле  и  сам  хан  Кубрат...  Чурила  Мстиславич
останется за воеводу. А Олег  и  братья  торсфиордцы  пойдут  каждый  со
своими людьми - в пешем строю...
   - Торопится в бой белый  конь  Святовита!  -  сказал  Олег.  Кольчуга
скрипела под его кожаной броней. - Удачи вам, други!

***

   Легко поднялся в седло и поехал на левое крыло войска. Там стояли его
вагиры и белозерцы - весские охотники. Скрылся из виду  -  и  послышался
дружный крик, которым те приветствовали молодого вождя.
   Ушел Халльгрим, сказав на прощание:
   - Навряд ли тебе донесут, Торлейв конунг, что мы отступили.
   Халейги стояли на правом крыле, дальше всех от реки.
   - А если донесут, конунг, так ты не верь, - сказал Эрлинг. - Я что-то
не слышал, чтобы попадали в Вальхаллу погибшие в бегстве...
   А Хельги замешкался, и они остались с князем вдвоем.
   -   Не   слишком   много   любви   водилось   между   нами,   Торлейв
конунг...неожиданно произнес средний сын-Ворона. - Увидимся ли еще, но я
не хочу, чтобы ты скверно обо мне думал. Нет женщины достойнее, чем твоя
жена Ас-стейнн-ки, и сегодня я буду служить ей так, как обещал.
   Чурила подошел к нему и обнял его:
   - Я не держал дурной мысли на тебя, Виглавич...
   Тут-то Хельги впервые опустил перед ним глаза.
   - У меня просьба к тебе, конунг.
   И было видно, сколь много значило для него согласие или отказ.
   - В знак того, конунг, что мы больше не в ссоре, поменяемся на  время
боя шлемами и броней...
   Чурила удивился подобной  просьбе.  Но  больно  уж  не  хотелось  его
обижать!
   И он только спросил:
   - Да впору ли придется?
   Хельги улыбнулся и расстегнул на плече синий плащ.
   - Впору, конунг. Я ведь примерял твой доспех  как  раз  в  тот  день,
когда ты застал меня у своей жены.
   Дружина немало подивилась князю, подъехавшему в урманском плаще...
   Старый Вышата так и побагровел. Но ничего не сказал. Толкнул  пятками
Сметанку и поехал в передний полк, к своему Верхнему концу. Ему, Вышате,
в бою за себя стыдно не будет. А князю -  да  что  за  дело  боярину  до
колодезникова сына?!
   Видга сидел на Воронке рядом с Лютом.
   - Корабля у меня нет, а лодка далеко, - сказал он. - Прошу тебя, если
меня убьют, а тебя нет, отправь со мной  Хравна.  На  нем  хорошо  будет
приехать в Вальхаллу...
   Лют кивнул и отозвался:
   - А меня если... ты чалого матери сведи. Он  наш,  не  княжеский,  ей
пригодится.
   Видга протер черен меча, поудобнее обхватил его  пальцами  и  обмотал
руку ремнем. Накрепко стянул зубами узел. Теперь не соскользнет!
   Степные наездники сдерживали горячих коней...
   Два войска стояли друг против друга на расстоянии полета  стрелы.  Но
битва еще не началась. Обычай требовал поединка.
   Когда из хазарских рядов выбрался отчаянный воин  и  не  спеша  пошел
навстречу словенам, Мохо-шад не сдержал довольной улыбки...  Алп-Тархана
он никогда не любил. Не зря вчера  он  целый  вечер  подзуживал  старика
порадовать небо своей отвагой. Сыщется на его голову словенский  храбрец
- и не надо будет делить с ним славу победы!
   Но тут зашевелились и порядки словен, жесткие от склоненных копий...
   Выпустили из себя поединщика. И то ли всхлипнул, то ли  простонал  за
спиною у Мохо перескок Любим... Он-то без труда признал  широкие  плечи,
седую голову отца.
   Царевич оглянулся.
   - Поди сюда, вперед, - продолжая улыбаться, приказал он Любиму.  -  Я
не хочу, чтобы ты хоть что-нибудь пропустил...
   Давно ли Вышата и Алп-Тархан рядом,  "в  блюде",  сидели  на  пиру  у
кременецкого князя! Давно ли плечо в плечо, с ножами засапожными шли  на
медведя-шатуна! И что бы сейчас им не хлопнуть друг друга по спинам,  не
припомнить славного былого, не сесть рядом на подостланный плащ!
   Они шли навстречу друг  другу,  без  шлемов  и  кольчуг,  без  мечей,
вооруженные лишь силой собственных рук. И было  ясно:  назад,  к  своим,
вернется кто-нибудь один. А может, и ни одного.
   Сошлись...  Покружились,  пригнувшись,  словно  два  могучих  тура  в
осеннем бою... Сгребли один другого страшными  руками  и  обнялись,  как
двое друзей после давней разлуки! Все  глядевшие  замерли.  Только  кони
фыркали под седоками.
   Вот-вот лопнут сухожилия, не выдержат кости, разойдутся суставы...
   Медленно-медленно ноги Алп-Тархана оторвались от земли...
   Вышата поднял его над собой. Еще боровшегося, но уже полузадохшегося,
с помутневшими, налитыми кровью глазами. И сплеча грохнул оземь, вышибая
из него жизнь!
   Ликующий крик взвился над словенскими полками.
   Яростным криком ответили хазары.
   Вышата повернулся и пошел к своим... Пошел  -  шатаясь,  вычерпанный,
как колодец, мало не до дна. Но с победой!
   Царевич Мохо кивнул аль-арсиям на Любима:
   - Дайте лук этому сыну шакала и свиньи. Ты  убьешь.  его  или  будешь
убит сам!
   Воин в серебристом нагруднике протянул Любиму короткий  тугой  лук  и
три стрелы... Лицо Любима стало белей перьев на шлеме  царевича.  Стрела
легла на тетиву, тетива коснулась щеки. Руки все  сделали  сами,  потому
что перед глазами кружились небо и земля...
   Он не выстрелил. Ни в отца - не смог, ни  в  царевича  -  не  достало
духу.
   Заплакал и бросил лук со стрелами наземь...
   Ощерясь, Мохо-шад выхватил плеть и принялся полосовать его по голове,
по мокрым от слез рукам, закрывшим лицо.
   Словенские щиты раздвинулись и скрыли боярина Вышату...
   Алп-Тархан лежал на спине, распластав  длинные  руки.  И  его  глаза,
устремленные в небо, медленно стекленели. Он  не  узнает,  чем  кончится
день. Если победой, то он и так  немало  познал  их  на  своем  веку.  А
поражением - что же,  он  умер  со  славой,  не  заслужив  и  не  увидев
позора...
   Чурила хорошо видел с  пригорка,  как  Верхний  конец  принял  своего
воеводу и, славя, понес его на руках. Не всякому дано начать бой с такой
доброй приметы! Вот боярин вновь  надел  на  плечи  кольчугу,  а  поверх
кольчуги - тяжелую кожаную броню.  Подхватил  на  руку  щит.  И  отослал
детского, державшего под уздцы Сметанку. Вышата будет сражаться  пешком.
Дружина  боярина  толпилась  вокруг:  умрут,  а  заслонят  Добрынича  от
хазарских мечей. Все они выделялись оружием и одеждой - даром,  что  ли,
служили такому вождю!
   Остальные в переднем полку стояли кто с чем. Не у всякого был меч, но
у каждого - копье и топор.  Щетинились  перьями  наполненные  колчаны...
Будет чем приветить гостей!
   Чурила сидел в седле невозмутимый.  Точь-в-точь  как  тот  деревянный
Перун, которому он только  что  сам  подарил  семерых  молодых,  сильных
рабов.
   Точно врытый стоял под ним могучий Соколик. Не  хлестал  себя  пышным
хвостом, не рыл копытом земли. Лишь катал во рту железное грызло, и пена
хлопьями падала с удил.
   Не по-доброму затихло широкое поле...
   - Сейчас пойдут, -  сказал  князь.  Урманский  шлем  был  удобен,  но
непривычен, и он держал его в руке.
   И пошли!
   Хищным ястребом, с которого сдернули колпачок, выпрямился в стременах
Мохо-шад.
   - Вперед, сыны Тогармы!  -  звонким  серебряным  рогом  профемел  его
голос.Я вижу, как Тенгрихан скачет в ваших рядах!
   В ответ впереди войска  заревели  медные  трубы,  откованные  в  виде
бычьих голов. Там стояли кангары-печенеги, не друзья хакану и не  враги,
привлеченные сюда обещанием добычи и  земель...  Мохо-шад  бросил  их  в
битву всех раньше.
   Земля вздрогнула и загудела, когда всадники в  желто-зеленых  халатах
послали коней вперед. Рой стрел прочертил небо, посеяв первую  смерть  в
словенских рядах.
   Качнулся, поплыл  вперед  печенежский  золотой  дракон,  поднятый  на
высокое древко... Ревели  трубы,  пели  песнь  гибели  и  отваги...  Все
быстрее  неслась  вперед  конная  рать,  словно  поток,  выпущенный   из
запруды...
   Мохо-шад смотрел вслед, твердой рукой  усмиряя  бесившегося  жеребца.
Знамя прародителя Волка билось на ветру над его головой.
   Самую малость не докатилась до словенских рядов  лавина  печенежского
войска! Уже вылетели  из  ножен,  полыхнули  на  солнце  быстрые  молнии
сабель!
   Как  вдруг  земля  расступилась  под  копытами  коней...  Вниз,  вниз
покатились всадник  за  всадником.  Сквозь  хитроумно  уложенные  ветки,
покрытые сверху дерниной. Вниз, на острые колья, ожидавшие в глубине!
   Недаром целую ночь плыли из рук в руки мешки с землей...
   Кричащий вал тел, конских и  человеческих,  вырос  вдоль  всего  чела
северной рати. В этот вал ударились, наскочили, полезли верхом всадники,
скакавшие сзади.
   Длинные луки словен в  упор  послали  им  оперенную  смерть.  Кованые
наконечники прошивали кожу щитов, без промаха находили прорези  железных
личин.
   Немногих  прорвавшихся  встретили  крепкие  копья.  С  визгом  падали
лошади. Их седоки умирали, не успев окровавить сабельных клинков.
   Царевич Мохо в ярости кусал  губы,  глядя,  как  неумолимо  и  быстро
погибал его передовой отряд. На счастье, уполз куда-то  сбитый  с  седла
Любим. Шад, не иначе, зарубил бы его, срывая зло.
   Потом из-под знамени Волка вправо и влево  поскакали  гонцы.  По  обе
стороны главных сил Мохо, на крыльях, ждали слова наемные шестники.  Они
сойдутся с пешей ратью врага в равном бою!
   Вот подоспели гонцы... И прокричали  хриплые  рога.  Ударили  друг  в
друга, смыкаясь, круглые  окованные  щиты.  Они  двинулись  вперед,  как
тяжелая морская волна. Та, что вдребезги разбивает гранитные скалы...
   Это были воины Гудмунда Счастливого, херсира из Халогаланда.
   Два коршуна сражаются в поднебесье, не на живот, а  на  смерть  споря
над лакомой добычей. Яростно бьют крепкие клювы, целятся железные когти,
без устали хлещут широкие крылья...
   Князь по-прежнему сидел неподвижно,  наблюдая,  как  гремящие  клинья
вдвигались в его полки... По левую руку, над чащами  копий,  возвышалось
знамя Олега. Приметное знамя: белый Рюриков  сокол  летел  над  головами
вагиров, вдохновляя их к битве.
   По правую руку реяло багровое знамя Виглафссонов. Ворон Одина  осенял
крылом торсфиордцев.
   Дружина  за  спиной  Чурилы  переговаривалась,  звякала   стременами,
поправляла на себе брони. Ржали, ссорились нетерпеливые боевые кони...
   Князя не  трогал  никто.  Даже  горячие  молодые  бояре,  уже  загодя
извлекшие из ножен мечи. Знали: не послушает. Сделает так, как  нашепчет
ему покровитель Перун...
   Нежелана сидела на  злой  кобылице,  облитая,  как  льдом,  блестящей
кольчугой. В голых бронях пойдет в  бой  вся  княжеская  дружина:  пусть
боятся хазары, пусть знают, что не перевелась слава в словенской  земле!
Тяжелый меч дремал в ножнах поляницы. Горе врагу, который не  сумеет  от
нее увернуться!
   У Видги привязанный клинок лежал поперек седла. Видга не смотрел в ту
сторону, где сражался отец. Он пойдет в бой за конунгом и отдаст за него
жизнь.
   Он сумеет это сделать не хуже других.
   Рядом с ним впервые не было Скегги. Видга не позволил ему сражаться.
   Скегги будет среди тех, кто станет заботиться  о  раненых.  За  время
пути юный халейг близко сошелся с Абу Джафаром.  И  ученый  табиб  сумел
убедить его, что перевязывать раны не менее почетно, чем наносить...
   Чуть больше двух полугодий прожил Халльгрим Виглафссон  в  Гардарики.
Во второй раз за это время ему  приходилось  сражаться.  И  оба  раза  -
против викингов. Но Горм хевдинг по крайней мере был ютом...
   Гудмундовы люди шли на него клином. Так, как заведено было на Севере.
   Так, как ходил на врага он сам. Халльгрим  хорошо  видел  полускрытые
шлемами лица людей, о которых он с детства привык думать как о  друзьях.
Он тщетно высматривал между ними вождя, желая и не желая встретить его в
бою. Но Гудмунда не было видно.
   Сошлись!
   Халейги с халейгами. Сыновья Ворона - с жителями соседнего фиорда.
   Сошлись - далеко, далеко от родных  мест!  Халльгрим  принял  на  щит
первый удар. И его меч со свистом пал  на  светловолосую  голову,  залив
кровью едва пробившиеся усы...  Юноша,  похожий  на  Вйдгу,  молча,  без
стона, поник к его ногам. Новый соперник  шагнул  через  него  навстречу
смерти. Халльгрим снес вторую голову и ощерился в  улыбке.  Или  Рунольв
сын Рауда не говорил на его языке? И не жили они на одном берегу?
   Послушная сталь с треском крушила дерево щитов. Рассекала кольчуги.
   Отметала в сторону удары. Вскоре кровь залила его с головы до ног. Но
пока это была чужая кровь...
   Он шел вперед и убивал всех, кого судьба ставила  к  нему  лицом.  Не
брали его ни копья, ни стрелы, ни мечи.
   Двое братьев сперва рубились плечом к плечу с  ним,  но  потом  битва
растащила их  в  стороны.  Время  от  времени  Халльгрим  разыскивал  их
глазами.
   Эрлинг делал нелюбимое ратное дело, как всякое другое  -  спокойно  и
без лишних слов. Но Халльгрим  знал,  какой  воин  просыпался  иногда  в
сердце кроткого Эрлинга. Его противники валились один за  другим.  Люди,
ходившие на красном корабле, могли гордиться вождем.
   Секира Хельги  размеренно  взлетала  над  головами...  Гардский  шлем
издали виднелся среди других. Хельги дрался  без  щита,  и  под  дареной
гардской броней  не  поскрипывало  железной  кольчуги.  Гудмундовы  люди
наверняка изумлялись  словенскому  воину,  разившему  их  халогаландским
топором. Изумлялись неслыханному боевому кличу, которым  он  сопровождал
свои удары:
   - Ас-стейнн-ки!
   Это был страшный счет: с каждым ударом падало по человеку.
   Крылья ратей схлестнулись намертво и теперь перемалывали друг  друга,
покачиваясь  то  вперед,  то  назад...  Люди,   родившиеся   далеко   от
Роси-Булги,  прорывали  копьями  брони,  падали  и   вытаскивали   ножи.
Опьяненные кровавым вином, убивали и умирали сами.
   Но решать судьбу сражения предстояло не им.  Мертвые  тела  печенегов
заполнили волчьи ямы, приняли в себя словенские стрелы.  Не  увидеть  им
больше родных степей, не обнять ласковых жен, не взять на руки детей! Не
им делить добычу и снимать с мертвых дорогие одежды. Мимо них, над  ними
полетели копыта рослых коней. Мохо-шад повел вперед свою главную силу...
   - Вперед,  сыны  Тогармы!  -  во  второй  раз  прозвучал  его  голос.
Качнулось на древке,  наклонилось  священное  знамя  Волка.  И  поплыло,
следуя за белыми перьями его шлема.  Туда,  где  схватка  кипела  теснее
всего. Немного ходило под солнцем храбрецов, равных царевичу Мохо.
   Тридцать аль-арсиев ехали следом... Индийские клинки  разваливали  на
словенах клепаные шлемы. Они шли полукругом - и этот полукруг был схож с
косой, занесей-ной ангелом смерти.
   Камнем на пути смертной косы встала дружина боярина Вышаты! Он и  его
молодцы и вооружены были получше, и к  воинскому  делу  привычны  поболе
других.
   Длинными копьями встретили арабских коней. За  ноги  потащили  с  них
седоков...
   Чурила хорошо видел, как надломился полумесяц. Но слишком много  было
хазар! Пронзенные  железом,  порубленные,  затоптанные,  гибли  Вышатины
люди.
   Только сам  боярин  старым  медведем  еще  долго  ворочался  в  кругу
обступивших врагов. Нежелана и Лют смотрели в ту сторону не отводя глаз.
И кинуться бы на помощь, и пришпорить коней!
   Страшно рубился боярин и красиво... Так красиво  всякое  дело,  когда
делают его умеючи и с любовью. Не считал ран, не берегся, уже зная,  что
падет.
   Однако падать не торопился. Стоял по  колено  в  поверженных  вражьих
телах. Валил каждого, кого доставал тяжелым мечом...
   Но вот подплыл к Вышате белый султанчик на шлеме царевича  Мохо.  Шад
был молод и свеж - не тронут ни усталостью, ни разящим железом.  Сошлись
- один на один!
   Издалека  разглядели  Вышатичи,  как  пошатнулся,  поник  серебристый
боярский шлем. Как опустился  и  не  взлетал  более  иззубренный  меч...
Взяла-таки верх упругая, быстрая молодая сила.
   Не выдержала Нежелана:
   - Княже... дозволь.
   Чурила нехотя обернулся. Кому другому не ответил бы вовсе.
   - Не время...
   Он смотрел на реку.
   Хан Кубрат хорошо знал хазар,  знал  царевича  Мохо.  Из-за  острова,
лежавшего посередине реки,  выдвинулись  корабли.  Один  за  другим  они
взметнули пестрые крылья.  И  ветер  погнал  их  прямо  на  берег.  Знай
посверкивали мокрые весла!.. Низко сидели в воде  нагруженные  драккары.
За драккарами поспешали отяжелевшие снекки. За шумом  битвы  не  слыхать
было пугливого ржания множества лошадей...
   Хазары оглянулись, когда корабли стали втыкаться в  песок  у  них  за
спиной. С плеском падали в мелкую воду тяжелые сходни. Булгарские  воины
бегом выводили коней. Самые нетерпеливые выпрыгивали через борта.
   В этом месте не было крутого обрыва: всадники резво вылетали наверх и
сразу строились для боя.  Уже  плясал  под  ханом  К