ть. Топорщился  воинственный
гребень. А еще Скегги выжжет на бортах и на веслах могучие руны. И тогда
не будут страшны ни шторм, ни враги...
   - А как назовешь? - не отставал от Видги неугомонный Мал.
   - Дрэки, - отвечал перемазанный в смоле строитель.
   - Это что?
   Видга терпеливо объяснил. И мальчик помчался рассказывать деду Вышке:
   - Деда! Змей Горынич!
   Как-то Люту пришлось съездить в город одному.  Вернувшись,  он  долго
смотрел на упоенно  работавшего  Видгу.  Потом  подошел,  ведя  коня,  и
проговорил:
   - Слыхал ли, Витенег? Князь отцу твоему  со  товарищи  домой  поехать
позволил.
   ...Четыре загнутых конца  небес  лежали  на  широких  спинах  четырех
карликов: Аустри, Нордри, Вестри  и  Судри.  Необъятен  был  между  ними
населенный мир. Но, как видно, всюду творилось одно...
   Во всякой стране, где бы она ни лежала - на  западе,  на  севере,  на
юге, на востоке, - рано или поздно рождался вождь,  превосходивший  всех
прочих не только жадностью, требовавшей владений и богатств, но и силой,
что-бы их взять...
   С тех самых времен, когда Боги правили на земле и странствовали среди
людей, не переводились в Норэгр вожди. Эти хевдинги никого не боялись  и
ни на кого не смотрели снизу вверх. По роду и  достатку  одних  величали
конунгами, других - ярлами, третьих -  херсирами.  Тот,  кого  сгонял  с
земли удачливый сосед, садился на корабль и делал своим одалем  море.  И
называл себя хозяином Лебединой Дороги - сэконунгом! И ни в ком не видел
себе ровни.
   И было так много сот зим.
   Пока в Вестфольде, на юге страны, не появился  на  свет  Харальд  сын
Хальвдана, из рода Инглингов. После его прозвали Косматым.
   Должно, не  зря  гардские  порядки  с  самого  начала  так  напомнили
Халльгриму родину!  Не  зря  столь  знакомым  показался  и  сам  Торлейв
Мстицлейвссон,   и   хирдманны,   следовавшие   за   вождем.    И    тот
конунг-неприятель, живший по соседству.
   Вот только вместо бескрайнего моря здесь простирались поля и леса.  И
не корабли несли воинов на врага, а резвые кони...
   И свой Харальд конунг  сыскался  в  Стране  городов.  Пусть  даже  он
родился не здесь, а по ту сторону Восточного моря. Венды никогда не были
гардцам чужими. И этот конунг тоже поднял боевое знамя, собирая под него
всех, у кого хватало отчаянного мужества связать с ним  свою  судьбу.  А
пожелал он не ограбить соседа, живущего за мысом. Не сходить  набегом  в
другую, более обильную страну.
   Думал вендский Хререк конунг великую думу: собрать воедино не город и
не два, целую страну...
   А с южной стороны, что мог, греб под себя далекий хазарский царь. А в
Киеве городе, на берегу Днепра, сидели братья-князья, называвшие себя на
хазарский лад - хаканами. И ни в жадности, ни во властолюбии северным  и
восточным соседям своим не уступали нисколько.
   Почти ровно год прожил в Гардарики Халльгрим Виглафссон. Всего только
год. Может, поэтому кое-что ему было виднее, чем самим гардцам.  Конунгу
он того не сказал бы ни за что. Но сам  был  уверен:  пусть  не  захотел
Торлейв сын Мстицлейва добром присоединиться ни к одной из нарождавшихся
держав - а только рано ли, поздно ли подомнут и Круглицу, и Кременец.
   Лаской или таской, а заставят позабыть прежнюю вольность. Быть им  за
щитом и под рукою у более сильного. У того, кто надежно сумеет оборонить
от врага, но и мзды за это потребует немалой. Ну то есть в точности так,
как сам конунг обошелся с финнами Барсучьего Леса.
   И понял сын Ворона, что весь его путь  в  чужую  страну  был  подобен
скитаниям заблудившегося в чаще лесов.  Все  вперед  и  вперед  шел  тот
человек, но лес вокруг только делался гуще. А  когда  вовсе  выбился  из
сил, то вместо приветливого огонька впереди  вдруг  увидел,  что  описал
полный круг и вернулся к своей прежней  стоянке,  к  потухшим  углям,  к
холодной золе кострища...
   Халльгрим думал долго. Но наконец явился к Чуриле и сказал так:
   - Я вовсе не отказался бы, конунг, этим летом съездить навестить свою
страну. А то я стал уже забывать, как выглядят черные скалы,  когда  над
ними зацветает шиповник. Я сходил бы одним кораблем с женой и  Торгейром
и не стал бы задерживаться надолго. Отпустишь ли?
   Чурила поглядел на него и тоже  впервые  отчетливо  осознал  кое-что,
ранее ощущавшееся лишь подспудно. Хорошо ли  на  сухом  берегу  морскому
орлу, лакомому до рыбы? Да поглядеть один раз на урманина,  когда  ветер
доносит хриплый крик чаек...
   Он сказал Халльгриму:
   - К осени ждать стану. За данью пойдем.
   Когда  Виглафссон  в  тот  день  возвратился  домой,  его,  сурового,
малоразговорчивого, еле признали. На другое же утро  вытащили  из  сарая
черный корабль. Спустили его на воду и принялись  готовить  в  поход.  И
тому, кто всходил на его палубу, уже  казалось,  что  не  легкие  речные
волны колебали драккар, а тяжелая зыбь далекого океана...
   Видга смотрел на все это с городской стены. И  судорога  сводила  его
пальцы на древке копья. Проболтался он только Смиренке:
   - Я не такой могущественный вождь, чтобы отпрашиваться у конунга.  Но
когда-нибудь я им стану!
   Так случилось, что гонцов хана Кубрата первыми встретили халейги.
   Они уже  наготовили  в  дорогу  припасов:  муки,  зерна,  соленого  и
вяленого мяса. И в погожий денек выбрались на реку проверить, хорошо  ли
перенес зиму старый черный корабль.
   Широкая Рось приняла их радостно. На север, на север летели  над  нею
разорванные облака!  Порою  солнце  скрывалось,  и  тогда  река  сердито
чернела, нетерпеливо требуя ласки и тепла.  Но  летучая  тень  скользила
вперед, и полосатый парус вновь вспыхивал в солнечном луче.
   Драккар бежал ровно и быстро...  Время  могло  истереть  веслами  его
гребные люки и  притупить  клыки  носового  дракона,  но  старый  скакун
сохранял прежнюю стать. И рука Олава Можжевельника, сидевшего на высоком
сиденье у правила, была тверда, как всегда. Он-то, Олав, и разглядел  на
том берегу всадников, ездивших вдоль воды туда-сюда  и  махавших  руками
кораблю.
   Он указал  на  них  Халльгриму.  Сын  Ворона  только  пожал  плечами,
обтянутыми черным сукном. Узнать  булгар  было  нетрудно.  Другое  дело,
объясниться с ними он не сумел бы за все золото конунга хазар.
   Но на его драккаре был Хельги, а рядом с Хельги  сидел  князь  Радим,
пожелавший побывать на боевом корабле. Слепого князя еще водили под руки
-  был  слаб.  Хельги  помог  ему  подняться.  Радим  крикнул  на  берег
по-булгарски, и его голос был звучен, почти как прежде.
   Всадники отозвались немедля. Радим перевел:
   - Дядя хана Кудряя к Чуриле Мстиславичу по  делу  какому-то  приехал.
Тебя, Виглавич, признали, перевезти просят...
   Халльгрим еще не видел степных воинов  в  деле.  Но  десяток  булгар,
пусть сколь угодно отчаянных, никак не могли наделать на драккаре особой
беды.
   Халльгрим  коротко  кивнул  головой.  Корабль  подогнали  к   берегу,
поставили на желтый песок и бросили сходни.
   Булгары  возвели  своих  коней  на  драккар  с   таким   невозмутимым
достоинством, точно привыкли делать это ежедневно.
   Один из них был старше годами и наряднее  одеждой.  Белый  чуб,  знак
высокого рода, спускался у него с выбритой бронзовой головы.  Седые  усы
свисали  на  грудь.  Сверкал  бляшками  богатый  боевой  пояс,  гордость
степняка... А уж конь мог посрамить любого: огненной шерсти и  наверняка
такого же нрава. Хозяин не доверил его чужой руке, повел по сходням сам.
Конь настороженно  нюхал  смоленые  доски,  покачивавшиеся  под  ногами.
Булгарин не торопил его, давал привыкнуть. И мало-помалу конь  освоился,
забыл недоверие и страх.
   Хельги на ухо Радиму описал старого воина. И  князь  поднялся  вновь,
приветствуя его как равного себе:
   - Здрав будь, Булан, светло сияющий в спорах мужей!  Тучны  ли  нынче
стада твоего славного племянника, хана Кубрата?
   Булгарин отвечал так:
   - Мой родич хан шлет привет своему союзнику, хану славов, и всем  его
всадникам и призывает на них милость вечного неба. Он желает, чтобы  его
земля и твоя, младший хан, оставалась всегда  плодородной,  а  стада  не
ведали мора.
   Он видел запавшие веки Радима, но  не  позволил  себе  опуститься  до
жалости, унижающей храбреца. И только  в  зорких  черных  глазах  Булана
Хельги причудилось нечто вроде досады:  каким  воином  оскудели  бранные
поля!
   А князь Чурила Мстиславич  в  ту  пору  был  занят  делом  совсем  не
княжеским,  не  воинским:  баловался  с   сынишкой.   Гридни   постарше,
давным-давно деды, снисходительно посмеивались. А боярин Вышата,  совсем
было подобревший, Преисполнился новой  неприязни.  Не  иначе,  ревновал,
мечтая о собственных внуках...
   Но Чуриле дела было мало.  Внук  колодезника  вырастет  уже  истинным
княжичем, без подмесу. Воином у воина-отца, будущим  князем.  А  назвали
его - Мстислав.
   Счастлив был Чурила сверх всякой  меры.  И,  даже  выйдя  в  гридницу
навстречу послам, не выдержал, улыбнулся. Руки  хранили  тепло  детского
тела.
   Поговорит с булгарами - и скорей снова туда.
   Строго глянул на сына старый князь - эх, мальчишка еще!  Но  тот  сам
уже подобрался, посерьезнел. Светлые глаза потвердели,  ладонь  оперлась
на стоящий в коленях меч. Шрам лежал на лице,  от  волос  надо  лбом  до
подбородка.
   Из двух городов сидели в гриднице бояре. И князья впервые возглавляли
их все втроем - двое кременецких и с ними Радим.
   Давно бы так!
   Хан  Кубрат  дорогих  даров  не  прислал.  Только  провели  по  двору
несколько безупречной красы жеребцов, покрытых шелковыми коврами  вместо
попон.
   И  речь  старого  Булана,  не  в  пример  беседам  хазарских  послов,
оказалась коротка.
   Хану Кубрату нужна была помощь.
   Видать, царь хазарский не  надеялся  более  приманить  или  примучить
словен... Да и жили они от него  мало  не  вдвое  дальше  булгар.  И  не
словенин - заложник Органа сбежал восвояси. Вот и двинулось  на  Кубрата
великое войско.
   Частью хазарское, частью наемное. Шли в нем и печенеги-кангары, опять
подкочевавшие с востока. Не отправь их хакан походом -  точно  принялись
бы грабить самих хазар... Обещанное золото не надолго  превратило  их  в
друзей. Шел отряд барсилов - южных  соседей  и  родичей  хазар.  И  даже
аль-арсиев, царских любимцев, не обошли стороной сборы и поход.
   А вели всю эту силу старые знакомцы кременчан: Алп-Тархан  и  царевич
Мохо. Имя шада Булан выговорил на словенский лад:
   - Князь Муха.
   Этих двоих разгневанный хан отправил заглаживать ошибки зимы.
   Речь Булана была речью воина, подробной  и  точной.  И  без  ненужных
слов. И пока он говорил, его глаза подмечали на лицах каждую тень.
   - Мой родич хан, - сказал Булан, - ждет  от  вас  ответа,  великие  и
славные ханы. Я кончил.
   Словене остались одни...
   Поднялся Чурила - левое веко низко опустилось на глаз:
   - Что сдумаем, братие? Я так мыслю: помочь надо Кудряю Алмушевичу...
   Радим наклонил голову:
   - Я с тобой, Мстиславич.
   Старый князь промолчал.
   Бояре разноголосо загудели.
   Круглица единой рукою желала встать за Кубрата - не столько за  него,
сколько  против  хазар.   Халейги   пока   помалкивали,   а   кременчане
разделились.
   Стукнул палкой, поднялся  боярин  Вышата!  Другие  примолкли:  что-то
скажет...
   Чурила же сразу понял -  вновь  поперек  дороги  ему  встанет  старый
Добрынич. Суровый лик Вышаты от гнева был красен. Не вспоминал старик ни
о сыне,  удравшем  с  хазарами,  ни  о  дочери  -  невесте  Радима,  ими
искалеченного.
   Склонил седую  голову,  словно  бык-рогач  в  осеннем  бою.  И  почти
прокричал:
   - Уже, князь, к тому приучил, что урман  своих  сажаешь  выше  верных
бояр!
   А теперь  еще  с  булгарином  побрататься  хочешь?  Два  раза  с  ним
поохотился,  а  мы  уже  и  головы  за  него  клади?   Воев   выставляй,
одевай-корми? Сам иди, коли дома с Виглавичами не сидится! А мы погодим,
у нас головы не болят! А забыл, кто князем тебя сделал, так можем и путь
показать!
   И затопали,  замахали  кулаками  подле  Вышаты  его  дружки-бояре  из
Верхнего конца:
   - Быть по сему! Не любо нам! Не пойдем! Все те, что  и  допрежь  того
перечили князю и в малом, и в большом. И плели  невесть  что  о  молодой
княгине, о жизни ее в чужой стране...
   Халльгрим хорошо знал, что следует делать, когда тебя оскорбляют. Вот
так, прилюдно, да еще на дружинном совете! Он покосился на  Хельги.  Тот
сидел неподвижно, сложив руки на топоре, и смотрел на  Вестейна.  Хельги
выглядел спокойным. Но  пройдет  два-три  дня,  и  он  вызовет  ярла  на
хольмганг. И навряд ли сам конунг сумеет ему помешать.
   Халльгрим отвернулся, глянул в резное окошко. У судьбы предначертания
были иные. Ей, судьбе, нет дела до людских ссор и свар. Поход  состоится
- Вестейну ярлу против конунга не потянуть. И он, Халльгрим,  пойдет  за
Торлейвом Мстицлейвссоном туда, куда тот  поведет.  Будет  либо  смерть,
либо добыча и слава.
   Но Торсфиорда ему в это лето уже не видать.
   Халльгрим смотрел в  окошко  и  видел  в  прозрачном  солнечном  небе
тяжелые зимние облака.
   Чурила Мстиславич повернулся к боярам, и могучий  голос  легко  взмыл
над бешеной руганью, которой что было мочи  осыпали  друг  друга  лучшие
мужи:
   - А ну тихо!
   И не было заметно, чтобы он покраснел или побледнел.  Лишь  рубец  на
лице сделался мертвенно-синим,  да  левый  глаз  закрылся  окончательно.
Точно целился князь!
   По человечку умолк под этим взглядом Верхний конец... А у  Радима  по
старой памяти легонько, совсем легонько закололо в спине...
   - Не вы меня на стол сажали, - уже в тишине обратился Чурила к Вышате
и его кончанам. - Не вам  и  гнать.  Один  надо  мной  господин  есть  -
Господин Кременец!
   Ратибор и Радогость, двое друзей, первыми подошли к  своему  вождю  и
встали у него за плечами. Глядя на  них,  потянулись  другие.  Поднялись
трое Виглафссонов и Торгейр Левша, Вячко, Доможир...
   Чурила продолжал:
   - Господину Кременцу и отвечу, не вам. А его с толку собьете... вином
ли заморским, серебром ли хазарским! Дружина моя при мне еще! И за  мной
поскачет, бояре, не за вами! А и поскачет, бояре, да по  ваши  премудрые
головы...
   Мгновение он помолчал, будто испытывая, не перебьет ли кто.  Но  даже
Вышата на  сей  раз  встрять  не  посмел.  Князь  продолжал  по-прежнему
негромко, но слышно было всем:
   - Кудряй нам друг верный. Что с  того,  что  дружбу  ту  нам  первыми
показать. Хватит друг от  друга  за  стенами  хорониться,  кабы  кто  не
обманул!
   Круглицкие вон досиделись, больше не хотят!.. Завтра на подмогу  хану
кликну и Госпожу Круглицу, и Господин Кременец. А ныне видеть  вас  боле
не хочу!
   Дружина молча стояла у него  за  спиной  -  вся  младшая  и  половина
старшей.
   Хельги смотрел на конунга и впервые был готов идти с ним куда  бы  он
ни позвал.
   Он будет драться за Торлейва Мстицлейвссона в великом походе, который
тот затевал. А поединок с ярлом подождет. Накануне большого  дела  стоит
ли пачкать топор из-за ерунды?

***

   На другой день,  едва  начало  светать,  как  в  небе  над  Кременцом
пробудился и запричитал, заметался тревожный  голос  вечевого  била.  Из
калиток выскочили  нечесаные  кременчане,  наспех  прибранные  женки.  О
булгарах, о сшибке князя с боярином Вышатой знали в каждом дворе...
   Голос кленового била звал всех в одно  место  -  на  княжеский  Новый
двор.
   Но мог  ли  он,  назначенный  принимать  десяток-другой,  ну,  третий
нарочитых мужей, уместить всю громаду Господина Кременца? Кто-то  первым
махнул рукою в сторону городских ворот: айда  на  волю,  к  дубу.  Потом
вышел молодой князь. Перемигнулся с дружиной. Да и двинулся на  забрало,
возглавив мятущуюся, говорливую людскую реку.
   С того берега Медведицы,  посвечивая  факелами  в  редевшей  темноте,
подходил на лодках Урманский конец. Когда все направились  к  священному
холму, стала видна, а того  больше  -  слышна  многоголовая,  многорукая
толпа, спешившая с круглицкой стороны. Радим,  отбывший  туда  накануне,
возглавлял своих. Боярин Доможир вел княжеского коня под уздцы.
   Двуглавое дерево  сумрачно  шелестело  темной  листвой...  На  нижних
ветвях трепетали цветные лоскутья, покачивались нитки  бус.  Крекноватое
тело дуба щерилось вросшими клыками вепрей. Уходили в утреннее небо  два
могучих ствола, две не кланявшиеся бурям вершины. И  там,  на  просторе,
раскидывали необъятную сень.
   Двери святилища,  нечасто  отворявшиеся  в  обычные  дни,  были  ныне
распахнуты настежь. Белели черепа скота и  зверей,  венчавшие  частокол.
Горели в восьми ямах никогда не угасавшие костры. А за кострами виднелся
бревенчатый  Даждьбогов  дом,  отстроенный   наново   после   хазарского
святотатства... Бежали по стенам  деревянные  звери,  вились  невиданные
цветы. В семи огнях калили мастера-резчики свои острые ножи, на утренних
росах, на собственных слезах и крови замешивали яркие краски... Вот и не
брали их ни солнце, ни ветры, ни дожди, ни снега!
   Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим сперва пожелал было влиться в  спешивший
на  вече  поток,  но  потом  убоялся  -  затопчут.   И   остановился   в
нерешительности, заранее удрученный. Но халейги, шагавшие мимо,  позвали
его с собой. И за железным плечом Хельги Виглафссона Абу  Джафар  вскоре
проник в самое сердце толпы.
   Князь Чурила Мстиславич готовился говорить... Здесь, под дубом,  вече
последний раз устраивали во времена незапамятные. И  не  было  на  холме
дощатого помоста, с которого могли бы обращаться к сошедшимся то вятшие,
то простые мужи. Дружина вознесла князя выше голов на руках, на  тяжелом
ясеневом щите, неколебимо подперла со всех сторон и еще подбодрила:
   - Говори, Мстиславич. Люб  нам,  слушаем!  Угрюмо  помалкивал  только
Верхний  конец,  где  стоял  Вышата  Добрынич.  Недобро  глядел   старый
боярин... А прямо против него сидел на подостланной овчине князь  Радим.
А подле Радима, положив руку на его плечо, стояла Нежелана.  А  рядом  с
Нежеланой, в кольчуге, точно на рать, с копьем  в  руках  стоял  Лют.  И
шагни к Чуриле отец-боярин - как бы не глянуло это самое копье да ему  в
грудь... Молодой князь начал не так уж и громко:
   - Зовет нас, люди, на помощь булгарский хан Кудряй...  От  хазар  ему
без нас не оборониться. Ведаю, что скажете! Тот хан нам чужой,  кровь  в
нем не наша, живет далеко! И то правда. Да ведь побьют его хазары  и  на
нас же пойдут. Полки Кудряевы на нас скакать  заставят.  Люди  разумные,
того ли хотим?
   Поле вокруг холма сдержанно загудело. Большинство  помнило,  как  без
порток удирал из города наместник-тудун...
   Молчал только Верхний конец. Вышата и Вышатины дружки.
   - Дале говори, князь! - прокричал кто-то. Чурила  мельком  глянул  на
Булана: тот, вынутый из привычного седла, стоял истуканом.
   Князь продолжал:
   - Поможем ныне Кудряю - глядишь, отобьется. А у нас  случится  нужда,
за нас булгары встанут. В дружбе клялся хан!  Нам  ли,  словене,  первым
свое слово крепкое по ветру пускать?
   Тут осипшим от бешенства голосом перебил его боярин Вышата:
   - За всех, князь, говорить не моги! Ты один, не  подумавши,  с  ханом
братался. То дело твое, а расхлебывать не тебе  одному!  Не  навоевался,
летось по дань ходивши? Мало крови пролил?.. Мечом о шеломы не  вдосталь
позвонил? Славы себе все ищешь... а нам горе одно...
   Его, Вышату, тоже подняли высоко на щите. Была у него  своя  дружина,
были и верные холопья.
   Да вот не рассчитал старый боярин! Вся Круглица,  как  один  человек,
грянула  яростным  криком.  Вышата  пытался  говорить  еще,   жилвы   на
побагровевшей шее то надувались, то опадали. Но рот раскрывался,  как  у
немого, голоса никто не слыхал.
   Заворочался и многодумный Господин Кременец... Заорали друг дружке  в
ухо бородатые мужи, нестерпимо высоко взвились женские голоса. Принялись
толкаться,  вертеть  головами.  Самые  горячие  засучивали  рукава.  Еще
малость поговорят, да