Мария СЕМЁНОВА
   ЛЕБЕДИНАЯ ДОРОГА



КНИГА ПЕРВАЯ

НА ЧУЖОМ БЕРЕГУ

Часть первая

МОРСКОЙ ДОМ

   В море  властвует  морской  Бог  Ньерд.  Когда  этот  Бог  гневается,
случается шторм.

   Далеко-далеко, над самым сердцем океана, в ночной  тьме  закручивался
облачный водоворот. Половину населенного мира  покрывала  его  непогожая
сень. По краям ласкал землю тихий весенний  дождь,  дарующий  плодородие
полям. Ближе к середине гремели грозы, проносился  порывистый  ветер.  А
над Западным морем клубилась косматая тьма.
   От горизонта и до горизонта пировал бешеный вихрь, и оскаленное  море
сотрясало береговые кручи. Ветер гнул сосны  и  ворошил  земляные  крыши
домов.
   Вдали от берега под летящими тучами одна за  другой  катились  черные
горы.
   Ветер срывал тяжелые гребни и нес их прочь, и трудно было понять, где
кончалась вода и начиналось небо.
   Вдали от берега погибал корабль. Буря разорвала его парус,  расшатала
деревянные  члены.  Волны  перебрасывали  одна  другой  разваливавшийся,
переставший сопротивляться остов.
   Между палубными досками сочилась вода.  Соленая  сырость  пропитывала
свернутые ткани, обволакивала бочки с зерном и мукой.  Деревянные  борта
скрипели и прогибались. За ревом ветра не было  слышно,  как  глубоко  в
темном трюме корабля стучал о крепкую дверь тяжелый висячий замок.
   За дверью сидела молодая  девчонка,  купленная  в  городе  Ладоге  на
невольничьем торгу.
   Уже целую вечность ее мотало туда-сюда по зыбкому осклизлому полу.
   Очередная волна цепко хватала корабль - конец! Темное дно и бородатый
морской  дед  -  отпустит  ли  русалкой  по  озерам,  по  чистым  речкам
возвратиться домой? Было или не было - выплывало из-за лесов  прохладное
светлое утро, и она босиком выбегала  из  родительского  дома  в  родном
Кременце... Были же у нее когда-то и мать, и  отец,  и  смешные  младшие
сестренки, и... прощай, родимый, вспоминай свою суженую,  другая  разует
тебе резвые ноженьки в  святую  купальскую  ночь,  не  поминай  лихом  -
прощай!
   Но корабль с предсмертными стонами карабкался на волну,  сбрасывая  с
палубы потоки воды. Иногда до  слуха  невольницы  долетали  проклятия  и
команды, обрывки молитв. Вот мимо  закутка  торопливо  зашлепали  мокрые
сапоги, послышался негромкий металлический звон.
   Девчонка вскочила на ноги,  что  было  мочи  забарабанила  в  толстую
дверь:
   - Отворите!
   Вещее чутье подсказало ей - вот сейчас корабль  будет  покинут.  Быть
может, это  камни  ощерили  впереди  вечно  голодные  зубы.  Или  пучина
расступилась перед носом корабля. Или  просто  не  было  больше  надежды
спасти купленное добро...
   Новая волна  повалила  судно  набок,  отбрасывая  ее  от  двери.  Она
вскочила и кинулась обратно.
   - Отворите!
   Но корабельщикам было не до нее. Вскоре лодка отвалила от борта и тут
же исчезла в кипевшей темноте. Судорога корабля снова швырнула  девчонку
на пол, и она больше не пыталась подняться.
   Теперь стеречь ее было некому. А может быть,  ее  намеренно  оставили
здесь - умилостивить морского  деда?  Высоко  наверху  хрустнула  мачта,
словно кость, переломленная ударом. Море протянуло из-под двери холодные
пальцы. Толстая коса сперва поплыла, но скоро отяжелела, набрякла...
   Рассвет ненадолго разогнал тучи, и вздыбленные  спины  волн  утратили
жуткую черноту. Зелено-розовые, размежеванные  прозрачными  тенями,  они
гряда за грядой надвигались на остров и бешено вскипали у подножия скал.
Сверху было хорошо видно, как они налетали на камни,  медленно  рушились
навзничь и тотчас же с ревом восставали для новой схватки...

***

   Благосклонные Боги создали мир наподобие жилого двора. С  той  только
разницей, что вместо забора его ограждала беспредельная океанская  ширь.
Рано или поздно люди пересекут и ее. Ибо нет такой  ограды,  за  которую
человек не попытался бы заглянуть.
   Но тем мореходам еще предстояло родиться.
   Неистовый ветер рвал кожаный плащ, разглаживал жесткую бороду, нес за
плечи длинную гриву волос, не то  седых,  не  то  от  рождения  белесых.
Голубые глаза, почти не щурясь, обшаривали утренний  горизонт.  Ветер  и
человек  были   давнишними   друзьями.   Олав   кормщик,   по   прозвищу
Можжевельник, родился на корабле. На том самом, что  стоял  на  якоре  в
бухте, под защитой скал.
   В давно минувшие времена волны выгрызли у острова середину и,  словно
удовлетворившись, навсегда утихли в отвоеванной бухте. Самому  жестокому
шторму не удавалось вкатить сюда тяжелую зыбь. Корабль отдыхал.
   Это была боевая лодья - длинный, хищно  вытянутый  черный  корабль  с
высоко поднятыми носом и кормой. Такой корабль, стремительно бегущий  по
морю, назывался "дрэки" - дракон. Жители южных земель, привыкшие бояться
полосатого паруса, со страху  переиначили:  драккар.  Во  время  походов
форштевень корабля украшали резной мордой чудовища - на страх недругам и
всяким злым силам, таящимся в морской глубине. Но теперь дракон был снят
и убран под палубу.
   Негоже пугать духов гостеприимного островка.
   Олав кормщик сын Сигвата гордился своим кораблем и любил его. Корабль
- это дом, это богатство, это преданный друг.  Не  всякий  рождается  на
палубе, но для многих боевой корабль становится еще  и  могилой.  И  нет
могилы почетней.
   Весь вчерашний день и половину ночи викинги боролись со штормом.
   Разъяренные волны врывались  на  палубу,  окатывая  гребцов  и  грозя
унести за борт.
   Люди сидели по двое на весло, привязавшись к скамьям, и  работали  не
жалея сил.
   Впрочем, они знали свой драккар и не боялись, что море сумеет  с  ним
справиться.
   Так и вышло: в конце концов Олав разыскал  в  море  этот  островок  и
направил корабль в бухту, ориентируясь по гремевшему во мраке прибою. Он
знал, что здесь всегда можно укрыться.
   Бросив якорь, мореходы спустили мачту, закрыли затычками гребные люки
и натянули над палубой кожаный шатер. Большинство  воинов  спало  еще  и
сейчас.
   Олав спустился вниз и пошел по прибрежным камням к кораблю.
   Возле сходней стоял один из викингов и умывался, раздевшись до пояса.
   - Ветер отходит,  Халльгрим  хевдинг,  -  сказал  ему  Олав.  -  Буря
начинает стихать.
   Халльгрим хевдинг, то есть вождь, был суровым великаном тридцати трех
зим от роду. Вершинная пора жизни, которую он не успел  еще  миновать...
Но выглядел он старше, как все, кто избрал своим  домом  палубу  боевого
корабля. И уж если он повышал голос, отдавая команды, то этого голоса не
мог заглушить никакой ураган.
   Он стряхнул воду с длинных усов и проворчал:
   - Хорошо.
   С подветренной стороны острова было почти так же тихо, как в бухте.
   Серые громады скал уходили высоко в небо, заслоняя от ветра,  и  даже
на порядочном расстоянии от берега вода была гладкой. Ветер лишь изредка
ерошил ее рябью, обваливаясь откуда-то сверху.
   По кромке воды шли мужчина и мальчик. Мужчина был молод и очень похож
лицом на Халльгрима - и странно было бы им, двоим братьям,  не  походить
друг на друга. Но мальчишка казался похожим на вождя еще больше,  потому
что был его сыном. Звали его Видгой, и минуло ему пятнадцать зим.
   Сын хевдинга шагал впереди, а мужчина придерживался за  его  плечо  и
спотыкался о камни, через которые Видга переступал без труда.
   Неожиданно мальчик остановился.
   - Корабль лежит на мели, - сказал он, присматриваясь. И добавил:
   - Это торговый корабль, и его не было здесь вчера.
   Ломавшийся голос обещал со временем стать в точности как у отца.
   Слепой отозвался, помолчав:
   - Мало похоже, чтобы там были живые. Видга сказал:
   - Они потонули, Хельги. Или ушли на лодке.
   Брат отца был едва на десять зим старше его, и  мальчишка  чаще  звал
его просто по имени.
   Отлив оставил вокруг корабля по колено воды. Мертвое судно лежало  на
боку, показывая покрытое  зеленью  брюхо.  Мачта  плавала  возле  борта,
удерживаемая  снастями.  Время  от  времени  набегавшие  волны   сильнее
раскачивали толстое бревно, и оно глухо било в  смоленые  доски.  Пройдя
вброд по воде, Видга и Хельги взобрались на палубу.
   Расторопный  песок  уже  начал  заполнять   внутренности   судна.   В
развороченном трюме гуляла вода  -  морской  Бог  Ньерд  уложил  в  свои
сундуки весь груз купца...
   По-прежнему не было видно ни души. Но тут слепой снова взял Видгу  за
плечо, и его пальцы настороженно сжались.
   - Здесь кто-то есть.
   Его  рука  указывала  вниз,  в  полузатопленное  чрево  лодьи.  Видга
присмотрелся и различил отгороженный закуток. На  двери,  погруженная  в
воду, еще колебалась ржавая бляха замка. Железный страж упрямо  караулил
брошенное добро.
   Мало ли что могло затаиться на покинутом  корабле...  Но  не  годится
викингу трусить. Видга решительно спустился в трюмный лаз и подобрался к
двери.
   Песчаная отмель уже начала втягивать добычу в свои недра - вода здесь
была Видге по грудь.
   - Эй! - окликнул он вполголоса, дернув замок. Ни звука.
   Хельги слез в трюм следом за Вйдгой, ощупал  дверь  и  вытянул  из-за
ремня топор.
   - Отойди-ка...
   Его удар был точен и силен. Замок громко лязгнул  и  канул  в  мутную
воду.
   Видга на всякий случай приготовил нож и рывком распахнул дверь.
   Халльгрим хевдинг уже собирался идти искать сына и  брата,  когда  те
сами вышли к кострам. Хельги нес на руках человеческое тело,  закутанное
в плащ.
   - Ее зовут Ас-стейнн-ки, - сказал он, опуская свою ношу возле огня. -
Это не совсем так, но лучше не выговорить.
   Потревоженная  голосами,  она  приподняла  веки,   чтобы   безучастно
оглядеть  склоненные  над  ней  бородатые  лица...  Потом   ее   ресницы
вздрогнули и опустились, опять.

***

   Где та страна, в которой пища сама приходит на стол?
   Издревле сурова была Норэгр,  омытая  волнующимся  морем,  увенчанная
горами,  прорезанная  каменными  расщелинами  фиордов...  Были   в   ней
стремительные реки и клокочущие водопады, были обильные дичью леса, были
цветущие горные пастбища и ночные сполохи в провалах зимнего неба.
   Только одного не было почти совсем - пахотной земли.
   Чтобы собрать урожай, за полями ухаживали, точно за больными детьми.
   Очищали от камней,  унавоживали,  сдабривали  толчеными  ракушками  и
яичной скорлупой. Но пашня оставалась скудна.
   Море, вплотную подступавшее едва не к  каждому  жилому  двору,  часто
оказывалось щедрее земли. В  зеленой  морской  глубине  косяками  ходила
жирная сельдь. А  за  сельдью  с  разинутыми  ртами  следовали  киты.  И
случалось, что скот дотягивал до новой травы, питаясь рыбьими головами.
   Вот и стоял в каждом дворе просторный корабельный сарай. А  в  сараях
дремали на катках дубовые корабли.
   И было так.
   Однажды выбитые градом поля не отдали обратно  даже  того,  что  было
посеяно. Разгневанный морской хозяин отогнал  от  берегов  рыбьи  стада.
Оскудело пастбище, и у коров пропало молоко.
   А дети рождались.
   Самого первого викинга отправил в море голод.
   Кто придумал снарядить корабль  и  уйти  искать  страну,  где  коровы
доились сметаной, а треска ловилась и летом и  зимой?  Сыскался  крепкий
хозяин, выставил морскую лодью, не боявшуюся бурь. Вооружились и сели  в
нее отчаянные парни. И пустились вдоль побережья на юг. Брали на берегах
скот и зерно. Платили - когда серебром, а когда собственной кровью...  И
вернулись возмужавшие, украшенные  рубцами,  пропахшие  солью  лебединой
дороги. Привезли съестные  припасы  на  зиму  и  украшения  подругам.  И
пленников-трэлей - работать в хозяйстве. Развесили по стенам  иссеченные
щиты. И мечи, зазубренные в схватках. И поставили у дорог памятные камни
в честь друзей, которым возвратиться не довелось.
   А потом выросли дети тех, первых. И стали отправляться на  добычу  не
только в голодные, но и в сытые годы. А потом и у них выросли свои дети.
И мирных Богов земледелия возглавил одноглазый Один - покровитель воинов
и  войны...  Все  дальше  от  родных  берегов  заплывали  драконоголовые
корабли.
   Соседи-южане, совсем не трусливые люди, только молились.
   Драккары разваливали форштевнями волны. Каждого вождя окружал хирд  -
крепко сколоченная дружина. За вождя и друг за  друга  хирдманны  стояли
насмерть.
   Таков был их закон, и этот закон приносил им победу. Они высаживались
на берег и учиняли такое, что уцелевшие жители долго  потом  вскрикивали
во сне...
   И уходили обратно на север. К прекрасной и суровой родной земле.  Там
ждал теплый длинный дом за  оградой  в  знакомом  фиорде.  И  заботливые
матери, и ласковые жены, и любопытные, восторженно галдящие дети...

***

   Четверо сыновей было у старого Олава кормщика: Бьерн, Гуннар,  Гудред
и Сигурд. Двое средних ждали на берегу, Бьерн с Сигурдом - самый старший
и самый младший - сопровождали отца. Суровый бородатый  Бьерн  сидел  на
высоком сиденье у  рулевого  весла.  Драконий  хвост,  венчавший  корму,
поднимался над его головой.
   Боевая лодья слушалась его не хуже, чем самого  Олава,  но  разглядел
чужака  не  он.  Сигурд,  белоголовый  крепыш,  и  Видга  сын   хевдинга
одновременно вытянули руки:
   - Корабль!
   Девчонка, найденная на острове, сидела  рядом  с  Хельги  на  дубовой
скамье, третьей спереди по правому борту. Брызги летели щедро, но Хельги
дал ей свою куртку, сшитую из промасленной кожи,  и  кожаную  же  шапку.
Такая одежда не пропускает ни сырости, ни ветра, в ней тепло.
   Драккар шел на веслах. Полосатый парус хорош в дальнем походе,  но  в
бою, когда враг вот-вот будет настигнут, сподручнее грести.
   Хельги молча работал длинным веслом,  его  руки  привычно  лежали  на
отполированной ладонями рукояти, ширококостные,  могучие  пальцы  -  что
железные прутья... Он назвал ее Ас-стейнн-ки. Дома ее звали Звениславкой
- целых шестнадцать лет, до тех самых пор, покуда не сцапали ее  вечером
в лесу недобрые гости, свои же словене, да не впихнули в  мешок,  да  не
свезли в город Ладогу, на торг,  да  не  продали  за  пригоршню  серебра
немцам-саксам из далекой рейнской земли. Хельги ей сказал:
   - Начнется бой - спрячешься под  скамью.  Северную  речь  Звениславка
разумела без труда. Зимой приезжал к ним в  Кременец  свейский  гость  и
жил, хворый, у князя в доме до самой весны. Она с тем гостем  под  конец
объяснялась вовсе свободно,  ни  у  кого  так-то  не  выходило,  даже  у
молодого князя, а уж на что князь умен  был  да  хитер.  Иные  ей  тогда
завидовали: на что тебе, девка, чужеплеменная-то речь, не иначе за  море
Варяжское с  купцами  разбежалась?  А  сама  она,  глупая,  знай  только
радовалась, что и со свеем по-свейски, и с хазарином  по-хазарски,  и  с
булгарином на его языке, и с мерянином, из лесу пришедшим...
   Кто ж ведал, что оно так повернется!
   Чужак так и не сумел уйти от погони. Пузатый, медлительный, он не мог
соперничать с северным кораблем. Тот летел над  водой,  словно  крылатый
зверь, учуявший поживу. Скалился на форштевне зубастый дракон.  Тридцать
два весла размеренно взлетали и падали. Расстояние уменьшалось.
   Чужой корабль был немецким.
   Звениславка отчетливо видела стоявших у борта... Многие уже надели на
себя кожаные брони и круглые шлемы, взяли в руки  мечи.  Эти  люди  были
опытны и знали: викинги навряд  ли  станут  спрашивать,  что  новенького
слышно.
   Потом драккар догнал  купца  и  пошел  рядом,  держась  на  некотором
расстоянии. Халльгрим хевдинг приложил ладони ко рту.
   - Я Халльгрим сын Вйглафа Ворона из Торсфиорда! - полетел  над  морем
его голос. - А вы кто такие и куда идете?
   Голос у него был низкий, навечно охрипший  от  ветра.  Его  наверняка
слышали на другом корабле, но ответа не последовало. Сын  Ворона  выждал
некоторое время и сказал:
   - Я предлагаю вам выбор. Можете сесть в лодку и добираться до берега,
если вам повезет. Или защищайте себя и корабль!
   Это был обычай, и обещание оставить жизнь нарушалось редко. Но  немцы
не поверили. С кормы купца взвилась одинокая стрела. Ветер остановил  ее
на середине пути и она обессиленно упала в воду. Викинги засмеялись.
   Халльгрим кивнул  Бьерну  Олавссону,  и  тот  слегка  повернул  руль.
Быстрее заходили в гребных люках сосновые  весла...  Воины,  не  занятые
греблей, разбирали висевшие по борту щиты,  надевали  железные  шлемы  и
толстые куртки обшитые железными чешуями. Открыли  под  палубой  дубовый
сундук, и длинные мечи поплыли из рук в руки, каждый к своему владельцу.
   Халльгрим хевдинг встал на носу, возле дракона,  и  раскачал  в  руке
тяжелое копье. Он посвятит его Одину, метнув во врага. Так начинали  бой
могучие предки, и это приносило удачу.
   Тяжелые копья мало подходят для того, чтобы их  метать.  Их  украшают
узорчатым серебром и в сражении не выпускают из рук.  Но  доброго  воина
любое оружие слушается  беспрекословно.  Широкий  наконечник  со  стуком
вошел в окованный щит, и немца опрокинуло навзничь. Проревел  над  морем
боевой рог, и с драккара посыпались стрелы.
   - Я же сказал тебе - прячься! - проворчал Хельги недовольно.
   Звениславка нырнула под скамью...
   Обитый медью форштевень ударил во вражеский борт.  Затрещало  крепкое
дерево, иные из немцев, не устояв, повалились на палубу. Якоря  и  багры
вцепились и потащили корабли друг к другу. Стрелы били в упор.
   Защитники корабля выставили перед собой копья,  но  это  была  отвага
конца.
   Халльгрим первым перескочил через борт, занося над головой меч.
   Когда с каждой стороны всего по одному кораблю и на каждом не так  уж
много людей, морской бой не затягивается надолго. Так и в  этот  раз.  У
купцов  хватило  мужества  не  сдаться  без  схватки,  но  для  упорного
сопротивления не было сил.
   Ратное счастье почти  сразу  поставило  Халльгрима  лицом  к  лицу  с
предводителем. У  того  блестела  в  бороде  седина,  но  соперником  он
оказался нешуточным.  Даже  для  Виглафссона.  Железные  мечи  с  лязгом
отскакивали друг от друга.  Только  клочья  летели  от  обтянутых  кожей
щитов. Однако и Халльгрима не зря называли вождем. Купец  тихо  охнул  и
поник  на  палубу,  которая  ему  больше  не   принадлежала.   Халльгрим
перепрыгнул через него, на ходу  отшвыривая  чей-то  занесенный  клинок.
Закинул щит за спину и двумя руками обрушил перед собой свой меч.
   Двое  братьев  Олавссонов  сражались  поблизости,  неразлучные,   как
всегда. И Бьерн уже дважды наклонялся связать  оглушенного  сакса.  А  у
Сигурда было в руках ясеневое копье, и меньшой сын кормщика еще  успевал
оглянуться - не ввязался ли  в  битву  отец.  Можжевельник  был  могучим
бойцом, и все это знали, но Халльгрим давно уже запретил ему  сражаться,
сказав так:
   - Когда ты понадобишься Одину на его корабле,  он  тебя  призовет.  А
пока ты нужен мне на моем.
   Олав и Хельги были  единственными,  кто  остался  на  драккаре.  Олав
невозмутимо сидел у руля, заслонившись круглым  щитом,  и  смотрел,  как
рубились его сыновья. А Хельги не укрывался ни от свирепого ветра, ни от
стрел. Не то верил, что случайная гибель его обойдет,  не  то  намеренно
привлекал ее к себе...
   Потом Халльгрим вытер меч и сдвинул со лба шлем. Корабль был очищен.
   Викинги хозяйничали на палубе. Кто-то снимал с убитых оружие.  Другие
вязали пленных и загоняли их в трюм драккара - сидеть в темноте, пока не
понадобятся. Третьи потрошили тюки, разбирая добычу.
   Сын Ворона еще  раз  обвел  глазами  корабли.  Немалая  удача,  когда
обходится без потерь.
   Сильные руки переправляли  на  драккар  взятое  в  бою.  Плыли  через
качавшийся борт бочонки русского меда, позвякивало  в  мешочках  светлое
серебро, мягко шлепались связки мехов, укутанные от сырости в  мешковину
и кожу... Будет чем похвастаться дома.
   Видге нынче повезло больше других.  Мальчишка  один  на  один  уложил
воина втрое старше себя, и ему  достался  редкостный  меч  -  упругий  и
длинный, с неведомыми письменами  на  вороненом  клинке.  Этот  меч  был
зачем-то снабжен острым концом вместо обыкновенного закругленного, мож